— Алалалай!
Линкестийцу казалось, что он не сидит на тряской широкой спине рыжего "фессалийца", укрытой двумя попонами, а парит над ней. Он, горец из Верхней Македонии, не столь привычен к верховой езде с малых лет, как уроженцы равнин, но чувство единения с конём сбивало с ног легче неразбавленного вина. Оно, доселе неизведанное, впервые пришло к нему в этой атаке, скоротечной, как удар молнии, и тянущейся уже целую вечность. Жеребец подчинялся узде, коленям и пяткам всадника столь послушно и просто, что Александр совершенно уверился, что лишь одной своей мыслью подчинил скакуна.
Александр... Защитник мужей. Ведь это его имя, почему же так редко оно слетает с чужих уст? Единственный выживший сын князя Аэропа хорошо знал, что поминая его в приватной беседе, надеясь, что он не слышит, люди избегают звать его Александром, используя прозванье, данное по имени родины. А почему? В знатных семьях Македонии и Эпира полно Александров, почему же только его избегают называть по имени? Не из-за близости ли к покойнику, чей прах в золотой урне скрыт от людских глаз в тёмном сыром склепе?
Не хотят лишний раз бередить рану. С ним, сыном Филиппа, убийцей его братьев, жестоким безжалостным тираном, всего год правления которого наполнил целые озёра слез, они связывали все свои надежды. Надежды на славу.
"Как он опрокинул фиванцев при Херонее? Вы видели?"
Видели. И тогда и позже, когда вереницы стройных обнажённых девушек жались друг к другу, сгорая от страха и стыда перед пожирающими их глазами озверевшими победителями. Видели, невыразимый человеческой речью, ужас детей, разлучаемых с родителями. Видели бессильную злобу избитых мужчин, не спасших, не защитивших и теперь не имеющих даже возможности наложить на себя руки...
Кто они, эти фиванцы, ему, македонянину, линкестийцу? Но они станут безмолвными свидетелями возмездия, даже если боги никому из них не позволят дожить до этого дня. Он запомнил их лица, поставив в один ряд со своими братьями. Он отомстит, рано или поздно. Так он думал...
На все воля богов, но что же теперь? Нерастраченная ненависть требует выхода, но все, кому следует мстить, уже лишь бесплотные тени. И не он отправил их в небытие. Что же делать?
Разрушить их славу.
"Как он опрокинул фиванцев?"
Об этом помнят. Об этом говорят с горечью, хороня канувшие в Лету надежды, но помнят, ибо даже минувшую славу не забывают, она — то, что поддерживает огонь людских сердец в дни беспросветного отчаяния.
Как разрушить славу? Превзойти, принизить, стереть из памяти, заменив другой, свежей, горячей и светящейся, как раскалённый клинок только что откованного меча, ещё не закаленный погружением в масло.
"Как он опрокинул фиванцев?"
Он, Александр опрокинет фокейцев и афинян. Его, Александра, имя будет звучать годами на пирах мужей, восхищённо цокающих языками при воспоминании о былых днях молодости и этой стремительной атаки. Его атаки, Александра, не Македонянина, но Линкестийца!
— Алалалай!
Гетайры ворвались в брешь между союзническими фалангами и, забирая вправо, обрушились правым углом своего ромба на край фокейского строя, разя копьями сверху вниз, топча конями бездоспешных гоплитов в задних рядах фаланги, ошеломлённой, словно ударом молота по голове. Александр, развивая успех, рвался дальше во вражеский тыл. Ромб, не задерживаясь, не сбиваясь в кулак, что способен сворачивать не челюсти, но целые армии, вытягивался в длинную тонкую дугу. Она отрывалась от спешащих следом щитоносцев, которые тоже вломились в брешь, схватившись врукопашную с гоплитами обеих фаланг.
Фокейцы дрогнули, афиняне заколебались, в то время, как Асандр ещё даже не подошёл на расстояние удара. Антипатр наступал быстрее, и вся длинная линия македонской тяжёлой пехоты уже столкнулась с союзниками. Тех вдвое больше, но центр почти расстроен, эллины угодили в клещи, повторялась Херонея.
