Устинов аккуратно провел над столешницей ладонью, но все привыкли к его постоянной сдержанности, так что простенького жеста напугались, словно взмаха буденновской шашки.
— Плановое хозяйство по своей природе не удовлетворяет запросы людей в области пищевой и легкой промышленности. И никакая ОГАС тут не поможет. В закрытых городах мы пытались планировать среднее потребление чая путем перемножения на количество людей. Получался этакий, понимаете, военно-коммунистический чай. Смесь дарджилинга, пуэра и “краснодарского третий сорт”. Мигом образовался черный рынок, где все это менялось, переводилось в услуги…
— Как решили? — вмешался Ефремов.
— Ввели НЭП, — хмыкнул Устинов. — Разрешили кооперативы, то есть.
— У нас же они разрешены еще с шестьдесят четвертого!
— То в стране. А в закрытых городах секретность. Возить разрешалось только проверенным поставщикам. Ну, до семидесятого. Тогда мы ввели конкурсные торги, сразу и цены упали, и чай в чашке стал похож на чай. А не на лесосплав.
— Спасение через НЭП — не спасение. — Бартини сделался угрюм. — Идеологическая диверсия. По нашему заказу лаборатория Побиска производила социальное моделирование. Получилось у них, что рано или поздно снова нарастет класс “крепких мужиков”, и мы уткнемся в картельный сговор двадцать седьмого года. Когда крестьяне отказались продавать хлеб по государственной цене. И что тогда, новая коллективизация? Проходили уже. Нет, НЭП не спасет нас. Если, конечно, мы подразумеваем под спасением сохранение социализма, а не только территорий и людей.
— А интересный, кстати, вопрос. — проворчал в нос адмирал Кузнецов. — Нам важнее социализм, или люди и территории?
— Мы не знаем страны, в которой живем, — угрюмо констатировал Мазуров. — Как переломить картельный сговор, предсказанный товарищем Бартини? Новый семнадцатый год, не тридцать седьмой даже. Опять буржуев на фонарь, что ли? Но, если такое начнется, у нас люди разрешения точно не спросят.
— Мы так сейчас договоримся, что распределение любых благ следует жестко определить и расписать. — Келдыш сел и хлопнул в столешницу обеими ладонями. — Здравствуй, военный коммунизм.
— Здесь неправильно понимается коммунизм, — Ефремов поднялся со вздохом. Сердце говорило: не лезь, постой в стороне. Ты философ, а тут реальные деньги делят. Опять в кардиологии проснешься! Ты до сих пор не коммунист еще!
И Ефремов ответил сам себе: я знаю мой срок, до него еще далеко. Я видел, к чему все придет. И я не хочу развязки, как в исходной истории у Веденеева.
Он выпрямился, придал себе выражение абсолютной уверенности и сказал:
— На протяжении всей истории люди объединялись в артель, кооператив, наконец, и в коммуну — чтобы совместно добыть больше благ, нежели в одиночку. Вот в чем смысл объединения. В этом же смысл и коммунизма. Не нужно верить всем, кто зовет себя коммунистом. Если дурак назвался летчиком, его никто без экзамена за штурвал не пустит. А если Пол Пот объявил себя социалистом, все ему почему-то на слово верят.
— Иван Антонович, а нам бы разницу между артелью, кооперативом, коммуной? Кратко, простыми словами, как у вас в методичках.
Ефремов кивнул:
— Наука начинается с определений, согласен.
Артель — все работают, как могут, получают поровну. Все быстро привыкают работать одинаково. Слабые вылетают, сильные вынуждены себя тормозить, ведь получат они не по силе своей, а поровну. Артель — примитивная справедливость. Единственное достоинство — простой учет.
Кооператив — работают кто как может, получают по труду. Социализм. Не зря Ленин говорил: “Социализм есть строй цивилизованных кооператоров”. Сложность: учет личного вклада каждого. У нас для этого есть ОГАС и та самая формула. Но для крестьянина царской России все наши коэффициенты “личного трудового участия” — слишком сложная вещь. Потому и не взлетело. Бытие, товарищи, определяет сознание.
