Похмельное утро

С другой стороны: а откуда господину Отака это знать?

— Позвольте выразить искреннее сожаление о том, что мне придется обеспокоить вас некими вопросами.

— Прошу, госпожа Танигути.

— Уважаемый господин Отака. Почему вы просто не прикажете нам сидеть по домам и ждать?

— Дурак всякий, кто танцует, но кто смотрит — он тоже дурак. Так и так ты дурак — почему бы не станцевать?

— Уважаемый господин Отака. А серьезно, почему?

— Потому что в таком случае мне придется контролировать и место операции и защиту вашего дома. И вместо вас мне придется все равно поставить кого-то наблюдателем, с теми же самыми инструкциями. Но силы семьи Гото не бесконечны. Я не могу снять, например, охрану с порта: склады разворуют в ту же ночь. Долю, кстати, отнесут нашему сегодняшнему гостю. Такова жизнь, госпожа Танигути. Вероятно, в столице у службы охраны больше людей и возможностей. Тут северные территории, у нас все проще.

— Позвольте выразить искреннее сожаление…

— Прошу, госпожа Танигути, на время этого… Дела, да… Обращайтесь ко мне кратко. И госпожа Мацуи также.

— Что вы собираетесь делать внутри?

Господин Отака сощурился почти в ничто. Прежде, чем он успел что-либо сказать, госпожа Мацуи тихонько, непочтительно хмыкнула:

— Да ведь это же будет “четырнадцатая ночь двенадцатого лунного месяца!” Южанка, очнись: ведь у них имена, все трое: господин Отака Гэнго, любитель кухни! Еще бы мастером чайной церемонии назвался! Господин Кандзаки Нориясу — торгует апельсинами! Апельсинами, Тошико-младшая, ты понимаешь? Ну! А твой высокоученый наставник Нагаэ Тедзаэмон как есть Хорибэ Ясубей, учитель фехтования. И что же “люди из Ако” могут сделать с господином Есихиса? Подарков насовать за обе щеки, чтобы голова не шаталась!

Господин Отака улыбнулся:

— Хоть кто-то сообразил. Ну, в самом деле, не называться же мне “господин Куроносукэ”, тут любой дурак выкупит всю игру. А персонажей второго плана мало кто помнит. Прошли времена, да…

— Уважаемый господин Отака, прошу вас довести мысль до конца.

— Слушаюсь, госпожа Танигути. Первое, мы должны точно узнать, их ли вина в гибели господина Мацуи. Скорее всего, так и есть, но мы обязаны убедиться. Потому что: вдруг беглеца нашли обычные якудза из Ямагути-гуми? Он ведь неспроста бежал в глушь. Итак, наш господин Кандзаки служил в полицейском спецназе, он умеет правильно войти и правильно задавать вопросы. Он получит верный ответ. Второе, мы обязаны попросить хангурэ с ипподрома больше не убивать и мы обязаны удостовериться, что нашу просьбу не проигнорируют.

Несколько секунд послушав напряженное дыхание, господин Отака добавил:

— Третье. Мы обязаны попросить хангурэ с ипподрома более не предпринимать попыток украсть охраняемое нами лицо, и не причинять неприятности близким охраняемого лица. И мы обязаны удостовериться, что нашу просьбу не проигнорируют.

— Уважаемый господин Отака… — Тошико помолчала, собралась с духом и выпалила:

— Ваше “удостовериться” значит: “убить”?

— Зачем же крайние меры? Просто сдадим их в полицию, за ту самую контрабанду золота, только и всего. У меня имеются приятели по обе стороны закона. Старый “серебряный лис” Минамото все оформит, как полагается. Он получит благодарность и повышение, а я однажды стребую с него ответную услугу.

Девушки повеселели. Синдзи тоже ощутил, как падает с сердца приличный камень. Все они снова поклонились господину Отака.

— С этого дня все перемещения госпожи Танигути под явной охраной, — закончил инструктаж господин Отака.

Тогда все поднялись, раскланялись, и стажер, сопровождаемый девушками, направился к роскошному черному лимузину. И ведь не похвастаешься этим ни отцу, ни другу Фурукава!

