Няня Галюшка приходила к восьми. Пока детей не было, сидела в том самом уголке, куда жильцы поставили детский столик и стульчики, тоже в основном набранные из общего балкона. Потом обычно к ней выводили детей и платили. До восьми оставалось совсем немного. Мывшая посуду Нина сообразила: "Если я сейчас отправлю детей к няне, а работа у меня начинается в десять, то ведь есть время сбегать в тот лесопарк! — И в очередной раз удивилась: — Зачем мне туда?"

Но выпроводила детей из комнаты, поздоровалась с няней Галюшкой, отдала ей деньги и, по собственным впечатлениям, улизнула на улицу. Специально надела тёплый спортивный костюм и старенькие кроссовки, а чтобы проезжающие знакомые не узнали, добавила к общему образу доморощенной спортсменки чёрные очки, благо солнечная погода позволяла. А когда спустилась к дороге, и сама очкам порадовалась: ветер по улицам гулял такой, что время от времени приходилось жмуриться и отворачиваться от пыльных порывов.

И побежала — сначала до магазина, затем к автомастерским, мимо монастырской ограды, на углу ограды перебежала дорогу к лесопарку. Здесь уже не спешила, а шла немного опасливо. Мобильник с собой взяла, так что на время поглядывала. Но того хватало. И при солнечном свете ничего страшного не должно происходить, а значит, никто и нигде её не остановит.

Впрочем, утренний лесопарк был довольно-таки оживлённым: здесь гуляли с собаками, по тропинкам бегали юноши и девушки, тоже в спортивных костюмах. А то и просто проходили лесопарк люди, спешившие, возможно сокращая путь, на работу.

Ещё медленнее пошла Нина далее. Она не помнила, где нашла Санечку, но помнила, что бежала за кошками Марьи Егоровны ровно, никуда не сворачивая. Примерно прошагав столько, сколько тогда запомнилось, она остановилась. Поляна. Где-то тут должна быть поляна, на которой она (точнее, кошки) нашла Санечку лежащим на земле.

Она неуверенно постояла на этой поляне, стараясь найти на земле хоть что-то, что подтвердило бы, что сын был именно здесь. А когда устала приглядываться к земле, выпрямилась, заметила, что деревья впереди как будто поредели. Посмотрев на время, она спрятала мобильный телефон и пошла к краю лесопарка — как предполагалось.

А вышла к краю кладбища.

Нет, лесопарк отделялся от кладбища такой же небольшой дорогой, как и была позади, возле монастырской ограды. Но всё равно это место оказалось слишком внезапным.

Присмотревшись, Нина поняла, что кладбище старое, однако на нём всё ещё хоронят, потому что нашлись могилки свежие, но без оградки, с деревянными крестами.

Что-то мелькнуло перед глазами — Нина сначала испугалась, а потом удивлённо улыбнулась: апрель — и белая бабочка? Капустница, кажется? Уже успокоенная после открытия, что лесопарк примыкает к кладбищу, Нина медленно прошлась вдоль его края. И поняла, что глаза буквально приклеиваются к одному месту среди могил.

Снова взгляд на часы. Времени хватит, чтобы посмотреть, что там такое, а потом — бегом домой. И пошла, стараясь быть осторожной и не наступать на свежие комья земли.

Почему-то нисколько не удивилась, когда обошла обелиск, к которому прислонился старый крест, и прочитала: "Матрёна Трифоновна Касоткина". Обелиск еле держался, потому что за могилой явно давно не ухаживали, и земля после дождей ушла вниз, в пустоты. Фотография была, но несколько затёртой. Хотя... Нина всё равно узнала её. Только здесь, на снимке, Матрёна выглядела милой и добродушной.

Вздохнув, Нина перешагнула покосившуюся оградку и, сняв чёрные очки, присела на корточки перед обелиском.

— За что же ты их и нас? — прошептала она. — Что с тобой случилось такого, что ты начала... — она помолчала, подбирая слова: — Начала им мстить? Детей бы пожалела...

