— А почему ты меня не попросил спеть? Я же тоже петь не умею, — удивился я.
Витязь повернул ко мне голову, одарил пронзительным взглядом глаз цвета льда.
— Повторяй! — велел он. И запел мелодичным речитативом.
Я стал ему вторить. От вибраций его и моего голоса кожа моя сначала пошла мурашами, потом волнами. Я был впечатлён.
Витязь ловко выхватил из колчана тулы стрелу и кинул мне.
— Проткни кожу, — велел он.
Я пожал плечами и воткнул остро заточенный наконечник в предплечье. Кожа под сталью натянулась, но не прорвалась. Я в изумлении убрал стрелу. Остался только красный след.
— Запомнил наговор?
— Запомнил. А что это было?
— Кожедуб. Что, потомки утеряли молву?
— А как ты узнал? Гм-м, а с чего ты взял, что я — потомок?
Витязь усмехнулся, отвернулся встречать группу всадников, что плыла к нам по травяному морю. Они налетели, словно стая ворон, закружили вокруг, вытаптывая травостой.
И не увидел я никаких пёсеголовых. Обычные люди, как я, или как витязь. Даже одеты так же, как и мой собеседник.
Одна странность была — все до одного уважительно кивали витязю. Они были знакомы. Видимо поэтому они не нашпиговали нас стрелами, не пронзили копьями и не порубали мечами, саблями и секирами. Молча кружили.
Потом круг их распался, пропуская ещё одного человека. Точную копию "моего" витязя. Только над головой его развевался не стяг с трехглавым орлом, а его собственное изображение, на коне, пронзающее копьём змееподобного дракона в пасть.
— Ну, зравствуй, Великий Княже! — приветствовал всадник с георгиевским стягом "моего" витязя.
— Здрав будь и ты, Изменник. Почто привёл орду пёсеголовых? Над ними Царём быть лучше, чем Царём Людей?
Царь-Изменник злобно ощерился, легко соскочил с коня, оказавшись прямо напротив Князя, т.е. "моего" витязя.
Что-то щёлкнуло у меня в голове, и вспыхнуло озарение, подобно короткому замыканию: Великий Князь — правит жизнью людей через своих помощников, князей, подобно современной мне исполнительной власти, а Царь — Верховный Главнокомандующий. И есть ещё и Государь — третья голова орла, над ними обоими. В наше время была ещё и законодательная власть, но тут она была не нужна — жили по единому Завету Рода, он же Завет Предков, он же Закон Божий. По традиции. Уклад жизни этот позже именовался, с презрением — традиционным.
— А где дружина твоя, брат, где люди ярые, где войско людское, где ополчение черни? Или ты решил, что один остановишь меня?
Князь молчал.
— Молчишь? Признаёшь правду мою? Не я ли тебе говорил о лени людской? Не я ли тебя остерегал от полного избавления людей от угрозы? Не услышал ты меня. А теперь они не услышали тебя? Не пришли на поле рати? И Государя не послушали? И Бога они не слышат, брат! Не хотят они быть людьми! Хотят сытно есть и сладко спать, подобно поросям. И мы с тобой дали им такую жизнь! Свинячью!
— А тьма диких — их людьми сделает? — спросил Царя Князь.
— Нет. Но, я огнём выжгу коросту жира с их душ, сердец и разума. Или уничтожу! Разжирели человеки, обленились. Мы с тобой покончили с войнами, мы с тобой отвадили всех ворогов от Родины, мы с тобой одолели Племя Змея, мы изгнали пёсеголовых с земли Рода, Мы заложили Эпоху! Век от Сотворения Мира в Звёздном Храме! Принесло ли это добро люду? Всего Век без войн, Век Мира, Золотой Век нашего Народа — посмотри — во что они превратились?! Или в сердцах их вспыхнет праведный огонь и очистит разум, или не станет никого! Только зверолюди. И ты знаешь, что я прав, знаешь! Почему встал супротив меня?! Встань рядом, спасём Людей от скотства, как спасали от смерти! Вместе, как делали это всегда!
Князь покачал головой.
— Я — Опора и Надёжа их. То — Рок мой.
— А мой Рок — Потрясатель Вселенной? Пусть так! И я выполню свой Урок!
— А я — свой!
