Зверев вывалил на парней немного отредактированные откровения опрошенных им офицеров. Не все, конечно. О чем-то умолчал, что-то присочинил, точнее, преподнес взгляды жителя будущего, адаптированные под уровень слушателей. Получилось неплохо.
Сам же Зверев больше всего почерпнул из общения с ротмистром Рахманиновым. Диму ни в малейшей степени не смущало, что по его приказу капитана чуть не пристрелили и их беседа в госпитальной палате затянулась до вечера.
— Полагаете, я дворянин и мне все далось без труда? — поглаживая ноющее плечу, Рахманинов укоризненно покачал головой и было непонятно то ли он укоряет Зверева, то ли его мучит рана.— А вы представьте, крохотное именьице, семеро детей и больного отца, пенсии которого едва хватает свести концы с концами. Сударь, вам ведомо, что в училище нас таких добрая половина? Чтобы окончить учебу по первому разряду и помочь маменьке поднять меньших братьев, я три года не вылезал из учебников.
— Господин Рахманинов, вы упомянули о чрезмерных расходах на содержание двора, — сменил тему Зверев.
— Сейчас в палате для нижних чинов лежит ефрейтор Ильинских, мой приятель по детским играм, а в отрочестве я его почти не видел, ибо уже тогда он был вынужден помогать своим родителям. Нас было четверо дворянских детей и пятый крестьянский сын, но только Сережа сам научился считать и в уме решал наши задачи. А представьте если половину средств от содержания двора отправить на обучения таких мальчиков?
Вопрос-ответ, снова вопрос и снова ответ. Постепенно Димоном узрел ситуацию, глазами русского офицерства среднего звена. Этот фокус-групп, в принципе, понимал необходимость реформ. Одним была ближе конституционная монархия, другим республика, но даже законченные монархисты находили за какие прегрешения крепко погрызть монархию. Открытым оставался вопрос, что же удерживает строй от позитивной трансформации?
Пытливо глядя в глаза офицеру, Димон задал коренной вопрос:
— А корнет?
— В семье не без урода, — губы брезгливо изогнулись, — только не говорите мне, что не знаете всей правды. Вон скольких вы уже выспросили. Или вы думаете, мне нижние чины не доверяют? — капитан намекнул, что знает о расспросах Зверевым рядовых.
— А подвиг и награда? — гнул свою линии 'репортер'.
— А говорили ничего не знаете, — прозвучало с упреком. — У корнета осталась маменька и сестры, и я лично ходатайствовал о награждении. Представьте каково им жить с таким грузом.
Лежать в одной позе тяжело и когда Зверев в который раз помог раненому повернуться, ухо резануло яростным шепотком:
— Узнай, узнай, кто нас так лихо разнес!
На счастье, в этот момент Рахманинов не мог видеть вспыхнувшую ответную ярость. Тем более он не мог читать мысли: 'Хрен тебе на всю морду, мститель ты наш доморощенный'.
О таком Рахманинове Зверев умолчал, но в целом настрой офицерства передал верно.
— Дмитрий Павлович, получается мы не в тех палили?
— Почему не в тех? Эти говнюки с шашками свое заслужили, но мы малость перестарались.
На лицах непонимание: 'Почему перестарались? Эти, с шашками на наших безоружных, а мы должны были стерпеть? Это не по-людски!'
'Черт, ну как мне им все объяснить!?— легкая паника тут же сменилась здравой мыслью. — Не дрейфь, морпех, прорвемся!'
— Поднимите руку, кто из вас прочитал главный труд господина Маркса?
Дернувшаяся было рука Самотаева, стыдливо замерла.
— Вот! — Димон победно посмотрел на своих 'неучей', — А какую цель ставят перед собой наши эсеры и большевики? В чем между ними различия, и кто такие октябристы с кадетами?
— Дмитрий Павлович так не честно, -прогудел Коля Львов.