— Пора! — коротко приказал Ликург.
— Паллада! — грянуло за спиной Линкестийца, но тот был слишком занят: забыв обо всём на свете, он с упоением давил разбегающихся перед ним гоплитов.
Сначала никто не понял, что произошло. Гипасписты, дравшиеся с афинскими гоплитами, не сразу разобрали, что в сражение включилась новая сила. Щитоносцы словно в зеркало упёрлись: новый враг был под стать им, столь же подвижен и быстр. Но это только на первый взгляд, а вот на второй...
Филипп создал корпус щитоносцев, как среднюю пехоту, не имеющую панцирей, вооружённую недлинными копьями и гоплитскими щитами. В сражениях гипасписты поддерживали конницу, связывая её с неповоротливой фалангой, и прекрасно зарекомендовали себя. Но средняя пехота не была единоличным изобретением македонского царя, придумал её, немного ранее, афинянин Ификрат. Он пошёл гораздо дальше Филиппа, отобрав у воинов тяжёлый и слишком большой гоплитский щит. В войнах прошлого именно от него, в первую очередь, норовил избавиться бегущий с поля боя. Не случайно спартанки, провожая мужчин на войну, говорили: "С ним или на нём". Ификрат не стал облегчать гоплитов, как Филипп. Ификрат утяжелил пельтастов. Они оставили себе плетёный щит, получили копьё и шлем, а вместо поножей высокие сапоги, которые, как и саму новую пехоту, по всей Элладе прозвали "ификратидами".
Изобретение оказалось невероятно удачным, дошло до того, что афиняне некоторые сражения стали выигрывать одними ификратидами, без фаланги гоплитов.
И вот эта сила, ведомая Ликургом, обрушилась на гипаспистов и, потерявших пробивную мощь, гетайров. В спину растянувшимся в нитку всадникам. Одного эффекта неожиданности оказалось достаточно для того, чтобы македоняне дрогнули, а численное превосходство эллинов, уже вроде бы превозмогаемое, всей своей неподъёмной массой обрушилось на плечи покачнувшегося гиганта.
Гипасписты бросились бежать. Мимо, спешащей в драку, македонской фаланги.
— Что это?! — удивление Асандра было неподдельным, — стоять, собаки!
Но бегущих не остановить. В голове каждого бойца асандрова таксиса в эти мгновения промелькнула одна и та же страшная мысль:
"Поражение!"
А враг, словно гераклову силу получил!
— Паллада!
— Все, как один!
Пользуясь минутным оцепенением македонян, афиняне прорвались вплотную, и не в одном-двух местах, а почти по всему фронту. Их слитный удар ошеломил педзетайров. Первые ряды "пеших друзей" словно ураганом смело. Лучших воинов. Асандр, занимавший, несмотря на возраст, место димойрита, внезапно оказался в непосредственной близости от украшенных совой Афины щитов.
Расстроенная фаланга не в состоянии сопротивляться долго, противостояние монолитов — всегда состязание нервов. Многие сражения в прошлом были проиграны ещё до столкновения наступающих друг на друга шеренг, и вся кровь лилась во время избиения бегущих. Так случилось и теперь. Потери педзетайров ещё не велики, не смертельны, но от боевого духа не осталось и следа, они уже не воины, они — стадо ищущих спасения баранов.
— Стоять! Сохранять строй! — в отчаянии кричал Асандр, беспорядочно размахивая обломком сариссы, почти ничего не видя перед собой. Немногие, ещё державшиеся рядом, падали, один за другим или, бросая копья и щиты, показывали врагу спину. Таксиарх прошёл множество боев и прекрасно понимал, что это все, смерть, но в такие мгновения лишь одна мысль раненной птицей бьётся в голове каждого воина, кто не опуская оружие, сражается до конца. За торжествующе-сосредоточенными лицами врагов Асандр уже отчётливо видел ладью Харона, и душа молила лишь об одном: создать на той последней пристани, как можно большее столпотворение, утянуть за собой ещё хоть парочку этих... И тогда, в недолгие мгновения, отпущенные до момента, когда губы коснуться вод Леты, душа возликует от радости.