Впрочем, что в лимузине с девушками ездил — хвастаться как раз можно. Такой успех все правильно поймут, и завидовать будут в рамках, одобренных обществом.

В лимузине Тошико, справа от стажера, обратилась вдруг к Оцунэ, что сидела слева:

— Сестрица, но ведь получается, мы и будем те самые якудза. Как ни назови, мы не доверяем полиции, мы решаем дело сами.

Оцунэ хмыкнула:

— Неужели ты думаешь, что в борекудан все уходят по причине черной души? Напротив, помыслы зачастую светлее некуда!

Оцунэ откровенно привалилась к стажеру, вжала его руку себе в грудь — ревнуй, наконец, Тошико, сколько можно ушами хлопать! — и проговорила тоном ниже:

— Брат мой выпил чашу и принес клятву, мечтая отомстить владельцу рыболовной компании. Брат считал, что траулер с отцом и мамой пропал в море не просто так, что его утопили для получения страховки. Разумеется, ничего бы брат в суде не доказал! Пришлось вот, собственноручно.

— Отомстил?

— Да, директора взорвали прямо в кабинете. Шум стоял до неба, из Токио следователи приезжали, искали следы Ямагути-гуми.

— Но ведь никто знает, в самом ли деле директор виноват… Нет!

Госпожа Танигути решительно двинула рукой.

— Я не права. Если добро будет молчать, ничего не изменится.

— Что, сестрица Тошико, не идут на ум нужные цитаты? Самой думать надо?

— Ох, сестрица Оцунэ, как бы я этому без тебя училась?

Длинный лимузин вошел в размашистый поворот и Тошико навалило на господина Рокобунги; пара соприкоснулась мгновенно полыхнувшими щеками.

— Ну, наконец-то! — Оцунэ, тем не менее, отлипать от стажера и не подумала. — Можно этим утешаться, правда.

Правда редко бывает приятной, а еще реже получается уйти от ее признания. Уважаемая старшая Цудзи смотрела, как ловко южная девочка складывает конверты с подарками, и думала: а ведь она уедет. Ловить ей тут нечего. Тесно тут госпоже Танигути. Если отец не выдаст ее за кого-нибудь важного и нужного, то посадит ее руководить филиалом или отделом в семейном бизнесе, разветвленном, что твой корень благопожелательного праздничного лопуха. Так не здесь же, посреди северной глухомани, куда полиция Саппоро раз в пять лет ездит!

Уважаемая старшая Цудзи часто задавалась вопросом: о чем южанка думает? Она не плакала по столичным друзьям… Если в столице у нее вообще оставался парень, то и по нему Тошико не скучала. Уважаемая старшая Цудзи не всегда звалась уважаемой и старшей; в бытность ее Цудзи-младшенькой никакая девушка не оставалась без парня — минимум, в мечтах! — дольше, чем на три дня. И то потому, что надо соблюдать приличия и некий небольшой срок после расставания.

А нынешние — прямо как не японцы. Одна в бизнес ушла, другая картины рисует. Выйди замуж и рисуй себе, в чем беда? Нет: оказывается, муж и семья уже помеха, а вовсе не цель жизни!

Этого уважаемая старшая Цудзи понять не то, чтобы не могла: прямо и не хотела понимать.

Зато с появлением странной южанки поселение худо-бедно начало жить. И даже не в автолавке с апельсинами дело… А трудно сказать, в чем. В том, что Мацуи-младшая вернулась в собственный дом и даже почти завела мужчину? Или в том, что бесконечные дочки Ивахара перестали носиться стаей бешеных кошек хотя бы вечерами, потому как сидели и смотрели привозимые из большого Саппоро фильмы?

Фильмы и раньше никто, вроде бы, не мешал смотреть. Дочки Ивахара в любом случае выросли бы и остепенились. Уважаемая старшая Цудзи все никак не могла определить: что же такого южанка поменяла в селении, что заслонило даже чувство неизбежного закрытия станции?