— Не честно? А очертя голову кидаться в чужую драку честно? А навалять столько трупов честно?
— Дмитрий Павлович, но они же сами полезли.
— Самотаев, не ты ли говорил, что даже в дворовой драчке безвинных не бывает? А ведь сейчас между собой бьются идеи, в которых вы, братцы, толком ничего не смыслите. Стоп! — Дима остановил готовые было сорваться возражения, — В прошлый раз мы говорили о недостатках монархии, а теперь изложите ее замечательные стороны.
Вот тут народ припух окончательно, раз тренер говорит о преимуществах, то таковые имеются, но в чем они?
Разговор получился не простым, но своего Звере добился — его штаб осознал всю глубину непонимания тонкостей разворачивающегося исторического катаклизма. Добил же Димон простым примером.
— Господа будущие офицеры, вам надо накрепко усвоить одну простую истину — в природе однозначных идей и поступков не существует. В нашем мире все имеет свои достоинства и недостатки. Рассмотрим простой пример: мы прекрасно натренировали наших курсантов и проверили эффективность нашего оружия. Если вы меня спросите: 'Это успех?', я вам отвечу: 'Несомненно!', а теперь рассмотрим обратную сторону. Я планировал провести сравнительные стрельбы из нашего и обычного оружия. Зачем, спросите вы, а затем, чтобы на практике показать нашим долбанным генералам, что можно безнаказанно лупить врага, а не устилать поля трупами русских людей от вражеских пуль. Благородно? Да! Но если я сейчас устрою такие соревнования, то тот, же Рахманинов мгновенно сообразит, кто вдрызг разнес его сраное воинство. У вас есть сомнения, что на том все мои начинания накрываются медным тазом, а мне придется драпать из России?
Зверев обвел взглядом склонение головы.
— Господа, только не рассчитывайте, что за пару месяцев вы во всем разберетесь. На это уйдут годы. Дело не простое, поверьте.
Сам же Дима Зверев наконец-то осознал, что, находясь в этой эпохе не вредно было бы хоть разок прочитать 'Капитал'. Разобраться, что же там нахреначили классики об отмирании семьи и государства, заодно высушить мозги своим ближайшим помощникам. На всякий случай, чтобы слишком умными себе не казались.
Глава 6. Февральский вечер, год спустя.
23 февраля 1906г.
Морозно. Лунный свет заливает северную окраину первопрестольной. Газовых фонарей здесь нет, лишь редкий лучик керосиновой лампы пробивается сквозь ставни. В такие ночи дома кажутся брошенными и оказавшись на улице каждый ощущает потерянность, одиночество, но что странно — околдованный вселенским таинством смотрит и не может оторваться.
Отворив калитку, Борис Степанович миновал двор. Поднялся по скрипучим ступеням. В сенях потоптался. Покряхтывая, смахнул с валенок снег и зашел в избу. Здесь разливались тепло и дурманящий запах березовых дров. В топке басовито гудело пламя, во всполохах которого терялась лунная дорожка, что по некрашеным доскам пробегала от низкого оконца.
Как и год назад у очага в плетеных креслах сидели Зверев с Мишенин, а Борис прошел к оконцу и, зябко передернув плечами, заворожено уставился на лунный диск.
— Прошел всего год, а кажется полжизни, — фраза прозвучала предложением к разговору.
— В прошлый раз ты говорил об уличном холоде, — у Зверева прозвучало констатацией факта.
'Прошлый раз', — Федотов словно бы попробовал словосочетание на вкус. Словесная конструкция 'в прошлый раз' сейчас казалась не правильной. Последнее время он частенько замечал, что реагирует на всякую неловко построенную фразу. По этому поводу его просветил Гиляровский, мол, каждый начинающий писатель страдает этим недугом, но сегодня эту мысль развивать не хотелось.