Что-то ударило Асандра в лицо, и солнце померкло, сгорев в краткой вспышке боли, голову сдавил глухой колпак мёртвой тишины, и необоримая сила толкнула пожилого воина в объятия пустоты, где не было ни Харона, ни Леты. А что было? Никто о том не расскажет.
Асандр рухнул навзничь, раскинув руки. В стекленеющих глазах таксиарха, залитых кровью, отражалось бесконечное небо и там, в недостижимой его высоте, пел жаворонок...
* * *
Гипасписты умело сражались в рассыпном строю, но против спартанского монолита сами построились фалангой. В последние десятилетия сомкнутый строй по достоинству оценили многие варвары. Фракийцы и иллирийцы, даже не имея тяжёлого вооружения, все реже действовали на поле боя аморфной толпой.
Гелланик и Тимандр, догнав спартанцев, выстроили своих людей в восемь шеренг. Македонян было больше, и они значительно превосходили длиной фронта спартанскую фалангу. Лакедемонян это не беспокоило. На лицах презрительные усмешки, всем известное спартанское высокомерие, подкреплённое многовековой репутацией непобедимых воинов.
Не таких уж непобедимых, как дважды доказал Эпаминонд. А Филипп, в молодости живший почётным заложником в Фивах, на горе эллинов оказался способнейшим учеником великого полководца. В корпус гипаспистов отбирали отборных воинов, самых рослых, сильных и, что немаловажно, сообразительных. Сам Гелланик, человек незнатный, выдвинувшийся из низов, превосходил ростом и шириной плеч любого стратега македонян, и не только. Сейчас, на правом краю фаланги жёсткая чёрная щётка гребня его шлема возвышалась над всеми на полголовы. Да и сам шлем, выкрашенный в пурпур, с золотой продольной полосой, с перьями цапли по бокам, очень заметен, бросается в глаза. Такие носили воины агемы, от которых осталось... По пальцам счесть можно...
Спартанцы запели пеан, и двинулись вперёд. Воплощённое презрение к смерти: только две первых шеренги имели панцири, остальные — лишь щит, простой конический шлем и копьё. Все остальные эллины, не сговариваясь, ответили бы, что это все от спартанской бедности. На эксомиды мол денег не хватит, совсем голыми в бой пойдут, а всем станут рассказывать, что де "пращуры им так заповедали".
— Иди твёрдо, копьём коли, щитом бей! — затянул Гелланик.
— Ха-ай, щитом бей! — подхватили воины.
Флейтисты высвистывали все убыстряющийся ритм, гипасписты шагали в ногу, нисколько не уступая выучкой "пешим друзьям". Собственно, подавляющее большинство начинало службу в фаланге, в корпус щитоносцев переводились отличившиеся в горных войнах с иллирийцами, где нечасто македонянам удавалось вести "правильный" бой.
Спускаясь с гряды, чуть подзадержался Тимандр и теперь поспешал, ликвидируя разрыв в стене щитов.
Спартанцы идут, на шеренгу сбоку глянешь — один человек. Глаза над кромками щитов, как у каменных некрашеных статуй, словно бельма без зрачков, спокойно-неживые.
Тимандр оглянулся на своих: как они, не дрожат ли колени?
Линия гипаспистов чуть извилиста, но движется ровно. На скулах ближайшего к командиру воина играли желваки, у следующего за ним капля пота блестит на бритой щеке. Да, сразу после быстрого марша в бой, но и спартанцы тоже не свежие.
Песня флейт и слитный топот тяжёлых сандалий-эндромид, не люди идут навстречу, а древние спарты[20], проросшие из драконовых зубов.
[20] Спарт (греч.) — "посеянный". Спарты — неистовые в бою воины (не путать со спартанцами), выросшие из зубов дракона, посеянных героем Кадмом, легендарным основателем Семивратных Фив. Согласно Павсанию, из рода спартов числил себя знаменитый фиванский полководец Эпаминонд.
