Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

Во время нашего медленного продвижения мы увидели всю протяженность сооружения. Оно закончилось так же, как и началось: без каких-либо признаков окружающих построек или лагерей. Череда стен длиной в четверть мили резко обрывалась, оставляя за собой лишь каменистый берег и склоны грязного цвета. Сооружение стояло отдельно, без контекста, без объяснений.

Топольский был в некотором оцепенении. Дюпен, проявив больше присутствия духа, быстро и методично делал набросок, его пальцы все еще были в синих пятнах от бумажной работы. Конечно, у нас было фотографическое оборудование, но с движущейся палубы изображение никогда не могло быть полностью четким, и я думаю, Дюпен хотел запечатлеть что-нибудь на бумаге, пока была такая возможность.

— Ну что? — спросил Ван Вут. — Это все, на что вы надеялись, мастер?

Топольский попытался заговорить, но от волнения охрип. Ему пришлось щелкнуть себя по горлу, прежде чем он смог продолжить. — На что я надеялся, дорогой капитан? Я стою перед вами, онемев от изумления. Какая-то часть меня сомневалась, даже до первого взгляда, что это может быть реальностью. И все же я стою здесь: безмолвный, на вершине горы в Дарьене!

— Не совсем безмолвный, — ответил Ван Вут.

— Что-то здесь не так, — сказал я.

— Конечно, с ним что-то не так, идиот, — сказал Топольский, едва не рассмеявшись над моей очевидной глупостью. — Само его проявление — это неправильность! Этого сооружения здесь быть не должно! Его присутствие противоречит порядку и здравому смыслу!

— Я имею в виду, что это выглядит не совсем правильно. Есть что-то такое... — Я запнулся, подыскивая слова, которые не выставили бы меня как дурака. — Что-то перекошено. Разве вы этого не видите? Это похоже на мираж, извивающийся и колеблющийся в воздухе, но застывший в одном определенном аспекте своего изменения. Эти изогнутые, извивающиеся зубчатые стены вызывают у меня морскую болезнь.

— Вас никогда не покидала морская болезнь, Коуд.

— Дело не только в этом. Эти башни слегка наклоняются друг к другу, но вызывают беспокойство, как кегли, которые вот-вот опрокинутся.

— Возможно, ваши глаза и пригодятся вам в скромных смотровых кабинетах Плимута, но, боюсь, они обманывают вас, когда дело касается расстояния. — Вполголоса, но отчетливо он добавил: — Глаза этого ублюдка не так сильно поражены.

— Я вижу неправильность так же ясно, — сказал Ван Вут.

— Тогда это обман зрения, вызванный движением "Деметры", — сказал Топольский.

— Я не в первый раз вижу что-то на суше, — ответил Ван Вут. — Не хотите ли прокомментировать, месье Дюпен?

Дюпен продолжал рисовать, не прерываясь. Мне всегда нравилось наблюдать, как другой человек делает пометки на бумаге, но штрихи Дюпена больше походили на оттиски, оставленные гравировальным станком: безупречные и тонкие, но в то же время ошеломляющие своей точностью. Я заметил среди его рисунков окружающего нас пейзажа и самого объекта эскизы, которые, казалось, передавали этапы деформации его бумажной конструкции, теперь разрушенной. Казалось, что, несмотря на то, что он видел перед собой, его разум не мог удержаться от возвращения к прежнему занятию.

— Наблюдается отклонение от ожидаемой закономерности по нескольким направлениям, — сказал он. — Когда мы приблизимся к цели, я смогу количественно оценить степень этого отклонения и его вероятные причины.

Я медленно кивнул, радуясь, что мои наблюдения подтвердились.

— Полагаю, что стены или фундамент, на котором стоят эти башни, могли просесть. Но это не могло быть очень серьезным, иначе мы бы увидели обломки вокруг основания, там, где другие башни уже обрушились.