Ровно двенадцать месяцев тому назад трое сидели в этой избе. Тогда они были на год моложе и весьма поверхностно представляли себе реалии этой Россию, впрочем, они и сегодня не строили по этому поводу иллюзий. В тот день они решили ежегодно собираться в этом составе, а Дмитрий Павлович даже выкупил избу.
За год Звереву удалось создать основу сети клубов славянской борьбы и раскрутить прообраз пейнтбола, который друзья назвали стрешаром. Дело двигалось, а в Москве и Санкт-Петербурге уже пошла отдача. Неплохие доходы проедать было не в привычках переселенцев и деньги вкладывались в расширение. Стрелковые и борцовские клубы удачно дополняли друг друга. Зверев их постепенно разворачивал в больших городах империи. Не упустил он и заграницу — первый стрелковый клуб уже функционировал во Франции, а предприимчивые французы одолевали предложениями.
Бывший морпех взял на себя службу безопасности. На этом кипучая натура Зверева не успокоилась, он всерьез увлекся репортерской беготней, что помогло приобрести обширные знакомства. Вместе с Гиляровским организовал печать и продажу 'бессмертных творений' двух графоманов. Вошел в редколлегию журнала 'Радиоэлектроника'. Не обходил он своим вниманием и дам этого мира, но в целом Зверев оставался все тем же бывшим морпехом Краснознаменного Северного флота.
В противовес Димону, Владимир Ильич Мишенин заметно округлился, в его движениях исчезла суетливая нервозность, а в суждениях категоричность. К тому имелись несколько причин. Во-первых, возраст математика приблизился к сорокалетнему рубежу, когда мужчины окончательно переходят в категорию закоренелых прагматиков. Не все, конечно, некоторые до седин остаются придурковатыми мечтателями. Во-вторых, Мишенин стал счастливым отцом семейства, ну, а то, что перед отъездом в Европу Федотов имел серьезный разговор с Настасьей Ниловной, Мишенину знать было не положено. Судя по результату бывшая купчиха все поняла правильно. Вот что значит умная женщина — сперва троице ненормальных господ сдала за копейки пятистенок, затем самого профессортистого окрутила. Главное, не полезла не в свое дело, чем помогла и себе и людям. Кроме всего прочего на Ильича благотворно повлияла жизнь в Европе, где он стал отстраняться от проблем России.
Друзья планировали отправить Ильича в Германию, где они открывали заводик по сборке радиостанций, но возможные проблемы с началом первой мировой, заставили изменить план и перенаправить Мишенина в нейтральную Швейцарию, где ими открывалось производство приемно-усилительных ламп и тиратронов с индикаторами. Почему в Швейцарии? Да все прозаично. Кроме нейтралитета и банкиров с сырами, Швейцария располагала не слишком избалованным сельским населением, а о швейцарской аккуратности говорила часовая продукция. Одним словом, то, что нужно для производства радиоламп. Реальными секретами делиться они ни с кем не собирались. Разработка должны быть сконцентрирована в России, там же планировалось производить уникальные изделия и аппаратуру засекреченной связи.
Сегодня Ильич был одет в серый костюм английского сукна, с лацканами отороченными темной тесьмой. Одетый по последней европейской моде, математик выглядел элегантней, нежели год назад. В руках он привычно держал нескольких российских газет, но нервной дрожи не наблюдалось, хотя друзья были уверены — им сегодня напомнят о безобразии у дома Фидлера. Мишенин вот уже третий день, как вернулся в Россию и проморгать столь заметное событие не мог.
Изменился и Федотов. Сквозь антураж успешного инженера-предпринимателя, время от времени проглядывал инженер начала XXI века, что придавало ему особый шарм. Дорогой костюм давно стал непременным атрибутом повседневной жизни, но, как и морпех Борис сегодня облачился в одежды своего времени. Все тряпки переселенцев, попавшие сюда из их мира, даже мишенинские драные кроссовки 'Адидас', хранились в банковской ячейке и извлекались только по особым дням, как, например, сегодня, в день 23 февраля, который переселенцы стали считать началом их успешного вживания в этот мир.