Воины, Царь и Князь, стали готовиться к бою. Князь — молча, Царь всё время засыпал его упрёками:
— Ты всю жизнь свою отдал им. Всего себя.
— Как и ты. Как и Отче. А потом ты ПРЕДАЛ!
— И где они? Те, кому ты живот свой отдаёшь? Кто оценит твою жертву? Кто оценил? Любили ли они тебя за службу твою? Нет. Никто не пожелал разделить твой Урок.
— Тебя любят?
— Моя дружина — вот она. Все до единого. Все разделили мой Рок. На всех легло Проклятье, но ни один — не усомнился.
— Хватит ветер сотрясать, исполним же неизбежное!
— Нет! Сего может не быть! Идём вместе — очистим Народ от скверны!
— Я твоих суждений — не разделяю. И Путь твой — не верен!
— Брешешь, как пёс шелудивый! Ты так же видишь скверну Чернобога! Брата-то единоутробного — не обманешь!
— Не очищение ты принёс, а смерть. Не очищающий огонь ты в сердцах зажжёшь, а закуёшь их в липкие оковы страха. Страх убивает души, а не очищает их.
— Тьма ленивых изыдет в страхе, туда им и дорога, но некоторые люди возгорятся огнём битвы. За них — я Урок принял.
— Безумием боя они возгорятся. Только любовь зажигает душу. Принёс ли ты Любо?
— Ужели ты принёс Любо? Где, те, кому ты люб?
— Ты готов к Уроку, брат?
— Так пусть же Суд Бога нас разведёт!
Их клинки скрестились, высекая искры. И начался Танец Боя. Невероятный по своей величественной красоте. Они двигались легко, кружили, как в танце. Клинки со свистом рассекали воздух, со звоном встречаясь друг с другом, рождая невероятную мелодию. Меня охватывал поразительный восторг. Подобного я ещё не видел, и уже, я уверен, не увижу.
Бойцы двигались с огромной скоростью, наносили удары с огромной силой и невероятными угловыми ускорениями, но при этом продолжали разговаривать:
— Ты же погубишь Людей!
— Я их спасу!
— Ты уничтожишь всё: грады величественные, посады изумительные, красоту светлую!
— Чем-то придётся жертвовать. Всё это и так пожрёт скверна Чернобога, я лишь ускорю сей путь. Не мы ли положили начало всему, когда не стало угроз в жизни людей?
— Пёсеголовые никогда не станут людьми!
— Плевал я на них. Они для меня лишь хворост, что выжжет скверну и сгорит без остатка.
— И ты сгоришь!
— Значит — таков Рок мой! Но, Народ продолжиться в веках!
— Вон — он, смотри! Он — из глубины веков. Спроси его — кончиться ли скверна?
Царь бросил на меня мимолётный взгляд, но как будто в череп мне засунули миксер и всё там взболтали. Взгляд Царя помутился на секунду, он оступился, мельтешение его клинков замерло, но Князь не воспользовался этой возможностью. Не нанёс удара. Он отступил сам.
Целых полминуты продолжалась заминка. Царь стоял, смотря в горизонт, Князь степенно ждал.
Наконец, взгляд Царя прояснился, он посмотрел в глаза брата.
— Что увидел ты? — с лёгкой усмешкой спросил его Князь. — Нет скверны Чернобога там?
— Есть, — тяжко выговорил Царь, — но и Народ наш жив и Бога чтит. Значит, мы — верно выполняем Урок.
И они опять схлестнулись. Ещё жарче схватка закипела. За будущие поколения сынов Рода.
Я немного отвлёкся от их безумного, но прекрасного поединка. Потому что я увидел пёсеголовых. Я их сразу узнал. Мощные тела, непропорциональные, но мощные. Непропорционально короткие ноги, непропорционально длинные, до колен, мощные руки, бочкообразные тела, бычьи шеи. Каменные челюсти и загривки под жёсткими черными волосами, впалые лбы над выпуклыми надбровными дугами, под которыми в глубине злобой сверкали маленькие глазки. Глазки диких зверьков. Видя поединок, многие из них скалились, показывая приличных размеров клыки, рычали. Но, они — говорили. Речь их была отрывиста, гортанна. Я усмехнулся. Мне они напомнили кавказцев. Но, только, напомнили. Всё же, кавказцы — были людьми. А речь пёсеголовых была, и правда, лающей. Но, не более, чем немецкий язык.
