Планета-мечта

Проводник прошел немного вперед (я стояла у самого леса и зарослей крапивы, обожающей сырые места) и сел у самой воды на песок, обняв колени руками. Ветер трепал его волосы. Только когда он пошел и сел, когда начал двигаться, я вспомнила о его присутствии и сказала неловко:

— Серебряная Ива совсем близко, — сказала я ему, — Мы может там заночевать. Ты не идрай, — прибавила я, — если не сумел выйти прямо туда. Ты, похоже, и сам не знал точно, куда идти, да?

Он молчал, но я уже начинала привыкать к его манере общения. Я скинула сумку с плеча и села на траву, сорвав, понюхала белый цветок лабазника на длинном и крепком стебле. Лабазник пах медом. Я ужасно люблю этот цветок, он такой лохматый и так пахнет, да только в букете от него нет никакого толка, он вянет на другой же час.

— Ну, и что мы будем делать? — сказала я почти весело.

Проводник не ответил, лишь ниже опустил голову. Улыбнувшись, я бросила цветок в сторону. Мне, в общем-то, было все равно, я могла здесь и всю ночь просидеть. Увижу рассвет над Дэ! Только однажды я была здесь утром, но уже не на рассвете, а ближе к полудню. Как сейчас я помню тот холодный день, сырой песок под моими ногами, туман над рекой и лодку, которая выплыла из тумана и снова скрылась в нем. Кто был в той лодке, я так и не знаю.

Так долго мы сидели, а потом из кустов за моей спиной вылез кто-то и уселся у меня под боком. Этот кто-то был маленький и пушистый, и от него исходил слабый шерстяной запах. Он извиняющеся чирикнул, когда толкнул меня, устраиваясь поудобнее.

— Как варка? — спросила я шепотом, уповая на то, что обычно они понимают сорти. Чирикать на их дурацком языке я так и не научилась, хотя понять его было несложно.

Он прочирикал что-то вроде: "очень спасибо хорошо". Еще один угрюмчик вылез из приречных кустов и сел по другую сторону от меня. Они оба таращились сливовыми глазами на моего приятеля. Потом тот, что пришел первым, подергал меня за рукав.

— Что? — спросила я шепотом.

— Пойдем поспим, — чирикнул он, — Ему нужно поспать.

И указал лапой на реку и проводника, словно не понятно было, о ком он говорит.

— Куда пойдем? — так же шепотом спросила я.

— Туда, — махнул угрюмчик пушистой лапкой, — Пойдем. Он болеет, ему нужно спать.

— Не знаю, согласиться ли он, — сказала я, — Он какой-то странный.

Второй угрюмчик чирикнул что-то, чего я не поняла, и, вскочив как мячик, побежал к проводнику. Положив лапки на плечи сидящего мужчины, угрюмчик расчирикался; я заметила, как беленькая лапка поглаживает плечо проводника.

— Как ты думаешь, что у него болит? — спросила я у того угрюмчика, что остался рядом со мной, думая, может, этот пушистик поможет мне разгадать эту загадку.

Глаза у угрюмчика стали еще больше, хотя, казалась, больше просто невозможно. И так это были не глаза, а плошки. Угрюмчик пискнул, задумавшись.

— У него болит... дух. У него умерли родственники. Ему больно.

Я кивнула задумчиво. "Дух". Что ж, может быть. Его явно что-то мучило и, возможно, вовсе не физическая боль. Я поднялась на ноги, угрюмчик, сидевший у меня под боком, тоже вскочил, выжидающе глядя на меня огромными глазами. Я кивнула ему, и рядышком мы пошли к проводнику. Он не шевелился и не поднимал головы, хотя тот, другой угрюмчик вовсю суетился вокруг него, чирикал, гладил беленькими лапками его растрепанные черные волосы, плечи, спину. Я присела рядом с проводником и положила руку ему на плечо; оба угрюмчика вытаращились на меня, ожидая результатов моих действий. Проводник дернулся, сбрасывая мою руку.

— Пойдем, — сказала я, — Пойдем с ними. Слышишь меня?

Он задрожал.

— Пойдем, — сказала я тихо, — Пойдем. Мы не можем ночевать здесь. Здесь холодно и сыро. Пойдем.