Коммуна — все работают кто как может, но добывают в итоге так много благ, что каждый может взять сколько хочет. Как воды от Ниагарского водопада. Или как мамонта добыть. Мамонт огромный. Ешь, сколько влезет, бери, сколько унесешь, и друзей приводи. Все равно всем хватит, потому что обычное племя больше трехсот человек почти никогда не бывает.
Ефремов поглядел на потолок, но вовсе его не запомнил, потому что перед глазами стояли черные и сизые скалы, белый снег, яркие полоски домиков на берегу, перед ними трава непередаваемого ржавого цвета… Про Пирамиду и сказал:
— Мы проводили эксперимент на Шпицбергене. Там советская колония, замкнутое общество, такой изолированный оазис. Не бездельники: шахтеры, метеорологи. Порт и маленькая ремонтная верфь для судов “Севморпути”. Мы завозили разные продукты, в том числе остродефицитные, и разрешали всем брать сколько угодно. Люди набрали за пазухи и в карманы, но мы назавтра снова завезли. И, когда люди поняли, что завоз не кончается, наступила парадоксальная ситуация…
Ефремов позволил себе довольную улыбку.
— Люди даром стали брать меньше, чем раньше покупали. Вышли на свою настоящую потребность, без необходимости кого-то поражать или делать запасы на черный день.
— Но это сколько же надо завозить!
— В точку. Должно создаться отношение количества ресурсов к численности общества. Скажем, в Японии недавно сам собой наступил “зонтичный коммунизм”.
Все переглянулись и единогласно решили отвлечься от споров, послушать про экзотическую страну.
— В Японии научились очень дешево делать пластиковые зонтики. Теперь там они стоят на улицах свободно. Вышел из дому, а тут ливень. Взял ближайший зонт из решетки. Добежал до метро, или куда там нужно, поставил зонт в решетку: кому-то еще пригодится. Забрал с собой? Ерунда, зонтов там столько, что хватит каждому японцу по три штуки. Вот и вся тайная магия. За два года люди привыкли, никто зонты не запасает.
Собрание облегченно посмеялось. Ефремов чуть поклонился и сел. Поднял голову Келдыш:
— Вот чтобы обеспечить по три зонтика на каждого, нужны наука и техника. А “отнять и поделить”, с чем принято сравнивать капиталистический рай — это не коммунизм, это обычный грабеж. И потом. Почему, товарищи, мы сравниваем СССР с Америкой? Я считаю, это упущение Идеологического Отдела. Давайте сравнивать с Италией, Португалией, Исландией. Что, Италия не капиталистическая страна? Капиталистическая. Вот, мы про Италию хорошие фильмы закупаем. “Римские каникулы”, “Девушка с пистолетом”, Феллини там, Паринези… Но не видно у синьоров особого богатства. В первой же сцене герои ездят не на машинах даже, на мотороллерах. Или, может, Индия у нас — вершина социализма? Нет, капитализм у них. Однако, я не видел там особой роскоши, видел зато множество беспризорников на улицах. Примеры можно продолжать, но я не хочу тянуть время. По итогу обсуждения выходит: нам нужна идея. Большая идея.
— Великая? — не скрыл сарказма Огарков.
— Это потомки решат, — прошелестел “красный князь” Бартини. — Для нас она просто большая. По объему работы и по ответственности за неудачу.
Келдыш поднялся:
— Мы с товарищами подготовили предложения. Но рассмотрим их чуть позже. Сейчас предлагаю сделать перерыв на обед.
Обед в Красносельском военкомате подавали, как везде: бигос да перловка. Парни, еще не забывшие вкус домашнего, ели вяло и не болтали. Только Сергей все никак не мог угомониться:
— Игорь, а как у вас называют то, на что делится дом? Такие, знаете ли, отдельные входы.
— Подъезды, што ль?