"Ну, уж нет. Бивали эти зубы-переростки, и не раз. И мы побьём".
Но мысль не покидает:
"Стоит ли искушать судьбу, посылая против них равные силы?"
— Тимандр!
— Кто меня зовёт?
Подбежал гипарет Гелланика.
— Не торопись, вместе ударим! С агрианами!
Гипарет тычет рукой куда-то вперёд и левее. Тимандру плохо видно, но вот, кажется, различил: по гребню бежит человек. Там, поодаль, сбились в кучу фракийцы. Растратив стрелы и дротики, они не решаются атаковать монолит.
А ведь неплохая идея. У спартанцев на флангах илоты, надо бы их снести.
— Тише шаг! Делай, как я!
Замедлились. Крылья фаланги щитоносцев далеко охватывают спартанские шеренги, это хорошо, намнем бока вепрю.
Но Гелланик придерживается другой точки зрения:
— Тимандр! — прокатилась волна по рядам справа, — синасписм! Сомкнуться в кулак!
Синасписм — это строй, ещё более тесный, чем тот, которым обычно идёт в атаку фаланга. Чётные ряды входят в промежутки между воинами нечётных, отчего монолит становится ещё плотнее, а его глубина меньше. Шагать в таком тяжело, используют синасписм для обороны. А что, следует обороняться? Не верит Гелланик, что сдюжим? Однако вспомнил Тимандр и желваки на скулах воинов и скрип зубовный. Лучше перебдеть...
— Синасписм!
Это вам не строй "пеших друзей" с их двенадцатилоктевыми оглоблями ворочать — сомкнулись вмиг, поучитесь-ка, "драконьи зубы".
Те и ухом не ведут, ещё и скалятся. Ага, противник меняет построение, значит, заметался, значит дрогнул. Вот уже мы его сейчас приложим!
Ну, кто там самый шустрый?
И как по заказу клич с правого угла лаконского монолита:
— Кто из вас храбрец?! Кто сразит врага?
— Я!!!
Вот и все понятно с вами, спартанцы. Смертные вы, титан себя накручивать не станет.
А раз смертные...
Монолит приближался. Встретим, обнимем. Ну, македоняне?!
— Алалалай!
И дальше уже ничего человеческого в этом надрывном рёве сшибающихся волн.
Столкнулись!
И пошла работа...
Принять удар на щит, отбросив вверх, поднырнуть в длинном выпаде в ноги и сразу бросок вперёд, щит в щит, толкнуть, сбить с ног. Стоит, зараза. Второй ряд колет сверху вниз, прямо в брызжущие слюной рожи, и нащёчников-то у них нет, только попади! Ага, попадёшь тут, не для того их там с пяти лет гоняют, чтобы они стояли столбом рот разинув.
Спартанцы страсть, как любят потолкаться. Только они по всей Элладе предпочитают такую свалку, где и копьём не взмахнуть. Не бьются фаланги "продавливанием", хаос получается, передним не повернуться, и все преимущества монолита вмиг улетучиваются. Очень долго учиться надо такому бою, а какой полис себе может позволить столько времени выделить на подготовку гоплитов, обычных граждан, призванных на краткую службу? Даже богатые Афины не могут. А у спартанцев этот хаос управляемый, они ему с малолетства учатся, ибо ничем иным в жизни и не занимаются.
Но гипасписты не ополченцы, раз в год собираемые полисом на учения. Филипп создал постоянную армию и подготовкой она спартанцам уступать не желала. Значит, толкаться будем? Ну, давай!
Македонян больше, построились они плотнее. Вперёд, "Красные плащи", сдвиньте глыбу. Животы не надорвите. А глыба-то не лежит на месте, сама прёт.
Агесилай, вне себя от изумления, сделал шаг назад. На периферии зрения пошло какое-то движение. Полемарх скосил глаза направо, а там...
— Кандаон!
У этих варваров половина имён эллинские, а всё равно в атаке не Ареса поминают, а своего бога. Имя чужое, но сам бог вполне подходящий. В смысле, своим завсегда поможет.
