Бросил пальто, которое так и не успел надеть, щелкнул выключателем, включив свет в коридоре. А потом, послал все далеко-далеко, правда, в уме, чтоб совсем девчонку не смутить. Итак, вон, мнется.
— Меня ты не боишься, несмотря на то, кто я, несмотря на то, что мужик, в три раза тебя больше, и с пистолетом. — Боруцкий усмехнулся и покачал головой. — Нет, ты то пацана какого-то боишься, то, вообще, привидений.
Агния совсем нос повесила. Только вот, даже шаг в сторону той комнаты боялась по коридору сделать.
— Ты че, серьезно? — Он подошел к ней и поднял пальцами подбородок.
Она кивнула.
— Ё-мое! — Он чуть не сплюнул.
— А вы, что? Совсем не боитесь мертвых? — Бусина подступилась еще ближе к нему. Того и гляди, вскарабкается на шею, как маленькая обезьяна, или как котенок, что вечно за шиворот лезет.
— Да чего жмуриков бояться-то? — Так и не отпустив ее лицо, спросил Вячеслав. — Ну, что они тебе сделают? Это живые — да, и зарезать, и пристрелить, да и просто, придушить тебя могут. А мертвые, ну что они тебе сделают?
Он ее не понимал. Сам Боруцкий как-то двое суток проторчал в подвале, рядом с трупом, пока Федот не явился с новостями, что все, можно вылазить. И ничего такого страшного он в том мертвеце не заметил, хоть и сам его, по ходу, убил. Никто к нему не являлся, и мстить ни за что не порывался.
Она промолчала, но Боров по глазам видел, что речь его девчонке убедительной не показалась. И грусть опять на нее накатила. Того и гляди, снова заревет.
И где она взялась на его голову, а? И какого хрена он стоит здесь, и свалить молча не может?
— Слушай, ты чего боишься сейчас? Вот, конкретно, а?
Она неуверенно повела плечами.
— Так.
Ухватив девку за плечо, Боруцкий затащил ее в ближайшую комнату. Включил свет, ругнулся про себя, поняв, что попал в ее спальню.
— Давай, садись, — он махнул головой на диван. — И рассказывай.
Сам Боров, осмотревшись, подтянул к себе ногой стул и уселся так, чтоб спинка оказалась спереди.
— Ну, бабушка же умерла. — Бусина всхлипнула.
Снова-здорово.
— Так ее ж здесь нет. Забрали. — Как мог, аккуратно напомнил он.
Бусина кивнула.
— Да, вы правы, Вячеслав Генрихович. Я, просто. Просто мне тяжело. — Она облизнула губы. — И я о глупостях всяких думаю. Вы правы. И бояться — нечего.
Врет. Вот, ведь, видно же, что врет. Старается для него. Стесняется своего страха, что ли?
— Слушай, ну это же твоя бабка, а не ирод какой-то. Ну, даже, если явится ее дух, ну что она тебе сделает? — Попытался идти от противного Боруцкий. — Ты же ее внучка. Любила ее. И она тебя любила.
— Я не знаю! — Вдруг заорала она на него. С губ девчонки сорвалось придушенное рыдание. — Мне просто страшно! И обидно! И больно! Почему? Почему они все ушли?! Почему я осталась?!
Ух ты. На него сто лет никто не орал. Тем более такие шмакодявки. А уж так... Боруцкий даже растерялся.
— Тпру. Стоп. — Он выставил ладони перед собой, в слабой надежде этим прекратить ее истерику. — Не нервничай, Бусина. Не надо. И решили же уже, что не одна, помнишь? Не, нельзя тебе пить, наверное. Вон, как с катушек сорвало.
Бусина снова залилась краской.
— Извините... — Сквозь слезы, в который раз извинилась она.
Он вытащил из кармана сигареты, наблюдая, как девчонка пытается взять себя в руки.
Агния опять закашлялась.
— Ты чего? — Махнул головой Вячеслав.
— У меня аллергия на сигаретный дым. — Тихо ответила девчонка, кажется, стесняясь на него глянуть после этого крика.
Ругнувшись сквозь зубы, Вячеслав вдавил сигарету в пластиковую крышку стола. И ему уже было плевать, что останется след. Все. Его уже все достало. Особенно собственное непонятное отношение к этой девке.