Сергей покривился всем телом:
— Подъе-е-езды-ы-ы… Это в Москве говорят “подъе-е-езды-ы-ы”… Вот у нас, в культурной столице, говорят: “пара-а-адные”. А куда в вашем захолустье ходят за хлебом?
— То есть: куда? — протянул Игорь рассеяно, сражаясь в тарелке с “мясом белого медведя”.
— В “булочную” или в “булошную” ?
Тиму это надоело, и он хлопнул Сергея между лопаток:
— Серый, хорош. Доколупался, как парторг до синебота. В хлебный мы ходим, в хлебный.
От подобного коварства Сергей не мог отойти добрых полминуты. Даже резиновую перловку за это время все доели. Наконец, ленинградец почти жалобно спросил:
— Ну хотя бы скажите, там у вас “пончики” или “пышки”?
— Ты еще про “куру” и “курицу” спроси, тилихент-самоучка, — проворчал Квадрат уже почти с угрозой. — Пошли, там этот придурок опять завелся. Надо его все-таки заткнуть нормально. Вмешаются офицеры, будет, как Тим сказал: все забегаем.
Четверка поднялась, отнесла тарелки и потянулась на выход из столовой.
В столовой Кощей взял польский бигос и перловку. Отметил, что мясо в бигосе мягкое. Кашу перловую явно томили на малом огне знающие люди. Вот, нормальная же еда. “И почему в войсках ее так ненавидят? Что там при готовке испортить-то можно?” — подумал Серов, но сразу и забыл, переключившись на другое.
Нет, можно, конечно, пропускать скучные обсуждения. Но потом будешь тоскливым взором провожать уходящий поезд и думать: за что выкинули? От кого в каску прилетело? Берия вон, высоко сидел, а слетел мячиком. Поэтому даже за едой Серов не разрешал себе забыть о делах:
— Мстислав, а что у нас по культуре? Из “тех документов”?
Келдыш ответил так же тихо, чтобы в двух шагах не услышали:
— У шведов новая группа… Как там… “А-Б-Б-А”, “АББА”. Начинает восхождение. В рамках той же логики, что и “Битлз”, имеет смысл пригласить их в СССР. Пусть концерты дают.
Серов покивал, а потом вдруг сказал задумчиво:
— Мы знаем заранее, что вот эти — выстрелят. Но главную проблему Союза, нереализованную инициативу, которую буржуи решают через частное предпринимательство, мы пока вообще не решаем. Замазываем послезнанием из “тех документов”. Но так не будет вечно. В политической сфере “те документы” уже почти бесполезны.
Келдыш хмыкнул:
— Пожалуй, теперь Альенде в Чили усидит. Никсона вот-вот погонят с кресла, станет Америке не до внешних операций.
— Нет, я не о том. Смотри, кооперативы разрешены, время прошло, результат наблюдаем: статистика по взяткам резко упала. Короли дефицита на глазах сдуваются.
— Боюсь, твоя статистика не вполне точна. Кооператор беспокоится за собственные интересы, чиновник за собственные. Пока остаются деньги, остается и коррупция.
— Точно так, Мстислав Князевич. Скажу больше: деньги отменим, а взятки все равно не исчезнут. “Борзыми щенками” давать будут. Но поле для их проявления мы сильно сузили. Дефицитов меньше, все-таки.
— Жить стало лучше, жить стало веселее?
— Ты хоть не подначивай. Скажи лучше: как нам перейти от собирательства дикорастущих талантов к талантопроизводящему хозяйству? Люди нужны, а мы до сих пор блуждаем, как неандертальцы в палеолите, подножным кормом перебиваемся. Ни предсказать, ни спланировать, ни результат оценить по научным критериям.
Теперь задумался Келдыш:
— А ведь если Лентов построит машину времени и мы начнем таскать людей отовсюду, то сами выращивать не научимся точно. Зачем? Портал — машина, чтобы брать, а брать есть где… Серьезный вопрос ты поднял.