Посидела немного, а потом встала и огляделась. Ну что... Зря, что ли, пришла? И принялась выдирать старые, прошлогодние ещё сорняки, очищая маленькую площадку внутри оградки. Затем всю кучу отнесла к замеченной неподалёку мусорке. Ещё немного постояла у обелиска, вглядываясь в фотографию, и сказала:

— Пойду я, тётя Матрёна. Мне на работу пора. Не могу обещать, но попробую прийти ещё раз к тебе.

По возвращении она чуть не столкнулась на входе с Марьей Егоровной. Та обрадовалась ей.

— Доброе утро, Ниночка! Как ты? Сумела ночью-то спать? Вот ведь засранец — Савелий-то тот! Знала бы, что к тебе полезет, в клочья бы его...

— Марья Егоровна, — пытаясь быть аккуратной в словах, сказала Нина. — Я из-за этого Савелия забыла вам сказать, что с Виталием разговаривала. Он передаёт привет какой-то тёте Матрёне. Я её должна знать? Она с нашего этажа?

Марья Егоровна враз стала хмурой, а потом, оглядевшись, прошла к скамейкам, стоявшим напротив входа, и похлопала рядом, приглашая сесть и Нину.

— Умерла она, тётя Матрёна-то. Ты уж передай Виталию как-то уж ни будь поделикатнее, ладно? Если созвонитесь снова. Он уважал её, Матрёну-то. Ну, в общем, мы все её уважали. Вот только...

Управдомша как-то тяжко задумалась, глядя на посеревшие от времени листья под ногами, а потом снова вздохнула.

— Виноваты мы все перед ней, сильно виноваты. Хорошая женщина была, царствие ей небесное да земля пухом.

— А... что случилось? — еле дыша, спросила Нина.

— Да ничего. Умерла-то она — с сердцем плохо стало. А вот слышала ты такое: моя хата с краю — ничего не знаю? Вот в этом мы и виноваты перед ней...

Посидела ещё немного, но больше ничего не сказала, а только покачала головой и, встав, ушла... Нина тоже немного посидела, задумчиво глядя на своё окно в бараке.

Итак, значит, есть какая-то причина, по которой тётя Матрёна мстит жильцам дома.

Но не трогает тех, у кого есть кошки. Кого-то из жильцов это удивляет. Но не удивились бы, если бы узнали, что их преследует тётя Матрёна — та ведь кошатница.

С другой стороны... Нина задумалась. Оставив детей, у которых есть кошки, она всё равно приводит армию призраков пугать их. Чего она добивается? Или её месть в том и заключается, чтобы пугать их, а если удастся — ослабевать тех, пойманных снами и уведённых в лесопарк?

Наконец она спохватилась и побежала домой.

Проработала перед ноутбуком до перерыва, а потом выбежала на улицу — посмотреть, где няня Галюшка с детьми. Нашла их на том же месте, что в прошлый раз, в монастырском саду, где есть скамейки и утоптанная площадка для игр. Здесь уже стояла Ольга Федосеева, собираясь забрать своего Гришку на обед. Родители за детьми приходили в разное время, поэтому няня Галюшка спокойно воспринимала, что её воспитанники временно уходят по одному, пока она сидит с остальными. Так что в барак Нина и Ольга вернулись с детьми — целой компанией. И по дороге Нина с трудом удерживалась от вопроса: "Ольга, а ты вчера странно задумалась, когда я спросила про тётю Матрёну... это тоже из чувства вины?"

В общем коридоре Нина неожиданно для себя схватила детей за руки: из общего крана воду набирал Савелий. Он согнулся над краном так, будто пытался заслонить его от всех тех, кто бы захотел им воспользоваться. При виде женщин, ведущих детей по комнатах, он ещё больше ссутулился и мазнул по ним нехорошим взглядом.

Оглянувшись на Ольгу, Нина чуть не расхохоталась в голос: женщина, шедшая впереди неё, почувствовала взгляд алкаша, обернулась к нему — и показала ему кулак!

Ещё один взгляд на Савелия: тот неуклюже повернулся так, чтобы встать спиной к их коридору. А Ольга, пропадая в коридоре, угрюмо выплюнула матерные слова, даже не стесняясь своего Гришки, который в этот момент ей что-то рассказывал.

Нина чуть не втолкнула детей в комнату и тут же закрыла дверь на щеколду.

— Вот этого дяденьку обходить за километр! — велела Нина, снимая шапочку с Анюты. — Меня поняли?

— Поняли, — пискнула дочь, распутывая шарф на шее: апрель апрелем, но на улице ветер, так что пришлось детей утеплять почти по-зимнему.

— А то сами не знаем, — пробурчал Санька.

— Руки мыть и садимся обедать! — по инерции скомандовала Нина, снимая полотенце с гвоздика и отдавая сыну, который рвался в комнату — посмотреть, как там его котёнок — Тишка. А потом задумалась: как сказал Санька? "Сами знаем?" Откуда?

— А няня Галюшка нам тоже говорила про этого дядьку, — сказала Анютка, еле усаживаясь за стол, потому что с трудом удерживала в подоле юбки свою Плюшку. — И тоже сказала, что он плохой.

Поколебавшись, Нина осторожно спросила:

— А она не сказала, почему он нехороший?

— Сказала. Он котеек не любит!

"Жаль, что он пока ещё не старый, — мрачно подумала Нина. — Тогда бы тётя Матрёна давно барак от него избавила! Раз не любит!"

Накормив детей и дав им немного поиграть с котятами, она снова собрала их на улицу и отвела к няне Галюшке. Дальше — привычно: помыла посуду, села за стол с ноутбуком. Забыв обо всём на свете, работала, лишь пару раз отвлекшись: убирала за котятами, а потом ещё и разыскивала их, разбежавшихся по комнате и потерявшихся, из-за чего оба подняли тонкий писк. Пришлось поймать их, накормить, сунуть в корзинку, где они немного повозились и уснули.

Посидев немного перед корзиной и последив, как оба безмятежно спят, она вернулась к работе, невольно улыбаясь: неплохой такой релакс, чтобы работать дальше в полную силу!..

Вечером сидели в комнате, закрывшись, играли с конструктором и с котятами, пока Анюта первой не начала зевать. Посмотрели на часы и принялись готовиться ко сну.

Натягивая на себя одеяло, Нина передёрнула плечами, вспомнив мальчика Дениса. Может, попробовать уговорить Тоню, его мать, повесить какие-нибудь красивые занавески на окно? Купить ей, а сказать, что подарили, но самой Нине не нравится, так не взяла бы Тоня себе на окно? Размышляя о том, как помочь Денису, она задремала, а перед сном промелькнула другая мысль: а появится ли сегодня призрак Матрёны, после того как она, Нина, прибралась у неё на могилке?

И сама же усмехнулась: "Я расчётливая, да? Или корыстная? Баш на баш захотела? На сколько монет можно спорить, что она сегодня тоже явится?"

И в очередной раз взглянула на окно, плотно скрывшееся за покрывалами.

Хм. У самой покрывала на окнах, а хочешь предложить Тоне красивую занавеску?

Нина закрыла глаза. Надо выспаться. Хоть сегодняшний вечер был спокоен.

...И, как будто в собственном сне, почти не ощущая собственного тела, встала с дивана и пошла, странным магнитом притягиваемая, к окну. На этот раз не стала долго стоять за занавеской. Приоткрыла сразу.

Призрак старой женщины привычно очутился в шаге от окна. И привычно уже, хоть и жутковато было разглядеть за её спиной настоящие полчища других призраков, но без очертания человеческих фигур. Одни лишь вытянутые столбы напоминали, что это привидения...

— Чего ты хочешь? — прошептала Нина. — Чего?

Она ожидала, что после её вопроса старуха снова приложит ладонь к стеклу.

Как же...

Призрак резко размахнулся и ударил бы по стеклу, если бы мог! И не только ударил, но разбил бы — судя по замаху и невероятной решительности.

Нина отшатнулась.

А лицо призрака прижалось к стеклу, ужасая свой злобой...

— Не хочешь — больше не приду на могилку, — шёпотом пообещала перепуганная Нина, уняв растревоженное сердце.

Злоба на лице старухи держалась несколько секунд, а потом сменилась безнадёгой. Теперь, когда она чуть отпрянула от окна, на лице читалось нечто, близкое отчаянию.

— Хочешь — я выйду к тебе? — внезапно предложила Нина и заморгала глазами: "Я это сказала ей?!" Но покачала головой: — Ты же манила меня! Хочешь? Выйду?

Смелости для этого предложения добавляло лишь одно — память о детях и стариках. Она, Нина, ни те, ни другие.

Но старуха, отплывая от окна и смешиваясь с остальными смутными тенями, почудилось — покачала головой. Отрицательно.

"Но что-то я должна же была сделать, если она рассердилась? — съёжившись под одеялом, раздумывала Нина. — Ведь она решила, что я её поняла. Но я ничего не понимаю! Правда... Чего она от меня хочет?"

И решила: завтрашней ночью она выйдет за пять минут до полуночи и будет ждать. Пусть ей тётя Матрёна в лицо хоть что-то... ну, не скажет, так... как-то по-другому объяснит! Хватит жить в ожидании неопределённости. Пора что-то делать.

Глава девятая

Решить-то решила. Но после долгих раздумий, когда во вторник, поутру, проснулась, снова впала в сомнения — при свете-то дня... И в следующую ночь, со вторника на среду, не то что на улицу — к окну подойти не сумела. Лежала, проснувшись ровно в полночь, и даже на покрывала, которыми увешала окно, смотреть не могла. И не страшно вроде, а всё же что-то удерживало на месте. Может, глаза старухи. Лицо-то у неё, у призрака, на эмоции выразительное, а глаза — пустые. А если вглядываться... будто в чёрную пустоту падаешь... А когда заставила себя приблизиться к окну, когда заставила себя поднять руку, чтобы отодвинуть "штору", за окном было темно. Ни единого смутного столба, не считая иной раз проезжающего чуть сбоку по холму света от фар — тех машин, что двигались внизу, на дороге

...Дни в бараке не тянулись, а ровненько так ехали. По установленному расписанию. Как обычный транспорт, они систематически останавливались и, набрав пассажиров, уезжали дальше. Никаких колдобин, никаких резких торможений — не считая воспоминаний Нины о предстоящих ночах.

С начала вселения в барачную комнату Нина ужасалась про себя: как здесь люди могут жить?! По углам сыро, центрального отопления нет. Газовой плиты нет... Но, постепенно узнавая соседей и их быт, она понимала, что, даже мечтая о лучшем жилище, жильцы уже настолько привыкли к имеющимся условиям, что, возникни такой вопрос: "Как здесь можно жить?", они бы только пожимали плечами: "Ко всему привыкнуть можно". Со временем убеждалась в этой истине и она.

Начиная со следующего дня после понедельника, со вторника, Нина наконец запомнила всех жильцов своего коридора. Заметила, что по вечерам, пока сухо, некоторые из жильцов любят посидеть на той самой сдвоенной угловой скамье. Возвращались с работы, ужинали и выходили на улицу, неторопливо болтая о прошедшем дне, рассказывая о том, что было на работе, да и обсуждая новости политики. Узнала она о посиделках, когда её пригласила посидеть у входа в барак соседка справа — Лариса, Ларка по-здешнему. Поначалу Нина отказалась — во вторник это было. Но из любопытства несколько раз подходила к окну и наблюдала: взрослые сидели на скамье, болтали, хохотали, спорили, в то время как дети и подростки, тоже высыпавшие из барака, привлечённые тёплым и сухим вечером, играли перед домом в свои игры: катались на верёвочной качели, укреплённой на дереве; азартно стукая по битке, по очереди прыгали в "классики", начерченные на утоптанной земле; кто-то вытащил мячи и скакалки...

И — не выдержала. Забрав своих детей из "группы" няни Галюшки и спустившись к бараку, она с сомнением потопталась перед входной дверью. Её Ларка и заметила. Она следила за своими мальчишками и приветливо пригласила соседку посидеть на скамье. Присмотревшись и узнав большинство сидящих (всего-то семь человек!), Нина велела своим обрадованным детям присоединиться к компании малолетних, куда их уже звали Ларкины детишки: их с соседским Гришкой оказалось слишком мало для "казаков-разбойников", а побегать, поиграть хотелось.