Больше всего успехов числилось за Федотовым, но это как посмотреть. Если с позиции будущих финансовых успехов, то да, знания и навыки Бориса обещали максимальную отдачу, но чего бы он стоил без поддержки Зверева и Мишенина. В той или оной мере все приложили усилия к радиофикации 'всего мира'.
В конце весны пятого года в Кронштадте удалось провести успешную демонстрацию радиотелефонной связи и повести морские испытания, получив в итоге, небольшой заказ от Балтфлота. Не остался без дела и Зверев, организовавший хвалебные статья в московских и питерских газетах.
А как могло быть иначе, коль скоро в самом конце XIX века профессор Попов сделал свое эпохальное открытие, а теперь Александр Степанович вновь отметился на ниве первооткрывателей, теперь в компании с инженерами 'Русского Радио'.
Успешно прошла выставка в Париже. Аппаратура связи вызвала законный интерес профессионалов, а от неоновой рекламы французский обыватель буквально офонарел. Если до выставки зарубежные газеты с изрядным скепсисом перепечатывали заметки об успехах русских, то за время двухмесячной экспозиции, симпатии журналистов ощутимо качнулись на сторону России. Этот процесс успешно направлял господин Гиляровский, предложивший собратьям по профессии на халяву поболтать с коллегами и друзьями в Берлине. В пригороде Германской столицы стояла вторая мощная станция и по сути, выставка проходила в двух странах одновременно. Желающих потрепаться на халяву оказалось ожидаемо много. Для таких пришлось установить очередь, делая исключения лишь для потенциальных покупателей и влиятельных господ.
А вот потребителей продукции оказалось существенно больше, чем в России. Контракты были подписаны буквально за день до отъезда, когда стало окончательно ясно, что эти русские своего не упустят.
Что характерно, фирмы Великобритании заказали станции только для нужд флота, а немцы поровну судовые и сухопутные.
Реклама также нашла своего покупателя. Демонстрационное оборудование было на месте закуплено французом со звучной фамилией Дебюсси.
— Ну что, господа, за успех нашего безнадежного мероприятия? — Федотов поднял предмет своей гордости — старенькую эмалированную кружку на 0,25 литра, с загадочной надписью на тыльной стороне донца — Ц52к.
Глухой стук металла об глиняную посуду, первые фразы и напоминание о промежутке между первой и второй на корню задробили поползновения Мишенина высказать свое неудовольствие. Нет, заранее никто не планировал накачивать его алкоголем, все получилось само по себе, как это всегда происходит у людей понимающих друг друга с полуслова.
— Друзья мои, что же это я так опростоволосился?! — голос Бориса был столь искренен, что ему на секунду поверил даже Зверев, — Мы же не поздравили Ильича с должностью директора. Ильич! — встав, Федотов торжественно обратился к Мишенину. — Ты первым из нас рискнул руководить закордонным предприятием. Да, тебе будет трудно, я даже не исключаю попыток свернуть тебя с избранного пути, но мы в тебя верим. Со своей стороны, мы укрепим твой завод самыми крепкими кадрами. Возможно тебе даже придется сменить фамилию, но в любом случае ты справишься! Владимир Ильич, за тебя!
Отказаться от такого тоста Мишенин не мог, и третья порцайка удачно упала на дно желудка, а в душе зазвучала увертюра к опере Кармен.
В прежней жизни о таких успехах Мишенин не мог даже мечтать, а тут он вместе со своими единовременщиками стал фигурой. Ильич вновь осознал правоту Настасьи Ниловны. У него действительно верные друзья, что не бросят в трудную минуту и их вмешательство в историю у дома Фидлера уже не казалось чем-то ужасным. По этому поводу мелькнула еще одна мысль, но в этот момент его внимание переключилось на Федотова, повествующего о приключениях в Европе.