Серов поморщился:
— За что ни возьмусь, все серьезное получается. Как у того царя Мидаса в новом кино. Он все в золото превращал, а я в серьезы.
— Оно и к лучшему. — Академик вымазывал соус хлебом, по рабоче-крестьянски. — Шутки шутить много ума не надо.
— … Ума не надо? — Сергей запросто дернул хулигана за плечо, развернул к себе лицом:
— Ты че тут устроил? Это армия, не зона твоя.
— А ты кто такой вообще?
Крепыш отпихнул пацана, от которого перед тем требовал денег, повернулся к четверке:
— Че-то мало вас на меня одного. Ты, длинный, назовись.
— Сергей. Я ленинградский.
Здоровяк огладил зеленую рубашку, отряхнул мятые темные штаны. Тим не мог различить ни цвета, ни выражения глубоко сидящих глаз, но тут гадать по физиономии не пришлось. Амбал медленно проговорил:
— Ский… Ский. Ну точно, жид.
И размашисто влупил Сергею прямым в нос — тот едва успел руку поднять, сразу и улетел на второй ряд лежаков.
Призывники задвигались кто ближе к эпицентру, кто, напротив, подальше. В коридоре бухнули сапоги, кто-то завопил:
— Таварища летинант, в зали абратна драка!
— Чурки! Блядь! Нерусские! — с каждым словом пьяный выбивал из толпы по человеку. Игорь Тожедуб успел махнуть один раз, выхватил точно в зубы, да еще и боком об лежак ударился. Тим вообще ударить не успел, получил в солнечное сплетение, и даже слух потерял, до того больно. Только Квадрат постоял за честь их компании, вполне ловко подставляя плечи под удары и огрызаясь длинными по корпусу, прямо как в кино “Винтовки для революции”. Тим смотрел на драку с пола, снизу вверх — точь-в-точь, как показывали ринг в том кино. Вот Квадрат изловчился и пробил амбалу в лоб. Пробил красиво, “под счет” — но пьяному, как известно, море по колено. Он только сплюнул, а сказать ничего не успел: невесть откуда возникший в зале военный без видимого усилия поднял задиру за шиворот, встряхнул, поставил, и поинтересовался:
— Сам-то кто?
— Я русский!
Офицер поморщился:
— На “ский” заканчивается. Сам говоришь, кто на “ский”, тот жид.
И внезапно отвесил пьяному полноценный “взрослый” удар в подвздошину. Бычок отлетел и упал, и только сопел, явно не рискуя вставать. Призывники отхлынули; Тим почувствовал острый запах пота, подтянул под себя ноги, встал. В горле чуть не кипела желчь. Стоял Тим, как на циркач на шаре, помавая руками-крыльями для равновесия. Сергей подвел его к стенке, дал опереться на вытертые фанерные панели.
Кто-то в толпе сказал с обидой:
— А мне говорили, в Советской Армии офицеры солдат не бьют.
Офицер неприятно улыбнулся:
— Ты присягу принять успел? Не успел? Значит, пока не в армии.
— А что, не в армии, так бить можно?
— А не в армии за вымогательство денег статья положена. За пьянку и дебош тоже статья. Тебе какую?
Офицер присел на нары, спихнув чьи-то вещи.
— Кто начал драку?
— Эти четверо, — снова сказали в толпе. — Они подошли к Толяну… К Анатолию Ямкину. И начали ему мозги вые… Выносить.
Сергей отлепился от стены:
— Товарищ… — но на военном не оказалось привычных погон, и Сергей почти полминуты шарил глазами по мятому камуфляжу, пока не заметил на левом кармане клапан. Две полоски, толстая звездочка: майор.
— Товарищ майор, мы вмешались, как сознательные комсомольцы. В свете указаний партии и правительства, в духе воспитания истинно советского человека, мы не могли пройти мимо несправедливости.
Тим ничего не сказал, потому что пытался вдохнуть. Игорь Тожедуб ощупывал челюсть и мог только мычать. Квадрат ответил с угрозой и злобой в голосе:
