Поздний экспресс

_______________

Рубашка наполовину расстегнута. Губы вспухшие. На шее — след алой помады. Ярость врывается в сознание, а Надя — в прихожую.

— Витя, как ты мог! Ты почему ушел без разрешения!? Королева негодует!

— Что она делает здесь, Вик?! — это из комнаты вышла Кристина.

Он не успевает ничего сказать — дискуссия между девушками начинается без его участия.

— Так, а ну вон отсюда, живо! — у Нади даже крылья ее изящного носика раздуваются. Злится?! Какого черта?! На кого?!

— Вик, что эта... здесь делает? — Кристина тоже не собирается молчать. — Выгони ее!

Ему снова не дают сказать и слова.

— Я сейчас сама тебя выгоню! — Надя сдергивает с вешалки плащ, швыряет его в Кристину. — С вещами на выход!

— Вик... — Кристина ошарашена напором.

— Я покажу тебе — "Вик"! — Надя роется в сумочке, так же яростно втискивает в руку оторопевшей Кристины мятую купюру. — Это тебе на такси. И на хорошую косметику! А теперь — вон! — Господи, ее голос просто звенит от ярости.

— Надь, послушай... — он пытается вступить в разговор.

— Витенька... — у нее обманчиво ласковый голос, но сам тон не предвещает ничего хорошего. — Сладкий мой, не зли меня, я и так очень злая! Королева в бешенстве!

— Вик, она больная...

— Еще какая больная! — Надька хватает Кристину за руку, и Вик не успевает ничего не то, что сделать — сказать, как Надя выталкивает его несостоявшуюся любовницу за дверь, крикнув напоследок, уже в подъезд: "Забудь сюда дорогу!". С грохотом захлопывается дверь, и они остаются одни. Черт! Это уже ни в какие ворота не лезет!

— Витя... — она смотрит на него так, как никогда в жизни не смотрела. Гремучая смесь эмоций в ее взгляде — даже не поймешь, чего там понамешано. — Ты меня ооочень расстроил!

— Я?! Расстроил?! Какого черта?! Что это за спектакль?! — он понемногу начинает приходить в себя и изнутри поднимается злость. К дьяволу Кристину, туда ей и дорога, но что Надька о себе возомнила?! Чтобы так себя вести? Королева долбаная! Да только он уже не ее верный паж!

— Это ты мне скажи — какая муха тебя укусила?! Бросил мои подарки! Сбежал из ресторана, да еще... с этой!

— Какая муха?! Эта муха называется Влад Потапов! Как же ты бросила такого красавчика?! — говорить такое — выдавать себя с головой, демонстрировать свою ревность, унижаться упреком, но он уже перестал себя контролировать.

Надя соображает непозволительно долго.

— Потапов?! Да причем тут он? Ну, ты вообще... — а потом, с психу, исключительно желая ему досадить как можно сильнее: — По крайней мере, он красавчик, ты сам признал! А ты на кого позарился? Вик, тебе не стыдно? Она же... — Надя переводит дыхание, чтобы как можно яснее донести свою мысль по поводу этой... — она страшная и дешевая! Не твой уровень, Баженов!

— Не мой уровень?! Что ты вообще знаешь о моем уровне? Да и не все ли тебе равно — с кем я?! Что тебе за дело до того, с кем я?! И где я?! — чувствует, что злость стремительно переплавляется в гнев, неукротимый, с трудом контролируемый гнев. Собака на сене! Ни себе, ни людям! Ненавидит ее! За все, все, и больше всего — за это! За то, что держит, не отпускает, хоть он ей на хрен не нужен!

Ее глаза темные, почти черные. Выдыхает шумно. Убирает от лица упавшую на лоб прядь, и он видит, что пальцы у нее дрожат. Понимает, что и его пальцы подрагивают от желания. Кажется, от желания свернуть ей шею.

— А что, похоже? Похоже, да? — она говорит странно тихо, после их взаимных криков. — Похоже на то, что мне все равно?

— Очень похоже! — в отличие от нее, он орет. — Тебе плевать, признай! Просто не можешь стерпеть, что я нужен кому-то, кроме тебя!

