5. Денарий кесаря

— Что скажешь, префект? — спросил консул, и я уловил в его голосе интерес — впервые, как он заговорил.

— Кто обвиняет меня?

Голос отца был спокойным.

— Это важно? — усмехнулся Сеян.

— Да, консул! Обвинения ложны. Поэтому я хочу, чтобы обвинитель повторил их здесь, передо мной.

Сеян сделал знак, и преторианец ввел в зал женщину. Она была одета в некогда богатую, но теперь грязную и изорванную столу. Шла она медленно, шаркая ногами, и, присмотревшись, я понял, что это старуха. Лицо ее было цвета земли и все в морщинах.

— Она обвиняет тебя, префект!

— Не знаю ее. Никогда не видел!

— Знаешь, префект, — вновь усмехнулся Сеян. — Посмотри внимательнее!

Отец подошел к незнакомке и несколько мгновений внимательно рассматривал ее. Затем повернулся к консулу и покачал головой.

— Нет, консул!

— Как зовут тебя? — обратился Сеян к старухе.

— Корнелия, — голос женщины был тихим и сиплым.

— Знаешь человека, что стоит перед тобой?

Корнелия взглянула на отца и не ответила.

— Я спросил тебя! — повысил голос Сеян.

— Мои глаза плохо видят... — забормотала старуха. — Я столько месяцев в подземелье... — она еще что-то бубнила себе под нос, но по всему было видно, что Корнелия боится.

— Ты отказываешься узнать человека, которого обвиняешь в соучастии в заговоре? — помог ей консул. — Я правильно понял?

Старуха вместо ответа подошла к отцу и в свою очередь стала рассматривать его.

— Ты Луций? — спросила тихо.

— Меня так зовут.

— Не узнала тебя, — продолжила старуха, — столько лет прошло. У тебя морщины и ты с сединой. А когда-то был маленький, пухлый и рыжий. Как я ненавидела тебя тогда!

Отец побледнел.

— Ты Корнелия?!

Вопрос был глупым, имя женщины было названо ранее, но никто в зале не удивился.

— Вспомнил! — хмыкнул Сеян. — А говорил "нет"!

— Прошло более тридцати лет, консул! — твердо сказал отец. — Когда я в последний раз видел эту женщину, мне было шестнадцать.

— Но ты ее знаешь?

— Она моя дальняя родственница.

— Какие отношения вас связывают?

— Я ее ненавижу.

— За что?

— Она отравила мою мать, чтобы занять ее место. По ее наущению отец отослал меня из Рима под присмотр отставного легионера. Я прожил одиннадцать лет на ферме, так больше не увидев отца. К тому же он подписал "эманципацио", лишив меня наследства. В этом я тоже вижу влияние этой женщины. Когда мне исполнилось шестнадцать, Корнелия отравила моего отца и завладела его богатством. Я, единственный сын всадника, одного из богатейших людей Рима, был вынужден поступить в легион, чтобы не умереть с голоду. Эта женщина разрушила мою жизнь. Ты считаешь, консул, что после всего того, что она сделала, я вступил бы с ней в заговор? Найдется ли хоть один человек в Риме, который поверит этому?

В зале стало тихо. Речь отца была не просто смелой, она прозвучала, как обвинение.

— Что скажешь? — обратился Сеян к Корнелии.

Старуха молчала.

— Говори! — нахмурился консул. — Это правда?

— Я отравила их! — вдруг выкрикнула старуха. — Это правда. Почему он должен жить в довольстве и богатстве, а мои дети — в нищете?! Разве его отец добыл свое золото честно? Он предавал людей, посылал их на смерть и завладевал их имуществом! Разве не так?

— Моя мать никого не убивала! — воскликнул отец. — Она была доброй и добродетельной!

— Люди, которых твой отец обрек смерти, тоже не убивали! Тем не менее, их зарезали.

— Эти люди были преступниками! Они выступили против императора Августа, и Цезарь приговорил их к смерти. Мой отец только помог их отыскать.

— Враги Цезаря — враги Рима! — в голосе Сеяна звучал металл. — Тот, кто помог отыскать врагов, заслуживает награды. А какая награда причиталась тебе, женщина?

