Три королевских слова. Часть первая

За вином и шпротами я решила съездить на Невский, в знаменитый 'Елисеевский'.

Пусть не будет гостей, не будет комплиментов и горы подарков, но можно же просто сделать этот день красивым.

Где-то в шкафу была припрятана новая, ни разу не стеленная льняная скатерть, украшенная роскошной широкой каймой с ирисами из 'ришелье', в буфете скучал набор тарелок и бокалов из цветного стекла. У пригородных бабусь, торговавших у метро, можно было купить букет махровых пионов или изящных космей, а в магазине подарков на соседней с домом улочке продавались яркие ароматические свечи и прочие необходимые излишества.

Да, день рождения решительно начинал мне нравиться.

В автобусе, идущем на Невский проспект, я встала у окна на задней площадке и повернулась к салону спиной. Из-под автобуса выбегала и уносилась вдаль гипнотическая серая лента, я рассеянно следила за её бегом и пыталась представить, что же там такое мог сочинить Левиафан. 'Торжественная ода девице Данимире, написанная ко дню её совершеннолетия, каковое вряд ли прибавит ей ума и хороших манер'. 'Одна девица честных правил...'

Хорошо, что никто не видел моего лица — от воображаемых версий рот сам по себе расползался в широкой улыбке.

Разумный совершеннолетний человек, каковым я начала считать себя с сегодняшнего утра, испарился, едва я переступила порог 'Елисеевского'. Сначала я долго фланировала вдоль прилавков, глазея на витрины, декорированные таким образом, что провизия становилась произведением искусства, потом посидела под гигантским ананасом в центре зала, где взяла себе молочный коктейль с ананасовым же мороженным. Когда коктейль подошёл к концу, я с удовольствием похрюкала через трубочку, возя ею по дну высокого стакана. Затем я снова побродила по кондитерскому отделу и в результате не удержалась — набрала всего понемножку. И вовсе не потому, что так уж любила сладости, а просто потому, что выглядели они так мило, что сами по себе могли служить украшением стола.

Когда я вышла из дверей 'Елисеевского', кто-то вдруг дёрнул меня за рукав.

— Барашек!— услышала я голос Ксении, и, обернувшись, увидела всю компанию: Ксению, Люду, Аню и Ангелину. Мартин, понятное дело, был с ними.

Встреча была нежданной. Я уже настроилась на штиль со Снежинкой, а ведьмы Мартина обычно общались в стиле 'буря и натиск'. К тому же я совершенно не понимала, что про меня думает Мартин. Действительно ли он поверил, что я не отталкивала его?

Честно говоря, я и не хотела видеть его до разговора с родителями. Странности внезапно стали казаться мне опасными. А что если я причиню ему реальный вред?

Я растерянно поздоровалась с ведьмами и, мысленно съёжившись, бросила на Мартина виноватый взгляд.

Он изменился. Выглядел Мартин как человек, недавно перенёсший тяжелейший грипп: впалые щёки, голубые полукружья под глазами, которые на осунувшемся лице стали казаться ещё больше. Какой-то он стал... прозрачный... Болел? Не мог же он до такой степени переживать нашу размолвку... или мог? И как теперь себя вести?

Но тут Мартин улыбнулся — едва заметно, краешками губ... глаза его были грустны и серьёзны, но ведь он мне улыбнулся!

У меня отлегло от сердца. Действительно, если бы он сердился, Ксения не стала бы меня окликать: при всём её уме и шарме Ксения слушалась Мартина как хорошо выдрессированная овчарка.

Может быть, робко подумала я, всё ещё можно исправить? То, что произошло две недели назад, — нелепица, бред, какое-то идиотское стечение обстоятельств... Неправда, что у нас нет времени. Мне просто нужна помощь родителей, и скоро всё разрешится.

От этих мыслей меня отвлекла Аня, заглянувшая в один из пакетов.

— О! Барашек затарился шампанским! — весело воскликнула она. — А закусывать будет шпротами — мадемуазель знает толк в извращениях! По какому случаю шикуем?

