| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ
Наша основная цель в этой главе состояла в том, чтобы внимательно прочитать единственный современный текст, в котором подробно описывается путешествие Васко да Гамы в Каликут и обратно между августом 1497 и апрелем 1499 г. У нас была возможность время от времени обращаться к двум другим текстам, хотя они датируются серединой десятилетия XVI в., "Декадам Азии" Барруша и "Истории" Каштаньеды. Мы почти полностью воздержались от цитирования другого текста, "Легенд Индии (Lendas da India)" Гашпара Корреа, хотя мы будем время от времени возвращаться к обсуждению его содержания в последующих главах. Однако наша цель не была бы достигнута, если бы мы не обратили наше внимание, пусть даже ненадолго, на противоположный текстуальный полюс, представленный "Лузиадами" Луиса Васа де Камоэнса (73). Хотя, по иронии судьбы, Камоэнс заимствовал исходный материал для своей поэмы, по крайней мере отчасти, из отчета нашего анонимного автора, а также хроник Барруша и Каштаньеды, он преобразует путешествие Гамы, по тону и содержанию, из мирского в божественное (74). Гама здесь борется не со своей отчасти параноидальной подозрительностью (проявляющейся на протяжении большей части рассмотренного нами текста), а с богами, одерживая одну победу за другой.
Было бы самонадеянно утверждать, что мы сможем многое добавить к тому, что уже является кустарным промыслом на продвинутой фазе протоиндустриализации, а именно, к изучению Камоэнса в португалоязычном мире. Но, тем не менее, для нашей цели важно обратиться к Камоэнсу, поскольку как в Португалии, так и в португалоязычном мире, а также за его пределами, "Лузиады" были одним из основных литературных памятников, которые привлекли внимание к путешествию Гамы и самому путешественнику; например, перевод сэра Ричарда Фэншоу на английский язык, сделанный в середине XVII в., получил широкое распространение.
Напомним структуру текста в общих чертах. "Лузиады", состоящие из восьми песен, повествуют о подвигах португальской нации, с кратким обзором национальной истории до эпохи Великих Географических открытий и последним разделом, который содержит беглое описание как регионов Азии, "открытых" португальцами, так и главных действующих лиц саги о создании Эстадо да Индия в середине XVI в. Мы можем напомнить себе, что Камоэнс на самом деле провел около четырнадцати лет, с 1553 по 1567 гг., в Португальской Азии в качестве солдата и мелкого администратора (в этом качестве он участвовал, например, в торговых путешествиях в Южный Китай). Тем не менее, ядро ??текста составляет эпическая борьба Васко да Гамы за победу над титаническими силами природы, борьба, в которой языческие греческие боги используются как метафора; некоторые из них помогают португальцам, а другие мешают их продвижению. Ключевая борьба идет со злобным гигантом Адамастором, фигурой, которую Камоэнс изобрел, а не позаимствовал, которую часто считают олицетворением мыса Доброй Надежды, этого барьера между португальцами и Индийским океаном. Примечательно, что богиня моря Тетис отвергает Адамастора и вместо этого предлагает себя в жены Гаме; символизм едва ли мог быть выражен яснее.
В "Лузиадах" герой Гама показан явно превосходящим своих "предшественников" времен античности, таким образом "украв славу Энея", среди ряда других достижений. Ключевым аспектом "Лузиад" является игра между христианством и язычеством — последнее представлено греками и, в меньшей степени, римлянами. Камоэнса, писавшего в разгаре Контрреформации (текст его поэмы был закончен в 1572 г.), едва ли можно было обвинить в чрезмерно серьезном использовании языческой тематики. Тем не менее, именно эта поэма допускает частичное обожествление Гамы более или менее явно в языческом контексте, чего бы оно ни стоило, а также намеки в христианском контексте, которые несколько настораживают по своему вкусу. Гама изображается всякий раз, когда он высаживается, будь то в Малинди или Каликуте, в окружении двенадцати спутников, что является очевидным сравнением с Христом и апостолами. Существует также буквальный факт его отплытия из Белена (Вифлеема), порта отправления на берегу Тежу, чтобы подчинить весь мир христианству. Один из самых известных стихов текста, провозглашенный самим Гамой королю Малинди в Песне IV, сегодня можно найти на мраморной гробнице, построенной для него в монастыре иеронимитов в Белене, и он гласит, что:
"Мы в Вифлееме, близ святого храма,
Свой путь христолюбивый начинали
И робкими, чуть слышными словами
Господне милосердье призывали" (75).
Литературоведы придавали большое значение другому аспекту "Лузиад", а именно, их якобы пессимистическому видению португальской экспансии. В этом контексте обычно делается ссылка на конкретный эпизод в поэме, который происходит как раз перед отплытием флота (Песнь IV, 94-104). Старик "почтенного вида/, оставшийся на берегу, среди людей" (и известный в литературе как o velho do Restelo) (старик из Рештелу (португ.)), ругает португальцев за то, что они отплыли открывать мир, сравнивая их предприимчивость с предприимчивостью Прометея, принесшего на землю огонь с неба, огонь, который сжигал, убивал и бесчестил. Разве они не знают, что это открытие приведет к ослаблению национальной энергии, и в конце концов, станет причиной их краха? (76)
Какие беды, муки и лишенья
На наше государство ты обрушишь?