— Если б ты знал, консул!.. Его отец заставлял меня делать такое!.. Каждый день... Распутный старик!

— Ты могла уйти.

— Обречь своих детей на нищету?

— Но ты терпела одиннадцать лет!

Корнелия замолчала.

— Отвечай! — раздраженно воскликнул Сеян.

— Позволь мне, консул!

Сеян удивленно глянул на подошедшего Юния.

— Говори!

— Дорогой из Лугдунума у меня было время поговорить с префектом Корнелием. Мне показалась странной внезапная смерть его отца. Я попросил рабов из канцелярии проверить записи. Вот! — Юний достал из-за пояса свиток.

— Что это?

— "Адопцио". Марк Корнелий Назон усыновил Луция Корнелия, то есть принял его обратно в семью. Он сделал это за два дня до своей смерти.

— Будь он проклят! — завопила старуха. — Мне сказал, что только собирается!..

— Почему же наследство досталось Корнелии? — удивился Сеян.

— Луций Корнелий Назон не знал о свитке. О нем никто не знал, кроме свидетелей и чиновника, составлявшего документ. Марк Корнелий попросил всех хранить тайну и оставил "адопцио" в канцелярии. Там его и нашли сегодня.

— Зачем ты оговорила префекта, женщина? — повернулся Сеян к Корнелии. — Ты утверждала, то Луций Корнелий Назон писал тебе письма, в которых оскорблял великого Тиберия, а также выражал желание всячески содействовать убийству императора. Писем не оказалось, но ты заявила, что уничтожила их из опасения перед наказанием, однако помнишь их содержание. После того, что мы здесь услышали, трудно поверить, что префект писал тебе. Ты лгала! Ты завладела чужим наследством, твои сыновья жили в довольстве и роскоши. Они погрязли в распутстве. Думаю, они превзошли в нем несчастного старика, которого ты отравила. Чего им не хватало?

Корнелия молчала.

— Я отвечу за тебя, — продолжил консул. — У них было богатство, которое они растратили, и они пожелали власти, чтобы вновь обогатиться. Поэтому составили заговор против императора...

— Они всего лишь бахвалились на пирах! — завопила Корнелия. — Пьяная болтовня!

— Они во всем признались.

— Их морили голодом! Твои тюремщики это умеют! Мои мальчики... Они не привыкли голодать...

— Признание сделано ими в присутствии свидетелей и записано, — спокойно сказал Сеян. — Вина их не вызывает сомнения. А вот префект невиновен. Зачем ты его оговорила?

— Почему он должен благоденствовать, когда мои дети томятся в тюрьме?! Любимчик богов... У него не было ничего, но сейчас он богач. Его отец был простым всадником, а сынок стал сенатором. За что это ему? Пусть и он посидит в подвале...

Лицо отца побагровело.

— Ты страшнее ядовитой змеи! Ты отняла у меня родителей и наследство, но я не выдвигал обвинений. Однако тебе показалось мало причиненного мне горя. Нет меры, чтобы измерить твою злобу. Пусть боги поразят тебя!

— Оставь в покое богов, префект, — спокойно сказал Сеян. — Меру мы сами найдем. Только что в присутствии свидетелей Корнелия призналась в двойном убийстве и ложном обвинении. Сегодня ее отправят к сыновьям.

— Я увижу своих мальчиков! — встрепенулась старуха.

— В Тартаре. Твоих сыновей казнили месяц назад, рыбы уже обглодали их тела на дне Тибра. Сегодня они закусят тобой.

— Будь ты проклят! — завопила старуха. — Гнев богов на твою голову, консул! Пусть тебе перережут глотку, как моим сыновьям, пусть твои дети плачут, как плакала я...

Преторианцы подскочили к Корнелии и потащили ее прочь. Старуха извивалась в их руках, стараясь вырваться. Поразительно, сколько силы оказалось в этом тщедушном теле — двое молодых и сильных солдат еле справились.

— Подойди, префект! — сказал Сеян, после того как Корнелию наконец вытащили из зала. — Теперь, когда обвинения против тебя сняты, я хочу поблагодарить тебя.

— За что, консул?