— Давайте не будем строить предположений, когда нам помогут только факты, — заявил Топольский. — Новая наука — фотография — разрешит все неясности. Оставьте свои устаревшие наброски, Дюпен! Такой грубой работе место на стенах пещер, а не в наших научных учреждениях! Благодаря любезным услугам месье Дагерра мы больше не нуждаемся в подобной мазне!

Фотографическое оборудование было снова подготовлено, заводной таймер взведен, и нам было предложено принять официальные позы позади капитана и мастера, в то время как чудовищная каменная громада возвышалась позади нас, словно в лихорадочном сне архитектора.

Пальцы Дюпена продолжали дергаться. Теперь между ними не было ничего, даже карандаша, но мне казалось, что он все еще представляет, как держит в руках этот свернутый комочек бумаги. Интересно, что он увидел перед своим мысленным взором? Что его так беспокоило? Что все еще беспокоит его?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Вечером, когда настроение на корабле колебалось между радостью от того, что мы благополучно преодолели залив, и слабым предчувствием, что мы можем подплыть еще ближе к этим потрясающим, покрытым миражами стенам, капитан созвал своих обычных спутников на ужин и шерри.

Начнем с того, что на самом деле была только одна возможная тема для разговора, и я был вполне доволен тем, что откинулся назад и наблюдал за происходящим в качестве почти безмолвного свидетеля, за исключением тех случаев, когда меня просили высказать свое мнение. Пластинки и рисунки месье Дюпена (которые были такими же скрупулезными и аккуратными, как архитектурные гравюры) были разложены между Мергатройдом, Топольским, Дюпеном и Брукером, и я наблюдал, как они водили по ним линейками и транспортирами, сравнивая размеры и углы и обмениваясь предположениями и логическими выводами по относительным размерам особенностей Сооружения.

Рамос, который говорил так же мало, как и все остальные, наблюдал за этой беседой, зажав в зубах незажженную сигару.

— Логика подсказывает, что здесь должна быть точка входа, предположительно скрытая в хитросплетениях этих стен, — сказал Топольский, взволнованно перебирая бумаги и пластинки. — Несомненно, поскольку эти стены явно выполняют оборонительную функцию, любое отверстие должно находиться внутри них, невидимое с нашей нынешней позиции. Если там нет сторожки, то наверняка есть потайная дверь, туннель или, возможно, лестница, вырубленная в стене, или даже мост, ведущий с возвышенности за ней.

— Вы рассчитываете на вход внутрь? — спросил Ван Вут.

— Он должен быть.

— Нет, если это гробница, запечатанная после строительства, — отметила графиня Косайл. — Или тюрьма, из тех, где заключенных собирают за стенами и оставляют гнить внутри. — Она кокетливо посмотрела на меня, как будто у нас была общая шутка — или, возможно, один и тот же личный кошмар. — Возможно, когда вы пробьете эти стены, вас захлестнет волна скелетов.

— В стенах есть прорези для окон и зубцы по краям, — сказал Мергатройд, постукивая пальцем по нечеткой детали на одной из пластинок. — Для меня они говорят об обороне. Какой бы забытый местный военачальник ни создал эту вещь, он хотел сохранить ее для себя. — Он кивнул на Топольского. — Я думаю, мы найдем способ проникнуть внутрь. Независимо от того, насколько хорошо была построена крепость, даже если бы у нее был собственный источник водоснабжения и, возможно, достаточно места внутри этих стен для пастбищ для овец и фруктовых садов, потребность в припасах все равно была бы.

— Если там нет двери, — сказал Рамос, — то ее можно устроить, при условии, что заряд пороха будет достаточно мощным.

Косайл протянула руку и похлопала Рамоса по запястью, не без холодной симпатии. — Дорогой Лионель, вы действительно не успокоитесь, пока не взорвете что-нибудь, не так ли?