Он все же встал. Один угрюмчик, тот, что уговаривал его пойти, взял его за руку. Другой взял за руку меня, защекотал мне ладонь своим пушистым прикосновением, и так нас повели.

Мы шли по пляжу в сторону, где Дэ поворачивала к востоку. С тех пор, как я была здесь, этот край пляжа, некогда покрытый мать-и-мачехой, зарос ивняком. Кусты были выше моего роста. Подойдя к самому повороту, мы поднялись на откос. И снова я услышала этот звук бегущей и струящейся воды, и вдруг поняла, а потом увидела его — ручей Духов! Здесь, на самом повороте он впадал в Дэ. Именно этот звук я слышала не так давно, когда мы проходили по тропе к пляжу; тропа эта метрах в пяти отсюда проходила по лесу и заворачивала туда, откуда мы пришли.

Метра на два внизу вода шумела по камням, стекая вниз, и вдруг узкий и бурный ручей расширялся, словно настоящая река в устье и на самом повороте вливался в быструю Дэ. Далеко, почти до середины реки видно было течение ручья, перерезающее течение реки и сбивающее его к противоположному берегу, куда и так на повороте била течение. Там, на крутом повороте противоположного берега образовался маленький полумесяц песчаного пляжа.

Мы поднялись наверх, где над ручьем, на самой бровке коренного берега стояли две мощных раскидистых ивы. Еще одно дерево лежало поперек дороги, свалившись, видимо, от старости. Ствол его, лежащий на земле, доставал мне едва ли не до пояса; еще стоявшие деревья тоже потрясали воображение своими размерами. Трудно было представить себе, что между той ивовой порослью на пляже с ее узкими и длинными серо-зелеными листьями, с ее гибкими, словно хлыст, стволами, и этими древесными великанами может быть какое-то родство.

Белый пушистый дождь высыпался нам навстречу с ветвей. Их было шестеро, но сосчитать я смогла их лишь тогда, когда мы взобрались на дерево. В первый момент перед глазами было лишь какое-то белое мельтешение, и оглушительное чириканье стояло в ушах. Ночевали мы на дереве; моего приятеля потащили на верхнюю площадку, всего их было здесь две. Гибкий, сплетенный из веток пол пружинил под ногами, я боялась, выдержит ли он нас; последний раз я лазила на угрюмчиковы площадки, когда была пятилетним ребенком. Но пол выдержал. Проводник наш лег на полу, один из угрюмчиков, пища и чирикая, притащил ему травяной одеяло, но я сказала ему, что не надо, и из сумки достала свое. Это одеяло, серебристое, из веганской спальной ткани, я всегда таскаю с собой, это мой, так сказать, талисман — от кошмаров. У меня действительно бывают кошмары, и ничего мне никогда не помогало, кроме веганской спальной ткани. Что ни говори, а сервис у нас не просто хороший, а великий. Господи, у нас! Хотя, почему бы мне и не говорить так, ведь я там выросла.

Угрюмчики возбужденно зачирикали, увидев мое одеяло. Я укрыла проводника, он лежал, словно мертвый, и тут же подскочил один угрюмчик и потрогал одеяло. Я шикнула на угрюмчика. Он отскочил от меня на полметра — словно мяч — и закрыл себе рот лапами.

11. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Литературная обработка Э. Саровской. Сказка о непослушном аульве.

Когда варишь буль-буль — чародейский бульон угрюмчиков — нужно быть до того внимательным и точным, что уши у некоторых варильщиков от усердия сворачиваются в трубочки. Так и зовут их — ууши, что значит угрюмчик с ушами в трубочку. Ууши — угрюмчики особые, шерстка у них голубоватая, а глаза — темные как патока, они отличаются особенно свирепым нравом и могут даже укусить при случае. Аульвы никого не опасаются так, как уушей, они бояться их даже больше, чем недовольных клиентов, а нет ничего на свете страшнее, чем клиент, недовольный купленной вещью.

Как известно, аульвы роют норы и целые подземные города. Они ведь маленькие, эти аульвы, совсем как ты. Под землей у них есть все, и домики с кроватками, и мастерские, а мастера аульвы знаменитые, они делают все, и диадемы для важных альверденских дам, и железные изгороди, могут сделать даже меч, если ты сможешь объяснить им, что это такое. Видом аульвы как ящерки, только ходят на двух лапах и умеют говорить. Больше всего на свете они любят драгоценные камни и плату берут только изумрудами и алмазами.