— Мой племянник Публий уверен, что ты спас его. Я считаю, что там, на дороге, ты, прежде всего, спасал себя и сына, но все равно благодарю — племянник, которого я люблю, уцелел. К тому же Юний очень хвалил тебя за правильное устройство монетного двора в Лугдунуме. Так, Юний?

Вольноотпущенник встал и поклонился консулу.

— У Юния нелегко заслужить похвалу, префект! Можешь идти. Однако из Рима не уезжай, возможно, понадобишься.

— Это еще не все, консул! — Юний подошел ближе. — Корнелия призналась при свидетелях, что обманом завладела наследством Луция Корнелия Назона.

— Ну и что? — нахмурился Сеян.

— Имущество преступников отошло в казну. Надо вернуть его Луцию.

— Нечего возвращать! Сыновья этой ведьмы промотали все.

— Дом уцелел. Он даже не заложен.

— Тогда верни дом — префекту надо где-то жить, — усмехнулся Сеян. — Внутри, наверное, одни стены остались, но крыша будет...

В ближайшей к дворцу цветочной лавке отец заказал самый большой и красивый венок, прихватил раба, чтобы нести его, и мы снова пересекли Рим — в этот раз по пути на юг. Миновав ворота, мы вышли на Виа Аппиа. Отец оставил нас с посыльным на обочине, а сам принялся бродить между многочисленных саркофагов и памятников, тянувшихся по обеим сторонам дороги. Возле некоторых он останавливался, вглядываясь в надписи. Это заняло много времени. Наконец отец махнул нам рукой. Забрав венок, он отослал слугу, а цветы возложил на плиту. Вокруг саркофага стеной стояла сухая трава — по всему было видно, что за могилой давно не смотрели.

— Здесь лежит твой дед, Марк, — сказал отец, обнимая меня за плечи. — Я хочу, чтобы ты хорошо запомнил это место и присматривал за могилой, когда меня не станет. Я назвал тебя его именем.

— Почему?

— Потому что никогда не верил, что он от меня отказался!

— А где похоронена бабушка?

— В семейном склепе Пульхров. Мы обязательно там побываем.

Мы спустились на дорогу и пошли к воротам.

— Идем к нашему дому! — предложил я. — Пусть там нет ничего, но все же лучше, чем в гостинице.

— Поживем там немного, — согласился отец. — Только дом этот больше не наш. Я обещал его Юнию.

Я удивленно глянул на него.

— Дорогой в Рим мне удалось расспросить старика — он любит вино, — продолжил отец, — К тому же считает, ты спас его. Юний сообщил: консул вызвал нас в суд. Я просил помочь. Юний сказал, что ему очень понравился дом, в котором жили Корнелия с сыновьями. Дом находится очень близко к дворцу, в тоже время неприметен — вольноотпущеннику в самый раз.

— Юний мог выкупить дом.

— Не хватит денег. Сорок лет назад эта часть Рима была не престижной, теперь земля здесь так ценна, что можно выложить участок серебряными денариями. Стоит только выставить на торги!

— Мы сами можем его продать! Часть денег отдать Юнию...

Отец грустно улыбнулся:

— Он не возьмет. Юний — государственный чиновник, ему запрещены подношения. Если узнают, он кончит дни в каменоломне. Думаю, Юний купит у нас дом, но вот по какой цене... Нам не на что сетовать: именно Юний обнаружил "адопцио", без него дом оставался бы в казне. Юний нам помог и заслуживает награды. Не будем больше об этом!..

...Свиток мой заканчивается, завтра куплю другой. Римлян учат писать ясно и кратко, у меня не получается — слишком долго прожил на Востоке. Или жизнь моя так богата событиями? Второго свитка может не хватить... К счастью, папирус в Александрии не дорог: его изготавливают прямо здесь, можно зайти в лавчонку ремесленника и сторговаться. Камышинки для письма и чернила я делаю сам. Я опять отвлекся... Какое дело читателю до моих расходов? Ему интересен центурион Марк, которого я оставил на Виа Аппия.