Мне ничего не оставалось делать, как признаться, что у меня день рождения.

— Вау! — завопили все, даже обычно молчаливая Люда.

— И сколько нам стукнуло?

— Восемнадцать.

Все снова закричали 'Вау!', и я, смущаясь, поспешила добавить:

— Но я не праздную. Только чуть-чуть шампанского — вечером, дома.

Теперь раздалось дружное 'Фу-у-у!'

— Ты сошла с ума, — прокомментировала мой лепет Ксения. — Встречать восемнадцать лет в одиночестве — как это глупо и бессмысленно!

Я хотела было возразить, что вовсе и не в одиночестве, но смолчала. Ни у кого из них не было фамильяра, вряд ли они смогли бы понять, как нам со Снежинкой хорошо вместе.

— Эх, где мои восемнадцать... — мечтательно протянула Аня, будто была глубокой старушенцией. Затем она окинула меня внимательным взглядом и с возмущением произнесла: — Нет, вы только посмотрите на неё! Наверняка она и вечером будет в таком же виде.

— А в каком таком виде?.. — пробормотала я. — Нормальный такой вид... Майка, джинсы — всё почти новое... И чистое.

— И снова эти тапочки! — скривившись, сказала Ксения. — Барашек! Я ненавижу твои тапочки!

Дались им всем мои тапочки, подумала я, вспомнив, что и Снежинка говорила мне то же самое.

Люда вдруг сказала:

— Ксюнь, ну сделай из Барашка человека, ты же можешь!

Все оценивающе посмотрели на меня. Мартин тоже посмотрел, и под его длинным взглядом я почувствовала себя как на раскалённой сковородке.

— Сегодня вечером Данимира должна быть самой красивой, — негромко произнёс Мартин, и Ксения сразу же задумчиво прищурилась, как она обычно делала перед тем, как произвести какой-нибудь особо замысловатый колдовской пас.

Я испугалась. В воображении немедленно нарисовалась живая картина, как на меня накидывают магическую вуаль, такую же яркую, как у Гели, и превращают в раскрашенную куклу.

— Я не хочу вуаль, — поспешила сообщить я. — Не надо, мне и так нормально!

Ангелина взглянула на меня с холодком, будто прочла мои мысли, а остальные ведьмы засмеялись.

Ксения, усмехаясь, обронила:

— Не дрожи, Барашек, обойдёмся без вуали. Пойдёшь с нами, и сегодняшним вечером будешь самая красивая.

Как захотел повелитель, мысленно продолжила я. Иногда рабское подчинение Ксении начинало вызывать во мне ощутимое раздражение. Как будто она предложила Мартину свою идеальную внешность, свой яркий ум и, обнаружив, что ничего этого ему не надо, пыталась теперь привязать его к себе другими узами — жалкими, но липкими узами, которыми послушный раб привязывает к себе тщеславного господина.

Я пыталась убедить себя в том, что мне просто обидно за Ксению, умницу и красавицу, но в глубине души я знала, что это раздражение ни что иное, как ревность. И Мартин, и Ксения неоднократно и как бы невзначай пытались донести до меня мысль, что между ними нет ничего плотского, но мне постоянно мерещилось, что их связывает нечто большее, чем дружба.

Мартин молча отобрал у меня пакеты, чтобы уложить всё в свой рюкзак. Когда он коснулся меня рукой, я напряглась, подсознательно ожидая электрического разряда, но ничего не произошло. Прикосновение как прикосновение. Тёплое, сухое и, надо сказать, снова приятное. От этого чувствования мысли в голове пошли карусельным кругом. Ксюша и компания могли затащить меня хоть в ад — я думала о другом.

Тем временем Ксения и Анна подхватили меня под руки и повлекли за собой.