В каких еще ужасных злоключеньях
Свою немилость к нам ты обнаружишь?
Чем увлечешь младое поколенье
И чем его спокойствие нарушишь?
Что посулишь ему? Какие беды?
Какие лавры, перлы и победы? (77)
Этому утверждению давались различные интерпретации в зависимости от того, предполагаем ли мы, что старик представляет собой авторский голос. Если это так, возможно, Камоэнс намеревался (как и его друг и современник Диогу ду Коуту) привлечь внимание к моральному упадку португальцев на Востоке к началу 1570-х гг. Или, наоборот, Камоэнс мог просто сформулировать довольно стандартную "буколическую" тему пасторальной ностальгии по аграрному внутреннему миру страны, а не по судьбе ее заморской империи (таким образом, воскрешая "Век золотой, невинный и счастливый", в Песне IV, 98), отражающую взгляды других поэтов, таких как Брас да Кошта и Франсишку де Са де Миранда (78). Это кажется, однако, менее вероятным, поскольку Камоэнс, как мы отмечали, сам провел много времени в Азии, хотя отчасти под давлением обстоятельств, а не вследствие осознанного выбора. И, наконец, существует вероятность того, что velho do Restelo представляет собой вовсе не авторский голос, а признание со стороны Камоэнса того, что в некоторых кругах Португалии в конце XV и начале XVI вв. заокеанская экспансия встречала резкое сопротивление.
Остается верным, что какое бы послание ни скрывалось в этих конкретных стихах, "Лузиады" просто невозможно воспринимать как критику португальской экспансии со стороны инсайдера; нельзя прямо заявить, как это делает один недавний автор, что "в основе "Лузиад" лежит осуждение героической этики, отрицание эпических ценностей, воплощенных в образе да Гамы". Поступить так — значило бы отбросить навязчивую тяжесть текста в его доминирующем (и наиболее понятном) виде, что было бы весьма искусственной процедурой (79).
Другое дело, что Камоэнсу пришлось деликатно обойти ряд моментов, чтобы мифологизировать Гаму. Таким образом, как было продемонстрировано Роджером Бисмутом, существует противоречие между заявлениями Гамы перед Самудри Раджей (Песнь VII) и собственными знаниями Камоэнса об истории Португальской Азии, полученными задним числом (80). Гаму заставляют заявить (что он действительно делает и в анонимном тексте!), что мавры, утверждающие, что португальцы силой захватят морскую торговлю, вероломны, и что он прибыл в Каликут, чтобы подтвердить искренний мир, поскольку все соглашения, заключенные там, нерушимы. Тем не менее, опыт огромного флота Кабрала должен был показать, что мавры не совсем ошибались: португальцы действительно намеревались навязать Каликуту свою волю и ??получить обширные торговые привилегии за счет своих соперников. Интерпретация этого факта Камоэнсом могла заключаться только в том, что такие пустяки не имели большого значения по сравнению с исполнением национального предназначения Португалии, которое, конечно же, было оставлено на откуп Васко да Гаме.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Настроение при португальском дворе в июле-августе 1499 г. могло быть только триумфальным с точки зрения дона Мануэла и его близких идеологов, в частности Дуарте Гальвана. При очень ограниченных финансовых и человеческих затратах, предсказуемой потере судна с припасами, сожжении "Сан-Рафаэля" и потере примерно половины экипажа, процесс, который был более или менее прерван в 1488 г. с возвращением Бартоломеу Диаша, теперь можно было возобновить и довести до логического завершения. По отношению к своим недоброжелателям у дона Мануэла теперь появились определенные убедительные аргументы: во-первых, тот факт, что в Индии якобы существовало большое количество христианских королевств, которые могли стать потенциальными союзниками против мамлюков; во-вторых, что Индия находилась всего в месяце пути от восточного побережья Африки, при плавании с попутным ветром; в-третьих, в то время не существовало крупных постоянных флотов в море и вокруг побережья юго-западной Индии, так что португальцы могли рассчитывать на очень ограниченное военно-морское сопротивление в первую очередь. Это чувство триумфа особенно красноречиво выражено в одном из флорентийских писем 1499 г., где мы отметили саркастическое предсказание, что венецианцам придется стать рыбаками, так как у них нет будущего в торговле. Это в равной степени отражено в новой амбициозной титулатуре португальских правителей: дон Мануэл принял титул не только "короля Португалии и Алгарви по эту сторону и за морем в Африке, а также сеньора Гвинеи" (что и само по себе могло показаться достаточно громоздким), но и "государя завоевания, мореплавания и торговли Эфиопии, Аравии, Персии и Индии" (81).