Марк — это я. Это я иду по старой римской дороге рядом с отцом, испытывая тихую радость. Мои испытания кончились. Мы счастливо избежали смерти по пути в Рим, она миновала нас на суде консула. Пусть мечты о назначении отца легатом не сбылись, но зато мы живы, здоровы и пребываем в столице мира, о которой я мечтал детства. Что еще нужно для счастья? Наивный! Как часто свалившуюся на нас беду мы воспринимаем как огромное горе, не подозревая, что это еще не буря, а только дуновение ветерка. Мой друг Аким говорил по этому поводу: "Пришла беда — отворяй ворота!" Мне ближе другое: ящик Пандоры. В первые дни февраля тридцатого года от рождества Господа мы приоткрыли его...

II. Римская волчица

1.

Я, Марк Корнелий Назон Руф, сын и внук римских сенаторов, в прошлом трибун италийской когорты, ныне брат Иоанн александрийской общины, с печалью в душе открываю новый свиток своего повествования. Никого из людей, о ком пойдет речь, уже нет живых. Их облик, слова и поступки сохранила лишь моя память. Когда я закончу земные дни, угаснут и эти воспоминания. Некому будет поведать о моем отце, друге Акиме, славной команде либурны "Дельфин", которая под флагом с римской волчицей одержала победу в неравном бою под Критом... По этой причине я сижу при светильнике, выводя заостренной камышинкой буквы на гладком папирусе. Вчера я закончил первый свиток. Навернутый на гладкий шест, он покоится в высоком кувшине. Надеюсь, время будет милостиво к нему, а мыши, иногда забегающие в мою комнату, обойдут папирус своим вниманием. Заведу кошку. В Египте их много. Итак...

...Возле дома нас встретил раб с ключами — Юний оказался предусмотрительным. Раб ждал давно, замерз и был очень рад избавиться от тяжелой связки. Отец дал ему сестерций и пообещал второй, если он сбегает в гостиницу, где мы остановились, и передаст хозяину повеление принести наши вещи. Раб, довольный, убежал, и мы открыли дверь.

К моему удивлению, дом не выглядел запущенным. То ли в нем кто-то жил, то ли Юний позаботился; комнатах было прибрано. Самые ценные вещи, конечно, исчезли, но часть обстановки уцелела. Отец выбрал комнату (как я узнал позже именно в ней жила бабушка), мы снесли в нее два ложа, стол и селлы — простые, но прочные. Ими пользовались рабы, но лучших в доме не оказалось. Как и одеял — только набитые сухой травой матрасы. Отец бросил их на кожаный верх кроватей и сразу прилег — было видно, что устал.

Однако отдохнуть префекту не пришлось. Прибыли слуги с нашими вещами, а вместе с ними и хозяин гостиницы — за расчетом. Отец внимательно проверил, все ли на месте, затем аккуратно расплатился. После чего уже лег отдыхать. Мне спать не хотелось, к тому же в доме было холодно. Я обшарил все комнаты, даже кухню — нигде не было ни крошки съестного, как и воды. К тому я сделал неприятное для себя открытие: в доме не оказалось жаровен и угля. На кухне не было посуды и дров — мы не могли ни согреться, ни приготовить пищу. Мой дед Марк жил не бедно: его дом требовал заботы большого числа рабов. Их не было, а ночи в Риме стояли холодные.

Я отправился в ближайшую харчевню, где заказал еду и посуду. Увидев мою богатую тогу, хозяин стал чрезвычайно предупредительным и пообещал быстро достать жаровни и уголь. Слово он сдержал. Не успели присланные им рабы сложить в корзины мясо, овощи и хлеб, принести сосуды с вином и водой, как прибыли жаровни и несколько мешков угля. Хозяин не забыл даже сухие ветки для растопки. Правда, цену он запросил немалую, но я не стал торговаться. Во главе целой процессии я вернулся домой и принялся за дело.

Мне было не привыкать к походным условиям, наша вспомогательная когорта часто бывала на учениях, где приходилось самим заботиться о еде и отдыхе. Скоро в комнате стало тепло. Среди принесенной из харчевни посуды оказалась глиняная сковорода, я бросил в нее куски жареной свинины, поставил на угли, и жирное мясо заскворчало, пуская прозрачный сок. В глиняной чашке я подогрел воду, разбавил ею вино и с удовольствие пообедал. Затем последовал примеру отца.