Жестко проведя по лицу ладонью, он глянул на Агнию из-под бровей.
— Ты уснешь, если я сейчас уйду?
— Да, конечно. — Медленно кивнул она.
— Блин, врать ты не хрена не умеешь! — Не выдержал Боруцкий, вскочив со стула. — Я ж говорил тебе, не ври мне! Или научись это делать так, чтоб я поверил!
Агния сжалась на диване в комок, оторопев от его крика.
Шикарно. Они оба друг друга стоят.
— Изви...
— Хватит. — Он глубоко вздохнул и прервал ее извинения. — Хватит извиняться. Давай, лучше. Укладывайся. Я буду в соседней комнате.
Больше не ожидая от нее никакой реакции, Боруцкий развернулся, и подался в следующую дверь.
Квартира, похоже, была четырехкомнатной, и ему, наконец, повезло — он оказался в гостиной. Здесь стоял диван у стены, два кресла, достаточно современный телевизор на тумбочке, с видеомагнитофоном на полке чуть ниже. И все. Больше ничего. Никто тут не жил. Ни Бусина, ни ее "новопреставленная" бабушка, ни погибшие недавно родители. Все, тут он и просидит ночь. Может, даже, уснет. Если удастся отстраниться от закономерного, но неудобного для самого себя вопроса — какого ляда Боров здесь делает?!
Открыв форточку, он сел на диван и, закинув ноги на подлокотник, уперся затылком в стену. Достал сигарету, закурил и с облегчением затянулся, прислушиваясь к тихому звуку ее шагов по коридору. Вот стукнула дверь, включилась вода. Видно Бусина пошла в ванную.
Привидений она боится... Мать его, так!
Вячеслав выкурил сигарет пять, наверное, стряхивая пепел в какое-то стеклянное блюдо, обнаруженное на подоконнике. И даже успел подремать, правда, сам не заметил, когда уснул. Подскочил на этом диване, со сна не узнав места, и первым делом потянулся за пистолетом, не поняв, что и где. Расслабился немного, глянул на часы — три ночи. Можно еще спокойно вздремнуть. Оглянулся в коридор и нахмурился. В комнате девчонки так и горел свет.
Боруцкий поднялся с твердым намерением устроить Бусине разгон, что до сих пор не спит. Если рыдает в подушку, чтоб он не услышал, или боится — точно выпорет, чтоб всякие дурные мысли больше в голову не лезли. Однако, зайдя, молча застыл на пороге.
Девчонка спала. На столе горела лампа. Видно, все же, не убедил он ее, и побоялась Бусина остаться в темноте, даже с Боруцким в соседней комнате.
Ему бы развернуться и уйти, снова бы улечься на диване в гостиной. А вместо этого Вячеслав зачем-то тихо зашел в комнату и подошел к расстеленному дивану. И застыл там, глядя на Агнию. Покачал головой — Бусина, Бусина. Бусинка...
Она снова была в той пижаме. Блин, у нее, что? Ничего другого нет? Только вот это — розовое, с какими-то кружевными вставками? Да она же, холодная, сто пудов! Ну, кто в таком зимой спит?!
Не то, чтобы та просвечивалась или что-то в этом роде. Но у него с воображением, и так, все путем было. И сам додумать мог, чего и как там, под этой пижамой.
А он — таки долбанный извращенец! Стоит и подглядывает за спящей девчонкой.
Ненормальный он. Она, вон, медведя плюшевого к себе прижимает, слезы еще на щеках не до конца высохли, а он ее до одури хочет. Причем так, в таких позах и такими способами, о которых эта девчонка и слыхом не слыхивала. Если, вообще, о сексе понятие имеет, в чем он сильно сомневался, кстати.
Вячеслав тихо сел на край дивана, протянул руку и подтянул одеяло, укрыв плечи Бусины. Точно, ведь, холодно ей. Видно тянет аж сюда из форточки, что он в гостиной не закрыл.
Уперев локти в колени, Боруцкий опустил голову на кулаки.