Отвечает ему тишина. Надя смотрит на него, слегка наклонив голову. Разглядывает, словно видит впервые. А потом, неожиданно:

— Вот дурак... Какой же дурак... дурачок...

Секунду спустя она его целует. Властно, жадно. А еще спустя секунду он целует ее. Еще более жадно и властно. Яростно, вкладывая в этот поцелуй все, все, что копилось в душе все эти годы — надежды, разочарования, разбитые мечты. Целует, не давая ей возможности ответить или отказаться. Сминая, подчиняя себе, беря то, что так долго хотел получить. Наказывая ее за то, чем он так долго томился. Ему все равно, что она хотела доказать этим поцелуем, какой реакции ждала от него. Он устал, дико устал от этих игр. Он просто сейчас получит все, чего так долго ждал.

Одна его ладонь крепко держит ее за затылок, вплетясь в волосы. Другая рука подхватывает бедро, тянет вверх, сминая ткань и упругую плоть под ней. Протестующе трещит шелк кружева, разрываясь по шву.

— Вик... — она пытается прекратить этот вандализм. Это же Moschino! Тщетно. Он ее не слышит. Пальцы его мнут попку, бедро, пока язык хозяйничает во рту. В целом приятно, но... она не узнает Вика. И это... немного страшно.

— Витя.... — еще одна попытка его образумить. Куда так торопится? Вся ночь впереди... Пол исчезает у нее из-под ног. Это Вик подхватывает ее на руки. Головокружение, он ее несет, по дороге с ног падают туфли.

На кровать он ее просто швырнул. Совсем не так, как бережно отпускал в тот, прошлый раз, когда она лежала здесь — вдруг неожиданно вспоминает Надя. Но сейчас рядом с ней совсем не тот Вик. Другой, совсем другой. Это незнакомец. Она не успевает даже лишнего вздоха сделать без него — как он оказывается сверху. И снова его ставшие неожиданно жесткими губы, наглый язык, еще более наглые руки, которые безостановочно шарят по ее телу. Безропотно задирается вверх уже порванное по боковому шву платье. Пальцы его нащупывают кружевной край чулка, и он что-то неразборчиво выдыхает, вздрогнув всем телом. Но его руки не останавливаются, еще выше. Лишь мгновение помедлив, проникают под микроскопический лоскут стрингов. Надя протестующе выгибается под ним, пытаясь уйти от этих прикосновений. Все происходит слишком быстро. Она не готова... к такому.

Он игнорирует ее попытки отстраниться. Пальцы, совсем не нежные, снова там, под трусиками. Он совершенно явно ругается сквозь сжатые зубы, замерев ненадолго. А потом начинает там... Сначала один палец внутри, потом два. Противно. Унизительно. И больно.

— Вик! Перестань! Мне не нравится!

— Зато мне нравится, — она слышит его хриплый и такой чужой голос. И он продолжает двигать там пальцами, несмотря на все ее попытки увернуться, не позволяет ей свести ноги. И она вдруг понимает, насколько он силен.

— Витя! Пожалуйста...

Сначала ей кажется, что он одумался. Вик убирает от нее свои руки. И лишь услышав звук расстегиваемой молнии, она понимает, как фатально ошиблась относительно его намерений. Попытка откатиться в сторону от него, безуспешная, он садится на нее верхом, зажимая коленями, не давая двинуться. Темнота скрывает тот абсурд, который происходит между ними. Неужели он не понимает, что творит?!

— Вик, перестань, пожалуйста! Ты что, не понимаешь...

— Это ты не понимаешь! — резко, со смешком. — Ни хрена не понимала и не понимаешь! Ничего, я сейчас тебе все доступно объясню.

А дальше начинается кошмар. Лоскут стрингов лишь отодвинут в сторону, но мешает его проникновению не это. А то, что она просто не готова. К такому повороту событий не готова и вообще — не готова. Но его это не останавливает. Он крепко держит ее руки, закинутые над головой, прижимая к кровати и... входит в нее. Медленно, трудно. Причиняя ей самую настоящую боль.

— Витька! Прекрати! Мне больно!