В то же время читатель флорентийских писем 1499 г. быстро понимает, что "туземные информаторы", которых привезли португальцы, были склонны рассказывать разные истории разной аудитории. Таким образом, для дона Мануэла Гашпар да Гама мог нарисовать радужную картину Индии, наполненной христианскими королевствами; итальянцам он рассказал совсем другую историю. Мы видели, как в своем первом письме от 10 июля 1499 г. Джироламо Серниги признавал, что коренные жители Каликута в основном христиане. Но в более позднем письме от того же года он отмечает свои беседы с Гашпаром да Гамой, который "якобы был славянином, а оказался евреем, родившимся в Александрии или в тех краях". От него он узнал, что "в тех странах много язычников, то есть идолопоклонников, и лишь небольшое количеств христиан; что предполагаемые церкви и колокольни на самом деле являются храмами идолопоклонников, а изображения внутри них — изображения идолов, а не святых". Он прагматично заключает: "Мне это кажется более вероятным, чем утверждение, что там есть христиане, но нет церковного устава, нет священников и нет евхаристической литургии. Я не уверен, есть ли там какие-либо христиане, с которыми нужно считаться, кроме подданных Пресвитера Иоанна, чья страна далека от Каликута" (82). Сведения, переданные Гашпаром Серниги, кажутся согласующимися с мнением таких людей, как Жуан де Са, которые, как сообщается (по крайней мере, Каштаньедой, который, возможно, беседовал с ним в 1520-х годах), сомневались в "христианстве" населения, с которым они имели дело. Тем не менее вывод Серниги резко отличается от выводов дона Мануэла даже после прибытия в Лиссабон "Сан-Габриэля". Ибо в своем письме дону Жоржи да Коште (кратко процитированном выше) дон Мануэл продолжает утверждать, что саморина и его народ следует считать христианами, хотя и отклоняющимися от догмы или еретиками (83).
Это твердое убеждение дона Мануэла и его двора также претворилось в жизнь, поскольку инструкции, данные Педро Алваришу Кабралу, основывались на предположении, что правитель Каликута действительно был христианином. Таким образом, Кабрал в 1500 г. передал письмо Самудри Радже из Каликута, полное неясных эсхатологических отсылок, основанных на предположении, что большинство милленаристских идей дона Мануэла найдут отклик в далекой Керале. Образец этого текста от 1 марта 1500 г. гласит:
"От сотворения мира в тех областях, что лежат там, и в тех, что здесь, были великие державы и сеньории князей и королей, и римлян, и других народов, владевших большей частью земли, о которых мы читали, что у них было большое желание совершить это путешествие, и они пытались его совершить, но Богу не угодно было даровать им такую возможность в то время, как и мы сами не смогли бы его предпринять, если бы не получили ее от Его Руки и, следовательно, по Его Воле... Ибо следует воистину веровать, что Бог, Господь наш, допустил сей подвиг мореплавания не только для того, чтобы способствовать торговле и получению земных выгод вами и нами, но равно и духовной пользе душ и их спасению, которое мы должны считать более важным. Господь считает, что Ему больше послужит то, что вы и мы воссоединимся в святой христианской вере, как это было в течение шестисот лет после пришествия Иисуса Христа и до того времени, когда за грехи человеческие возникли некоторые секты и противоположные ереси, как и было предсказано, о которых Христос сказал, что они возникнут после него, чтобы испытать и доказать добро и посрамить зло тех, кто заслужил осуждение и погибель... и эти секты занимают большую часть земли между вашими и нашими землями" (84).
Это последнее, довольно прямое упоминание об исламе, как и весь остальной текст, не могло иметь большого значения для раджи Самудри и было составлено величайшим из мануэлинских идеологов Дуарте Гальваном (85). Это часть грандиозных формулировок, которые в равной степени очевидны в его "Cronica de D. Afonso Henriques", заказанной в 1503 г. и претендующей на роль истории короля-основателя Португалии; хотя она никогда не публиковалась в XVI в., существовало несколько роскошных современных копий этой хроники, а ссылки в других текстах позволяют предполагать, что она получила довольно широкое распространение в рукописном виде. На самом деле хроника в значительной степени представляет собой мистическое прославление Португалии, рассматриваемое в несколько антропоморфных терминах. Так, Гальван пишет: "Бог повелел и пожелал сделать Португалию королевством для великой тайны служения Ему и для возвышения Святой Веры". А ранее, в прологе к тому же тексту, обращаясь к Д. Мануэлу, он размышляет о "великом чуде и тайне открытия или, вернее, завоевания Индий, на которое люди никогда не надеялись и в которое не верили, пока не увидели, что оно совершено по вашему приказу". Далее следуют сравнения с древними: "Ни великий царь Александр, завоеватель мира, ни карфагеняне, владыки Африки и части Европы, ни римляне, превосходившие всех по размеру своей империи, как мы знаем, не могли достичь этого всеми своими усилиями". Кроме того, для Гальвана дон Мануэл был непосредственным орудием в руках Провидения в этом вопросе: "Король не является королем сам по себе, или для самого себя... Сердце короля в руке Божией, и Бог склоняет его туда, куда пожелает, как сказано в Священном Писании" (86). Вооружившись таким убеждением, португальская монархия решила закрепить успехи, достигнутые в первом путешествии Васко да Гамы.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