Это были человекоподобные. Вот так и выглядели неандертальцы. Я думаю, что это были именно они. Человекообразные обезьяны. Или озверевшие люди. Он-без-Яна. Люди, что потеряли Бога. Как мне поведал, во время секундного взбалтывания мозга миксером, Царь, они были когда-то Людьми. Но, отринули Бога, за многие века скотства превратились вот в это. А в далёкой Полуденной земле есть и более оскотинившиеся. Те на людей похожи — лишь едва. Т.е. он мне так рассказал об обезьянах. В моё время обезьяны водились лишь в Африке и Юго-Восточной Азии. Тут они были истреблены в предыдущей и в последующей за сегодняшнем поединком войне. И если пёсеголовые ещё могли скреститься с человеком, то обезьяны — уже нет. Как такое возможно — изменить генный набор? Но, Царь считал, что для Бога нет ничего невозможного. И их генокод возвращается с веками к исходному Хаосу и только у Людей Душа строит хромосомы в нужной последовательности. Ибо — по Образу и Подобию. Сначала было Слово (код), и Слово (код) было у Бога, и Слово (код) было — Бог.
Рёв тысяч глоток выдернул меня из раздумий и вернул к схватке. А схватка — закончилась. Царь стоял на коленях, держал на руках умирающего брата, Князя, и плакал.
— Что же ты горюешь, брат? Ты же победил? Как всегда, победил, — прошептал Князь.
— Победил, и что?
— Обманул тебя я, брат, прости.
— Ты принёс себя в Жертву? Ты праведным гневом решил зажечь сердца?
— Всех, кто любил меня. Прости, брат, но тебя, братоубийцу, будут ненавидеть всегда. Но, ты сам избрал этот Урок. Потрясателей Вселенной — всегда ненавидят.
— И любят Жертв. Погубивших себя в огне очищения во спасение.
— Мою смерть почувствуют сразу и многие. И они явятся. Ратно. Я победил.
— Мы оба проиграли, брат. Я твой Урок увидел давно. Раньше своего. И только сегодня я в Вестнике Грядущего узрел — как мы просчитались!
— Как?
— Мы Престол оставили. Отче тоже почует твой Исход и моё Падение.
И они застонали оба от душевной боли. И потом Царь горевал в голос, когда его брат-близнец испустил дух. В гневе он метнул свой меч в стяг брата, проделав дыру как раз там, где была главная голова трёхголового орла. И знамя приобрело знакомый вид — две головы — три короны.
Потом я стоял под солнцем и смотрел, как из заранее привезённых гранитных блоков складывают саркофаг, как торжественно в него хоронят Князя, воздавая ему почести Героя. Как тысячи и тысячи обезьянолюдей опорожняют свои заплечные мешки на поднимающийся курган крупнозернистого белого, как сахар, песка. Всё было готово заранее. За тысячи километров были принесены и гранит, и песок. Всё было предрешено.
Над телом погребённого Царь сказал:
— Ты зажёг пламя, брат! Великий Князь! Я прозрел твой Замысел. Потому ты принял обет безбрачия? И мои дети на Престол потеряли Право, как потомки братоубийцы. Как недостойные. Ты зажёг пламя междоусобиц, что будет тлеть тысячелетия. Никто не сможет занять Престол. А князья и цари будут в вечной вражде. И пламя боя не утихнет. И в нём сгорит окостеневший жир. И выплавятся Чистые Души. И Родичи продляться в веках, не погаснет в них Искра Бога Рода. Переживут они Смуту.
А потом добавил, но так тихо, для себя, что услышал только я:
— Тяжек сей Путь. Путь Истины. Путь Ярости Боя и Огня Очищения. Почто ты не дал им другого Пути, Род?! Почто позволил Чернобогу отравить людей скверной? За неблагодарность их? За слабость? Путь Расплаты — горек. Или не они, а Мы виноваты? Запустили? Неужто им — Вечно бороться с самими собой? За самих себя?