Он действительно хотел эту девчонку. Хотел так, как никого еще, наверное. Может, конечно, лет в семнадцать, на пике своего гормонального становления, он кого-то и хотел с такой силой. Но, скорее, просто, безлико, любую девку. А чтоб вот так, конкретно, когда, даже трахая какую-то из девчонок Гели, он думает о своей Бусине... не было такого. Не помнил он.
И с чего? С какого-такого дуба на него это свалилось, спрашивается? Бог его знает.
Да и, не только ведь в этом дело.
Осторожно, так, словно украсть что-то собирался, Вячеслав протянул руку и едва прикасаясь, провел рукой по ее волосам. Агния распустила перед сном косу, и сейчас светлые пряди разметались по ее плечам, спине, подушке. И эти волосы его притягивали. Особенно теперь, когда он уже знал, какие они на ощупь. Такие тяжелые, и мягкие... и пушистые какие-то.
Ладно б, если бы он просто хотел эту девчонку. Ладно. Как-то понял бы.
Федот тот же, еще тогда, после его выходки в бильярдном зале, ясное дело, поняв, что с Боровом что-то не так, просто и прямо предложил Вячеславу трахнуть девку и успокоиться. Велика проблема, что ли? Если потянуло, кто ж ему-то запретит? Федот даже подержать предложил, если девка сильно сопротивляться будет, хоть друг и сомневался, что с этим проблемы появятся.
Боров его тогда чуть голыми руками не удушил за такое предложение. Так взбеленился, что кий поломал, на хрен. Наорал на друга и ушел, так и не доиграв партии.
Он за нее кому угодно горло перережет. Без ножа, зубами перегрызет.
Бог его знает, с чего, вдруг.
Только, правда, ведь. Если с другом разругался, Лысого чуть не прибил за эту малявку, что уж в сторону уходить? Надо смотреть фактам в лицо.
И дело, ведь, не только в том, что хочет он ее. Боруцкий смотреть не может, как девчонка плачет, хотя, обычно, до фени ему чужие страдания были. У него взрослые мужики навзрыд иногда плакали, и ничего. А тут — от слез в глазах Агнии, он бесится. И думает о ней, замечает ее, стоит только появиться. Или, наоборот, не появиться. Весь вечер, вон, сегодня маялся, пока-таки у Семена не выспросил.
И где он сейчас?
Сидит же здесь, в этой квартире, только потому, что ей страшно стало одной на ночь остаться. Сидит, и молча смотрит. И сам ведь знает, что пальцем не тронет, как не припекало бы.
Очень медленно, стараясь, чтобы ни одна пружина дивана не скрипнула под его весом, он наклонился, и так же сидя, оперся плечом о подушку. Лег щекой на эти волосы.
Зря его ребята опасались девчонку. Не Бусина маньяк, он. Точно.
Ее волосы пахли чем-то сладким. А может, и кожа, он не мог понять. И чем именно — то ли корицей, то ли ванилью, не знал.
Помнил только, что давно, еще в приюте, им каждый четверг давали в обед булки. И в другие дни давали, и сухари сладкие, и печенье. Порционно, не по многу. Но давали. При советах, все же, за этим следили. И все это было. И ясное дело, Вячеслав съедал это все до последней крошки. Но по четвергам им давали именно эту булку. Отчего-то казавшуюся ему, малому пацану, особенной. Эту сдобу пекли у них же на кухне, и еще с десяти часов по всему первому этажу стоял одурительно-сладкий запах. Такой вкусный, что он им надышаться не мог. Специально в туалет отпрашивался с урока, или на наказание нарывался, лишь бы лишний раз по коридору пройти. И потом, за обедом, он ждал этой булки, присыпанной сверху желтоватой маслянистой крошкой, как самой большой награды. С пацанами другими дрался, чтобы и их порцию забрать, до того ему вкус и запах нравились.
Так вот волосы и кожа Бусинки пахли так же. Ему хотелось зарыться лицом в эти пряди и просто лежать, дыша этим запахом. Что он сейчас и делал, несмотря на весь здравый смысл. Вячеслав повернулся, прижавшись губами к ее волосам у самого затылка девчонки. Прислушался к тихому дыханию.
Блин, взрослый мужик, а как припечатало-то.