Мы пролетели пол-Невского (по дороге ведьмы выспрашивали меня о каких-то пустяках, я так же пустячно отвечала), свернули на другую улицу, и потом свернули ещё пару раз. В конце концов наш ход замедлился у некоего угрюмого с виду палаццо. Его первый этаж был облицован серыми, грубо обтёсанными камнями, а гранитные ступени вели к высоким дверям. Двери эти выглядели чудно: глубоко утопленные в тело здания, они были совершенно неприметны со стороны. Но при внимательном обозревании они оказались воплощением респектабельной классики — тяжёлые, дубовые, цвета старого янтаря, потемневшего от времени и петербургской непогоды. Витражная расстекловка была строга и в то же время изящна, массивные бронзовые ручки изображали бойких саламандр, навсегда застывших в стремлении вскарабкаться по вертикали. За стеклом маячила фигура — некто в фуражке и форме, похожей на адмиральскую.

На гладком фризе над дверьми блеснули тусклым золотом буквы: 'Торговая галерея 'Элизиум'.

Честно говоря, я была немного разочарованна.

Магазин?..

Таинственное путешествие заканчивается в магазине?

Я только что была в одном из самых красивых магазинов города, меня трудно будет чем-либо удивить, да и вообще я не испытывала особой приязни к подобному времяпровождению. Дома, в Оленегорске, я заказывала одежду через Интернет, а раз в год мама брала меня с собой в Милан. Там, в центре города, в небольшом живописном переулке, в кривом домишке с облупившимися стенами уже лет триста располагалась 'Модная лавка Боттичелли', владельцем которой был мамин знакомый гном. В лавке нас проводили в затемнённую демонстрационную комнату, усаживали в мягкие кресла, приносили нам чай или кока-колу со льдом, и пирожные для меня. Затем длиннобородый сеньор Боттичелли щёлкал пальцами, в центре комнаты возникала подсвеченная область, в которой и появлялись всевозможные наряды, вернее, их проекции. Магическое искусство хозяина лавки было столь велико, что любую вещь можно было взять в руки и даже померить. Мама выбирала понравившуюся ей одежду — как правило, скромно выглядящую, но безукоризненного покроя, а через пару недель в Оленегорск приходила посылка, в которой находились эти вещи, теперь уже в материальном воплощении.

Однажды и я соблазнилась хорошенькими туфельками — бледно-розовыми, расшитыми бисерными звёздочками, с маленькими жемчужными кисточками и с маленькими хрустальными каблучками. Под конец просмотра, когда мама уже всё выбрала, они внезапно возникли в столбе света и медленно закружились, показывая себя со всех сторон. Вид у них был совсем сказочный и совсем непрактичный.

— Мама, это же бальные туфельки принцессы! — сказала я, задрожав от восторга. — Я знаю, что в Оленегорске их носить негде, но можно мы их купим просто так? Я буду иногда доставать их из шкафа и ходить по дому. На Новый год или Восьмого марта.

Сеньор Боттичелли поспешно выступил вперёд и объяснил, прижав руку к груди, что это не продаётся, это подарок для дочери его постоянной клиентки, и на туфельки наложено заклинание 'всегда впору'.

Мама подарок приняла, но почему-то с сердитым видом. Она отозвала хозяина в сторону и что-то ему выговаривала несколько минут. Сеньор Боттичелли пожимал плечами с независимым видом, и было видно, что он с мамой не согласен.

Тем не менее подарок был принят, и чудесные туфельки отправились в Оленегорск. И почему я оставила их там? Надо будет забрать из дома и продемонстрировать всем, кто недоволен моими тапочками. Вот надену первого сентября в институт, пусть все умрут от зависти... И вообще, скептически продолжала думать я, раз уж речь пойдёт всего-навсего об одежде... Неподалёку от того места, где мы встретились, располагался старый добрый 'Гостиный Двор'. Мы с мамой не являлись любительницами шопинга, но однажды зашли туда, как пони пробежали несколько раз по кругу и, как мне помнится, нашли то, что искали. Нам вовсе незачем было отправляться в поход — всё равно везде продаётся одно и то же.

Тем временем кто-то подтолкнул меня в спину.

'Не робей, Барашек!' — шепнули мне на ухо. Я фыркнула про себя — никто и не робел! — ухватилась за бронзовое тельце саламандры — металл оказался тёплым — и вошла внутрь.