— Так или иначе, мы найдем способ проникнуть внутрь, — сказал Топольский. — И если мы должны полагаться на боеприпасы мистера Рамоса, Ада, то будем полагаться. Пройдет немного времени, и туман расстояния рассеется, и мы будем смотреть на нашего противника обостренными глазами и острым умом!

Я не смог удержаться от восклицания: — Наш противник? Если не считать того, что он стоял там немного зловеще, он не причинил нам никакого вреда, не так ли?

— Я говорю образно, Коуд: это наш противник, поскольку он олицетворяет невежество и непознанное. И как мужчины и женщины, работающие в науке, можем ли мы согласиться с тем, что подобные недостатки в нашем понимании, вероятно, будут устранены с немалой долей борьбы и неудач? Будь то дело рук природы или человека, секреты и загадки никогда не разглашаются добровольно! — Он докурил одну сигару и закурил другую. — Если бы это было так, в чем заключалась бы слава, благородство научных достижений? — Он доверительно наклонился ко мне, оглядывая стол с ног до головы. — Это Сооружение возьмет с нас дань, друзья, в этом я уверен! Но мы справимся с этим, и те шрамы, которые оно нам нанесет, — шрамы на теле и душе — мы будем носить с еще большей гордостью, ибо только мы будем знать их цену! Джентльмены в Англии, оказавшись в постели, будут проклинать себя за то, что их здесь не было!

— Или очень радоваться, что прилегли, — пробормотала Косайл.

Я улыбнулся. Она поймала мой взгляд и улыбнулась в ответ.

Мергатройд взял одну из пластинок и поднес ее поближе к своему необычному глазу, рассматривая что-то у основания Сооружения: маленькое темное пятно, втиснутое между береговой линией и первым выступом камня. — Что это, джентльмены? Я не помню, чтобы видел это, когда мы были на палубе.

— Дефект в пластинке, — отмахнулся Топольский.

— Это не дефект, — сказал Брукер. — Это реально. То же самое показано на другой пластинке.

— Он отличается от Сооружения, — прокомментировал Дюпен. — Я бы сказал, футов восемьдесят в длину и, возможно, пятьдесят или шестьдесят в высоту.

— Можно мне? — вежливо спросил капитан.

Он взял у Мергатройда первую пластинку и внимательно изучил ее. Затем медленно поставил на стол. — Я думаю, это обломки корабля, джентльмены. Можно различить мачты и, возможно, трубу. Основная часть — корпус. Это пароход, похожий на "Деметру". Я не думаю, что какой-либо другой корабль смог бы пройти по расщелине.

— Сколько ему может быть лет? — спросил я, не желая продемонстрировать свое невежество в морских движениях.

— Мы узнаем, когда подойдем поближе. Конечно, не старше чем тридцать лет. Я думаю, что это скорее колесный пароход, чем с винтовым приводом. — Он повернулся к Топольскому. — А команда "Европы" знала об этом кораблекрушении, мастер? Если это так, то странно, что вы до сих пор не упоминали об этом.

— Их данные не упоминали о крушении, — пренебрежительно заметил Топольский. — И нас это не должно волновать. Плохо оснащенные корабли все время терпят неудачу. Мы совсем не плохо экипированы.

— Тем не менее, мы будем приближаться к этому берегу с осторожностью. — Ван Вут размышлял между глотками шерри. — Мы встанем на якорь недалеко от мыса, а затем отправим лодки на оставшийся путь. Им придется грести немного дальше, но мужчины не будут возражать против тренировки, если в конце ее им обещают сушу и дополнительный грог. — Он кивнул на Мергатройда. — Возможно, вы даже найдете достаточно ровный участок земли для игры в крикет, лейтенант: я знаю, вы скучаете по своей странной английской игре. Тем временем, если в этом затонувшем корабле найдутся полезные припасы, мы сделаем их своими.

— А тела? — осторожно спросил я.

Ван Вут мрачно кивнул. — Я надеюсь, что их нет, Сайлас, но если они и будут, мы отнесемся к ним с уважением, подобающим всем морским братьям.