Если кто-то об этом узнает, тот же Федот — поднимет на смех...
Он вдруг резко выпрямился, ругнувшись от легкого скрипа дивана. Но Агния не проснулась. Боруцкий глянул на ее лицо, такое спокойное сейчас, пусть и грустное немного.
Если об этом узнает Федот, не страшно. Друг, и так, знает Борова, как облупленного, одни его сегодняшние поддевки чего стоят. Но если кто-то еще поймет, как его глючит на эту девчонку, она ж неделю не проживет. У него, что, врагов мало? Да, зашибись, сколько.
Жизнь в его мире простая и четкая лишь тогда, когда прижать, достать тебя нечем. Тут все ясно — ты, или рискнул, и победил, или погорел. Если выжил — наживешь заново. Не выжил — уже без разницы будет, какой расклад дел.
Но если у тебя появляется тот, кем тебя можно достать, кем можно прижать... Разве он сам пару раз не использовал этот козырь в борьбе за власть в городе?
Проведя ладонью по своему ежику волос, Боруцкий глянул через плечо на спящую девчонку. Сжал кулаки.
Надо бы ему валить отсюда. И не возвращаться. И из ресторана своего — гнать взашей. Ей, вообще, нечего делать в этой среде. Пусть бы и жила между домом, школой и консерваторией своей.
Только, что с ней будет, если он сейчас уйдет? Если прогонит? Что ждет Бусинку сейчас? Прямая дорога в приют, в систему, с ее иерархией, не хуже их, бандитских кланов? С ее доминированием правды сильнейшего? Она ж там и год протянуть не сможет. А если и протянет — что с девчонки останется? Сломают, исковеркают.
Вновь опустившись рядом, он пристроился щекой на ее волосах. Может, "крестный", не такой уж безумный выход. Так он хоть, относительно безопасно, за ней присматривать сможет. И, может, его попустит, как гриппом переболеет. И это у него пройдет, в конце концов, а?
Наше время
Ее начало лихорадить еще в поезде, минут за сорок до того, как им было выходить. Вячеслав без всяких жалоб от своей Бусинки, заметил, как она начинает кутаться в простыню, и сильнее жаться к нему. И это при том, что в купе было дико жарко, он даже кондиционер перед этим включал. И простыни были влажными от испарины их тел из-за той же жары.
Но ей, определенно, стало холодно. И дико хотелось пить — его жена выпила оба стакана с остывшим чаем, про который они совсем забыли поначалу. Да и еще не отказалась бы, судя по взгляду.
Усадив Агнию себе на колени, уже одевшись, Вячеслав закутал ее в свой пиджак. Достал с запасной полки одеяло. То оказалось пыльным, но выбирать не приходилось. Постаравшись немного встряхнуть его в коридоре, он закутал Бусинку в то, как в кокон. Только дрожь не унималась. Организм его жены, видимо, начинал испытывать потребность в наркотике, к которому ее приучил Шамалко.
Что он мог сделать здесь и сейчас?
До черта мало — только обнимать ее, стараясь согреть своим телом, жевать незажжённую сигарету, и проклинать эту тварь в уме. А его Бусинка еще и улыбаться старалась. И глядела на него так, будто все равно еще не поверила до конца. Постоянно касалась то щеки, то волос, то рук Вячеслава, выбираясь из одеяла. И прижималась головой к его груди, слушая, как стучит сердце. А может, пыталась утаить от него появившийся лихорадочный блеск в глазах, и нервное подергивание пальцев. Только он, все равно видел. И обнимал ее все сильнее.
— Я так хочу домой, Вячек. — Тихо прошептала Бусинка, обняв его руками под рубашкой, которую он из-за этого никак не мог застегнуть.
— Уже немного, чуть-чуть совсем. — Хрипло ответил он, не готовый пока сказать, что их дома уже нет. Того, что он купил для нее. Где они жили последние семь лет до того, как... И сам Вячеслав последний год жил в старой квартире, о которой никто чужой не знал. Оставшейся Агнии от родных, потому что не имел желания искать что-то другое, и до рыка в горле, хотел быть там, где осталась хоть частичка ее. — Федот машину пригнал на вокзал. Мы сразу домой поедем.