К утру вырос огромный, как гора, курган. На его вершину закатили тот самый камень, на котором сидел Князь, когда я его увидел. Я узнал тогда, что это был не простой камень. На нём ещё сам Род присел отдохнуть когда-то давно. В дни ЗаРОжДения ПриРОДы. Потому и не пришлось братьям искать друг друга. Это место было священным и им обоим хорошо известным. И их Божий Суд мог состояться только в таком месте. В месте, что помнило Бога.
Вставало новое солнце. Нет, Солнце было то же. Оно столь же щедро дарило свет и тепло всему живому, но оно было не способно разогнать тьму, в которую люди погрузили сами себя. А рассвет лишь констатировал приход новой эпохи — Тёмного Века. Кровавого Века. Калиюги. Века Кровавого и Лукавого Чернобога.
Белый танец
Проснувшись, я ошалело смотрел по сторонам. Где я? Что происходит? Кто эти люди?
Настолько реальный сон я видел, что проснувшись, не верил — что именно это, здесь — и есть реальность. Потом память мне стала возвращать фрагменты своих файлов, я вспомнил, что сейчас — 1942-й год, осень, немецкий аэродром, этот взлетающий, ревущий гигант увозит людей и предметы, по какому-то неведомому фантастическому стечению обстоятельств попавшие из своей привычно-ужасной реальности в нашу — непривычно-ужасную.
Рядом со мной сидел один из таких — несчастный человек, родившийся в СССР, окончивший школу, закончивший военное училище, побывавший в аду Афгана, женившийся на жгучей хохлушке-хохотушке, после распада страны потерявший разом всё — Родину, жену, дочерей, смысл жизни. Нет, его родные были живы — это он для них — умер. Нищий замок, вечный заместитель командиров, месяцами не получающий денег, не преуспевший в деле военного капитализма, он тихо спивался. Он не замечал, как проходили годы, как менялось вокруг него государство, которому он служил. В пьяном угаре, на автомате, он делал то, что от него требовали. Не вникая, не размышляя. Ему было — насрать!
Отрезвление пришло от осознания — есть! Есть для чего жить! Есть для чего прилагать усилия! Более того — жилы рвать! Он оказался в Сталинско-Бериевской Совдепии. И как ни парадоксально — обрадовался, хотя сам от себя не ожидал подобного. Он смотрел на молодых комсомольцев-осназовцев, смотрел на них, горящих, светящихся энтузиазмом и — завидовал. И жалел себя. Жалел напрасно прожитую жизнь, жалел впустую угробленное здоровье.
— Ты проснулся? — спросил он меня, откладывая давно уже опорожнённую тарелку.
Я потряс головой, кивнул.
— Что? Херово? — спросил Сугроб у меня.
— Сон странный приснился, — хрипло ответил я и закашлялся.
Сугроб протянул мне свою флягу. Я открыл, подозрительно принюхался. Он улыбнулся:
— Ключевая. Сладкая, как мёд развели.
Правда — сладкая.
— А ты чего тут? — спросил я.
— Любуюсь. Подобной организации я ещё не видел. Работает, как швейцарские часы. Самолёты прилетают, улетают, прикрытие, спецы, пилотов привезли мигом, трофейные самолёты угнали, топливо, боеприпасы, жратву — ничего не забыли! Не бывает так!
— Своими глазами ведь видишь.
— Глазам своим не верю! Ни компьютеров, ни сотовых, ни спутников — а всё — как в аптеке! Я — в обалдении!
— Бывает, — пожал плечами я. Не зря Берию назвали лучшим кризис-менеджером ХХ-го века.
— Да, товарищ полковник, вас товарищ генерал просил, — бросил через плечо Сугроб.
— Понятно, — пожал плечами я. Труба зовёт, и всё такое. Забегу до кустиков — тогда к генералу.
А немецких самолётов, и правда, поубавилось. Пополам. Оставшиеся — горели. Ни БПМ, ни БТР я не видел. В небе — собачья свалка самолётов. Гоняются друг за другом, стрекочут.
Когда я пришёл в штаб, доложился, что прибыл, готов, как пионер — всем ребятам пример. Мне кивнули на карту, сунули с руки бутеры и кружку с кофе. Кофе! Свежемолотый, свежесваренный, душистый! Я застонал в голос. Коль-Коль ухмыляется. Знает, гэбня кровавая, о моём болезненном пристрастии.