Я взял в руки одну из фотографий, сделанных официальной группой, на фоне Сооружения позади нас. Фотография была обработана химическим способом, поэтому ее можно было держать на свету, но она еще не была воспроизведена в виде фотографического позитива. Как следствие, все, что было светлым, стало темным, а все, что было темным, стало светлым. "Деметра" была призраком самой себя, ее мачты были бледными, как кость, и она плыла по молочно-белому морю под пепельным небом. Я перевернул пластинку изображением вниз, так что корабль казался подвешенным к ледяному потолку, а снизу на него цеплялась необъятная засасывающая тьма.

— Вы заметили, доктор, что команда вообще не зафиксировалась? — спросила графиня Косайл. — Они сновали вокруг, как крысы, в то время как остальные стояли достаточно неподвижно, чтобы их можно было схватить на пластинке. Если не считать случайных фантомов, в которых какой-нибудь человек задерживался достаточно долго, чтобы оставить о себе след, мы словно бродим по кораблю-призраку — как будто сами уже мертвы.

— У вас болезненные наклонности, графиня, — сказал Мергатройд, неловко улыбаясь.

— Это недостаток, — согласилась она.

— Изображение перевернуто, — сказал я, поворачивая рамку в нужную сторону. — Перевернутое... нет, вывернутое. Могу я спросить, графиня, что означает "выворачивание"?

Она нахмурилась, глядя в мою сторону. — Есть такое слово, доктор?

— Есть, — возбужденно вставил Дюпен, и между его зубами проскочила струйка слюны. — Но его использование довольно узкоспециализировано. Среди математиков это обозначает процесс выворачивания наизнанку...

Брукер провел рукой по полоске черных волос, разделявшей его череп. — Так морская звезда выворачивает свой желудок, да?

— С математической точки зрения это определение гораздо более строгое, — сказал Дюпен. — Но вы и так понимаете его в общих чертах. На самом деле, эта проблема представляет для меня интерес. Рассмотрим вопрос о выворачивании сферы в трехмерном пространстве...

— Хватит, парень, — сказал Топольский. — Кое-кто из нас скорее наложит на себя руки, чем будет слушать твою болтовню о сферах и пространствах. — Его тон стал аристократическим. — Сосредоточься на том, что происходит здесь и сейчас, за что тебе и платят, а не на этой воздушной сказочной чепухе.

— Я не думаю, что для Дюпена это чепуха, — сказал я, охваченный желанием защитить юношу, несмотря на всю его необычную целеустремленность. — На самом деле, я хотел бы услышать об этом побольше. Боюсь, что мое собственное математическое образование не продвинулось дальше костей Нейпира.

— Сколько у него было костей, сэр? — спросил Мортлок.

— Двести шесть, как и у всех остальных, — сказала графиня Косайл. Затем обратилась ко мне: — Вы действительно намерены исправить свое невежество в вопросах математики, доктор? Если это так, то, полагаю, это только вопрос времени, когда тень Пифагора падет на ваше литературное воображение! — Она восторженно захлопала в ладоши. — Избавьте нас от мучений, доктор: что будет дальше, к нашему удовольствию?

— Я устал, — сказал я, откидываясь на спинку стула. — Вы все были так добры, но, боюсь, время для художественной литературы подошло к концу. — Я поднял одну из фотопластинок. — Ничто из того, что я мог бы вообразить, не может сравниться с этим. Кроме того, я чувствую, что, возможно, уже испытал терпение своих друзей.

— О боже, — сказала графиня, притворно надув губки. — Неужели мои маленькие замечания действительно так ранили?

— Это не имеет никакого отношения к вашим замечаниям, графиня, ни к ранению, ни к чему другому.

— В таком случае, я должна умолять вас продолжать. — Она оглядела сидящих за столом в поисках поддержки. — Доктор слишком скромен в своих усилиях. Уверена, я не одинока в том, что его рассказ дал мне пищу для размышлений.