Он замер. Неужели услышал?

— Больно?! Тебе — больно?! Да что ты знаешь о том, что такое — больно?! Это мне было больно! Все эти годы, когда ты... ты...

Он замолкает, лишь дышит тяжело. А потом — возобновляет свои движения.

Больно. Не то, чтобы очень сильно. Бывало, она раньше терпела такую боль, до того, как ее отучила от этого тетя Даша. Больше всего — страшно. Жутко от того, что происходит. От того, какой он. От того, что она не понимает, почему это. И за что это ей.

Не плакать. Главное, не плакать. Это того не стоит. Но она саму себя не слушается. Дыхание учащается, в горле ком. Надька, не смей реветь. Подумаешь, больно. Не смертельно. Если бы не одно. Если бы это был не Вик.

Всхлип, который она так и не смогла подавить. Он ее не слышит, и это к лучшему. Она не будет унижаться и реветь. Нет, только не она. Еще один всхлип. Прикусывает губу, пытаясь отрезвить себя болью. Перестань хлюпать, дура, он тебе все равно не слышит! Еще один всхлип, теперь совсем громкий.

И он ее услышал.

__________________

Ярость куда-то утекала, испарялась. А вместо нее, фрагментами, как мозаика... Царапается кружево отодвинутых в сторону трусиков. Ее тонкие запястья, у нее над головой зажатые в его одной ладони. Его вторая ладонь, придавливающая ее за плечо к матрасу. Ее слова, запоздалым эхом в голове... Перестань! Мне не нравится! Мне больно! И, финальным похоронным аккордом — ее всхлипы. От которых мороз по коже.

Ярость испаряется, утекает. Смывает все наносное, то, что существовало только в его голове. И оставляя один-единственный непреложный факт: он ее насилует. Он насилует свою любимую девушку.

_________________

Можно сесть на кровати. Поправить больно врезавшиеся стринги. Вернуть на место сбившийся бюстгальтер. Медленно встать, оправить вниз ставшее теперь совсем не облегающим платье. В гулкой тишине квартиры шорох шелка кажется очень громким.

Чувствительно саднит там, в промежности. Горит кожа на запястьях и губы от его жестких поцелуев. Она убирает от лица упавшую прядь волос. Вот и все.

Где он? Наверное, на кухне. Или в ванной. Как бы она не была дезориентирована, звук захлопнувшей входной двери она бы не пропустила.

Колени дрожат, в ногах легкая неуверенность. Уйти, бежать от этого... от такого... Но она медлит, замирает, не сходит с места. Не понимает она, что произошло! Почему он так себя повел? И почему перестал? Что за хрень творится с Виком? Кто он вообще? В последние несколько минут это был чужак, незнакомец — жестокий, сильный и равнодушный. Но... это же все равно Вик. Или уже нет? Куда делся ЕЕ Вик?

Много вопросов, а ответы недалеко. За стеной. И страха почему-то нет. Вот необъяснимо, но — нет страха. А тот, что был, куда-то делся. После его "О, черт!". После того, как он резко вышел из нее. И как он ударился о дверной косяк, едва ли не выбегая из комнаты. Почему-то сейчас она его совсем не боится. Но по-прежнему не понимает. Нет, она его не понимает совсем, совершенно. А не понимать она не любит.

_________________

В падающем из прихожей свете его силуэт на фоне кухонного окна кажется почти сюрреалистичным. Он стоит спиной, широко расставив руки, уперев их в самые края подоконника. Рубашка выбилась из брюк. Неудивительно. А голова... голова наклонена так низко, что ее почти не видно выше широких плеч. Этакий осовремененный вариант всадника без головы.

Непрошеная, неожиданная жалость кольнула сердце. И ощущение, странное, неведомо откуда... наверное, исходящее от его понуренной головы, от почти зримого напряжения в плечах, в руках. Что ему сейчас больно. Больно и плохо. Едва ли не хуже, чем ей.

— Вик...

Он вздрогнул. Так явно, ощутимо, словно она ударила плетью, а не тихо произнесла его имя. Медленно поднял голову. И их взгляды встречаются в темном и бесстрастном оконном стекле.