Каждое лето, в дни под названием Аум Бу-Бу, угрюмчики, существа свирепые и дикие, охотятся на аульвов и вот зачем. Как ты уже знаешь, угрюмчики варят буль-буль. Зачем они варят его, никому не известно, поговаривают, что этот бульон обладает некими чародейскими свойствами, а какими — угрюмчики не говорят, они хранят эту тайну, как корни Серебряной Ивы. Если поймать угрюмчика, то никогда не ответит на этот вопрос, даже если ты будешь его щекотать или щипать и дергать за уши. Но буль-буль им все зачем-то нужен; когда ты в следующий раз встретишь в лесу угрюмчика, не зевай и смотри внимательно, тогда и заметишь, что на длинном ремешке он носит маленькую зеленую бутылочку, в ней и налит буль-буль. Варка буль-буля, как уже говорилось, дело сложное и требующее предельной сосредоточенности. Со всей Иллирии собирают угрюмчики травы и ягоды, веточки и корешки, каждая поляна в Иллирийских лесах дает буль-булю что-то очень важное, так считают угрюмчики. Наконец, возле Серебряной Ивы, главного жилого дерева угрюмчиков (а ты знаешь, конечно, что живут угрюмчики на деревьях), разводят преогромный костер, и сотня угрюмчиков, кряхтя от натуги, водружают на него котел. Сверху, с дерева, в котел льют воду из ручья Духов, а вода эта волшебная, и если человек попьет из ручья Духов, то может превратиться в угрюмчика, а то и во что похуже. В общем, домой он уже не вернется. Потом в котел в полном соответствии с установленным порядком кидают веточки, травки, ягоды и корешки. Этот порядок настолько сложен, что у варильщиков уши от усердия сворачиваются в трубочки, ну, да ты это уже слышал. Двадцать угрюмчиков-мешальщиков требуется для того, чтобы помешивать варево. Они стоят на ветках, один над другим, и все вместе держаться за огромный-преогромный половник. "Раз-два", — командует угрюмчик-счетовод, и мешальщики поворачивают половник. Это ужасно трудная работа, и на нее берут только самых сильных угрюмчиков. Три дня и три ночи продолжается варка, и это самые трудные дни в году для угрюмчиков. На варку буль-буля собираются угрюмчики со всей округи, их сотни и сотни, все стоят и смотрят, как вариться буль-буль.

Но главное — для того, чтобы буль-буль обрел свою неведомую чародейскую силу, нужен, как ни странно, аульв. Да-да, тот самый аульв, который, скорее всего сидит себе где-то в норе и возиться с щипцами и молоточками, делая брошку или кувшинчик на заказ. И вот десять дней перед варкой все свирепое, хоть и маленькое племя угрюмчиков с чириканьем и писком носиться по лесам, охотясь на аульвов. Случается, что со всех краев Иллирийского леса притаскивают трех, четырех, а то и десять аульвов, и приходиться придирчиво отбирать лучшего. Все аульвы знают, что в это время лучше не появляться на улице, а надо затаиться в своих норах, а норы лучше замаскировать. А то однажды папашу Рраздри вытащили прямо из мастерской, вместе с молоточком и заготовкой для кастрюльки, так он и провисел над буль-булем в рабочем фартуке и с инструментом в лапах.

Не так давно жил один молодой аульв, племянник того самого несчастного папаши Рраздри, которому угрюмчики сорвали выполнение заказа, а это не шутка, ведь пришлось платить неустойку. Так вот, племянник этого самого папаши был большой лоботряс и лентяй, делать ничего не желал, в семейной кузне не работал, а знай себе прохлаждался и воровал коврижки с кухни. В самом начале лета, в канун дней Аум Бу-Бу папаша Рраздри говорят:

— Пойди помоги мне.

А молодой аульв в ответ:

— Вот еще, не хочу я. Устал.

Папаша Рраздри страшно разозлился.

— Ах, так, — говорит, — Ты, такой-сякой, никому не помогаешь, только и знаешь, что прохлаждаться. Нам, — говорит папаша Рраздри, — такой аульв не нужен. Уходи, — говорит, — отсюда.