6

Угрюмый дом оказался выдолбленным изнутри, как праздничная тыква.

Я остановилась и запрокинула голову.

Старые перекрытия были снесены напрочь, и продольный полупрозрачный купол крыши парил на немыслимой высоте. Хрустальные люстры из длиннейших, радужно сверкающих нитей спиральными каскадами ниспадали вниз, появляясь словно бы из ниоткуда. Прозрачные витые колонны, полые изнутри, оказались лифтовыми шахтами — в них плавно скользили кабины, и человеческие фигурки в кабинах были совсем как игрушечные. Несколько разноуровневых площадок с пальмами, агавами и прочими экзотическими растениями парили в светлом пространстве летучими островами — поддерживающие их конструкции были совсем незаметны. Наверное, так должны были выглядеть висячие сады Семирамиды.

Белоснежные ленты эскалаторов неспешно ползли вверх мимо лёгких многоярусных колоннад, доставляя души покупателей в Валгаллу или Тлалокан.

Наверное, больше всего меня покорила внешняя невесомость многотонных конструкций, благодаря которой эфир внутри серого дома приобретал черты фэнтезийной нереальности.

Пахло в 'Элизиуме' восхитительно. Призраки лабданума, османтуса, ветивера, жасмина, сандала и прочих драгоценных субстанций витали вокруг, перевиваясь в единый аромат, неопознаваемый, но в то же время смутно знакомый, и от этого необыкновенно волнующий.

То же было и со звуками. Обрывки разнообразных мелодий, доносившихся со всех сторон, накладывались на морской шум людской речи, образуя музыку, каждая нота которой была безымянна и более неповторима.

Я стояла, невольно улыбаясь, очарованная открывшимся передо мной видом.

— Ну что, нравится? — насмешливо спросила Ксения.

— Очень! Но почему я никогда не бывала здесь раньше? Если бы я проходила мимо, мне бы даже в голову не пришло... Этот дом такой... такой солидный снаружи... я бы подумала, что здесь банк или контора серьёзная.

— Господи! А где ты вообще была, кроме своей деревни? — с неожиданным возмущением сказала Геля. — В Русском музее и Кунсткамере? Для тебя институтские катакомбы — дом родной. А жизнь, — она обвела рукой перед собой, — настоящая жизнь, реальная, она совсем другая.

Я смущённо поёжилась. Где-то Геля была права, я искренне считала, что институтские катакомбы — лучшее, что со мной случилось в жизни, но что поделать, если я уродилась такой, какая я есть?

— Каждому своё, — заметила примирительно Ксения, приобняв меня за плечи. — Зато Барашек у нас такой умненький-разумненький! Барашек будет хорошо учиться, а когда вырастет, то станет старшим библиотекарем и купит папе Карло новую куртку. А ты, ленивая Гелька, может и вообще диплома не получишь, если Мартин тебе не поможет.

— Поэтому тебе придётся выйти замуж за миллионера, — подхватила Аня, — и вести скучную примитивную жизнь миллионерской вдовы.

Геля польщено хихикнула.

— Ваши слова — да богу в уши!

Ведьмы захохотали, а я подумала, что мне заранее жаль того, кто по незнанию польстится на опасную обманку. Шутка про вдову звучала не совсем шуткой. Хорошо бы случилось так, чтоб Геле попался тот, чьи миллионы нажиты неправедно, бандит какой-нибудь или наркоторговец, тогда хотя бы выйдет по справедливости.

— Может, пойдём уже? — нетерпеливо сказала Люда. Она обычно бывала неулыбчива, погружена в себя, и теперь сохраняла отрешённый вид. У меня даже возникло ощущение, что наш внезапный поход ей неприятен, поскольку оторвал от каких-то более важных дел. Так ли это было или нет, я не знала, но в любом случае я чувствовала с Людой какую-то общность, потому что предполагала — Люда не променяла бы свою погодную магию ни на какие миллионы.