Он может даже не говорить ничего. Она откуда-то точно знает, будто научилась читать его мысли. Или это так ярко видно в его лице, в его глазах. Раскаяние, сожаление, стыд. Все вместе, и все это просто душит его. Его губы дрогнули, но сказать ничего так и не смог. Да и не нужно ничего говорить. Она все понимает так, без слов.

Он, как завороженный, смотрит в стекло. В котором отражается, как она медленно подходит к нему. Встает у него за спиной, теперь он ее не видит, видит только свои больные глаза на бледном лице. Ненавидит себя, жгуче, остро ненавидит себя за то, что он с ней сделал. Ненавидит так, что сбивается дыхание. Никогда, никогда она не простит его! И он себя не простит. Не простит и не оправдает. Потому что такое нельзя оправдать ничем.

Ее руки обнимают его, перехватив поперек живота. Щека прижимается к спине. Он каменеет. Спит?! Бредит?! Отключился?! Это не может быть правдой! Может, ему просто приснилось все, включая то, как он ее...

— Вить...

Нет, не сон...

— Прости меня, — срывается вдруг с пересохшего, будто сутки не пил, языка. Получается хрипло, надтреснуто. Но это не важно. Будто способно одно это слово — "прости", исправить то, что он сделал. А она вдруг обнимает его еще крепче, и еще крепче прижимается щекой к спине.

— Хорошо.

Все-таки сон. Она не может этого сказать...

— Витя, повернись, пожалуйста. Посмотри на меня.

Он так яростно трясет головой, что "пружинки" волос подскакивают. Нет, это точно сон...

— Вик... пожалуйста...

Слегка отстраняется, тянет его за руку. И он послушно оборачивается. Это ведь сон, во сне можно, она простит его...

Друг напротив друга два противоположных края холодной части спектра. Светло-голубые глаза, измученные, полные стыда и раскаяния. Темно-синие, серьезные, в которых неожиданное понимание и прощение.

Голубые глаза закрываются. Он шепчет с какой-то обреченной надеждой:

— Надя... прости меня... пожалуйста...

Синие глаза закрываются. Она снова прижимается щекой, теперь к его груди, там, где в диком ритме колотится сердце.

— Вик... обними меня... пожалуйста...

Его руки прикасаются к ее спине робко, почти невесомо.

Они так стоят долго, молча. А потом Надя поднимает на него взгляд. Фантастическое ощущение полного понимания не покидает. А еще — чувство своей полнейшей власти над ним. Она сейчас может сказать ему то, что согнет его от стыда и боли пополам. Или — то, что исцелит их обоих.

— Поцелуй меня, Вик...

— Нет! — неверяще, потрясенным выдохом.

— Да... — вставая на цыпочки, почти ему в губы.

— Нет! — он бы отшатнулся, но сзади подоконник. — Не надо! Я не могу... Я же...

— Придется самой, — вздыхает Надя.

Вик боится. Боится самого себя. Боится того, что сделал. А вот ей не страшно.

Такой трогательный. Окаменевшие плечи под ее руками, замер, даже вдохнуть глубже боится. И губы... губы сжимает совершенно как девчонка.

— Витяяяя... — ей вдруг становится... смешно. Необыкновенно легко и весело, что странно, учитывая то, что произошло совсем недавно. Но она начинает его понимать, понимает, что он сорвался, даже догадывается — почему, но она осмыслит это потом. А сейчас она просто чувствует его — его настроение, состояние, его всего. И это кружит голову. Дарит чувство совершенной власти над ним. И этой властью хочется воспользоваться. Исключительно во благо их обоих. — Прекрати сопротивляться. Что ты как маленький...

— Надя... Как я могу после...

Она пользуется тем, что его губы размыкаются. И бесстыдно засовывает язык ему в рот. Сопротивления Вика хватает совсем ненадолго. А потом он со стоном прижимает ее к себе, все еще не веря в чудо, произошедшее с ним. Она дала ему второй шанс. И он ни за что его не испортит. Как испортил все в первый раз. Он больше не обидит ее. Не причинит боли.