Молодой аульв тоже озлился и выскочил из норы, как был, в одних только тапочках, даже без фартука, да и то сказать, фартук он сроду не носил, ведь работать-то он отказывался, а так зачем ему фартук, отдыхать ведь в фартуке не принято.

— Ну, и провалитесь, — говорит аульв, — И без вас проживу.

И пошел по лесу. В лесу хорошо, птички поют, солнышко светит. Идет аульв и не думает о том, что скоро дни Аум Бу-Бу. И тут со всех сторон — щебет, топот, писк! Аульв туда-сюда, так пустился вскачь, что даже тапочки потерял, но куда там! Угрюмчики по деревьям его догнали, накинули на него сверху сеть, запутали, обмотали и еще сверху сели, чтобы уж наверняка. Лежит несчастный аульв и от страху трясется: такие ужасы рассказывал папаша Рраздри про свое пленение и висение над буль-булем. А угрюмчики расчирикались, гордые своей удачей, ведь не так-то легко поймать аульва. Так громко они чирикали, что несчастный аульв от страха потерял сознание.

Пришел он в себя и видит: лежит он в подземелье, и подземелье это больше самой большой аульвской норы. В подземелье было темно и холодно, но аульвы не зря живут под землей, к темноте и холоду они привычные. Лапы у аульвы были связаны, и передние, и задние. Вначале он ужасно испугался, зубы у него застучали, хвост затрясся, но вот время идет и идет, а ничего не случается. Аульв осмелел и стал грызть веревки.

А надо сказать, что буль-буль еще не варили, потому что поймали аульва слишком рано. Вот он грыз и грыз, а веревка была жутко невкусной, просто отвратительной. И слышит он за стеной ужасающий шум и стук, а это волокли котел для варки. Испугавшись, стал он грызть быстрее.

Наконец, веревки порвались. Молодой аульв, даже без тапочек, с веревкой во рту заметался по подземелью, а оно было такое большое и темное, что даже аульву, привычному к подземельями и норами, ничегошеньки не было видно. Пригорюнившись сел он на пол и заплакал горючими слезами, припомнил он папашу Рраздри и его наставления и поклялся щипцами и молоточками, что никогда он больше не уйдет из дома и не станет уж лентяйничать, только бы выбраться ему отсюда!

Долго так аульв причитал и плакал, сжимая лапы и взывая к наковальням и кузнице, к молоткам и металлам, да только аульвские боги ничем не могли помочь несчастному. Видно, суждено ему было испить эту горькую чашу!

Никто не приходил в подземелье, никто не принес бедняге поесть. Миновало время обеда, а за ним прошел и ужин. Несчастный аульв не находил себе места, он метался по своей темнице, но скоро силы оставили его, и он упал на земляной пол, горюя о том, что ему суждено умереть на голодный желудок.

Наконец, буль-буль был сварен, и свирепые угрюмчики, покрытые белой шерстью, пришли за пленником. Почти бездыханного притащили его на поляну, где вокруг чудовищного котла, места пыток аульвов, собрались кучи и кучи ужасающих белых угрюмчиков. Они чирикали хором, и это чириканье так напугало аульва, что он немедленно упал в обморок и не чувствовал уже, как накрепко его привязали за хвост и подвесили на дереве над котлом с зелено-бурой жидкостью, от которой поднимался горький жуткий запах. Стоило аульву прийти в себя, как, почувствовав этот мерзкий запах, он снова потерял сознание.

Под утро несчастного аульва отвязали и выбросили в лес. Там, промокший от утренней росы, он пришел в себя и, весь дрожа, без тапочек, отправился домой. Папаша Рраздри отхлестал его кожаным фартуком за утерю тапочек и после целый год держал на подсобных работах, заставлял мести мастерскую, так что у несчастного аульва нос был забит пылью. Однако ж наука не прошла для него даром, никогда он больше не смел лениться, помня, какое постигло его наказание, и позже стал великим мастером Трразди, который и выстроил знаменитый мост через Анд. А буль-буль, которому несчастье Трразди дало никому непонятную силу, разлили по бутылочкам, и каждый из угрюмчиков получил свою и с благоговением подвесил на ремешке через плечо.