Уважаемая старшая Цудзи вышла под высокий свод главного зала: тот самый, что дети когда-то хотели сделать гостиницей в старом стиле, и потому не натянули новомодного “потолка-пакета” из латекса или чего они там бывают, а сохранили балки, поверх толстые снопы соломы… Не рисовой: тут, на Хоккайдо, поля не заливные. Сеют и сажают всякое зерно, так что и соломы хватает, например, ячменной…

Холодно в высоком зале. Хотя сезон и называется секан — “малые холода” — морозы трещат настоящие. Снега лежат по полям, снегами заметены все дороги. Еще пока не в рост и не по крышу грузовика, это все ближе к весне, когда пойдут напитанные влагой тяжеленные черные тучи со всех морских сторон. И ветра пока еще не заворачивают уголки модных металлических крыш, не вырывают целые снопы из крыш соломенных, старинных, как оно бывает в тайфуны, но даже обычная поземка леденит ноги; ветхие кости словно бы пилой режут по голени.

Уважаемая старшая Цудзи привычно устроилась перед разложенным шитьем, сунув ноги под новенький электрический котацу. Вот, купила на деньги от сданой комнаты. Тоже след южанки в судьбе.

Эх, уедет госпожа Танигути. Жаль!

С другой стороны, все, имеющее начало, неизбежно постигнет и конец — но мысли о кончине уважаемая старшая Цудзи давно уже научилась отстранять. Иначе-то и рехнуться недолго.

— Недолго осталось вашей платформе?

— Откуда господину старосте это известно?

— Люди говорят, господин кассир.

Кассир — тоже стажер, молодой, хитроглазый, весь такой продуманный и крученый, что даже тип лица его назывался “уксус” — выглядывал из окошка своей маленькой комнатки. В небольшом вагончике Ками-Сиратаки собрались мужчины, тоже немного.

На лавке сидел, сопел и пил чай из круглого черного термоса круглый черноволосый Бикки Атуй Котань. После успеха госпожи Мацуи на местной сцене Бикки Атуй прикупил себе пару курток с айнской вышивкой, которые носил к месту и не к месту. С подачи Оцунэ куртки такие обещали стать звездой весенней моды, и кассир не раз прикидывал в мыслях, сколько он сможет выкроить из двух зимних зарплат на покупку хотя бы готовой, если уж не получится сшить на заказ.

Кассир следил за модой и покупал себе куртки, рубашки и прочее в лучших бутиках на знаменитом бульваре Одори. Это его и подвело. Носи он форму железнодорожника — подобно Черному Демону, конечно же! — местные девчонки, может быть, его бы и приняли взамен вильнувшего хвостом Синдзи-младшего. А так… Ну, обычный городской парень. Да, хорош. Да, все при нем. Но… Просто парень. Истории за ним нет, нет легенды.

Правда, он такой же сотрудник JR Hokkaido, со столь же немаленькой зарплатой и столь же отличными перспективами, как господин Рокобунги. Тут не поспоришь!

Но за Черным Демоном такая красивая история! Про него придумали почти столько же, сколько про южанку Танигути-младшую, и неспроста поставили их рядом. Даже люди, напившиеся из одного ручья, чем-то да связывались в прошлой жизни, а тут на тебе: и фехтовальные турниры, и музыкальная группа… И стажер, набравшийся наглости протестовать против закрытия станции… По крайней мере, сам Бикки Атуй Котань собственными ушами слышал это весной на собрании деревенского совета. Он, конечно, промолчал, прекрасно понимая, чем икнется мальчику с начищенными пуговками разглашение — но кто-то ведь не смолчал. Попало в телевизор и разлетелось дальше, чем кот наполнитель из лотка выбрасывает. На целый год материала для разговоров, и сколько лет еще будут вспоминать… Больше-то вспоминать здесь особо нечего.

В углу станции за собственным термосом сидел господин Икуо Аоки. Его не всегда и не все именовали “господином”, потому что род свой он вел или от каких-то захваченных в плен еще Нобунагой корейских мастеров по фарфору или вообще от буракуминов — касты отверженных, выполнявших всю историю Японии все грязные дела. Например, убой скота и захоронение отходов. На север семья господина Икуо перебралась довольно поздно, уже когда Япония переняла у длинноносых “бака-гайдзинов” паровозы, револьверы “смит и вессон”, броненосец “Каменная Стена” — а у желтоволосых “росиадзинов” переняла казачество, и учредила на Хоккайдо военные поселения тяжеловооруженных пехотинцев “тонденхэй”.

Кстати: вроде бы тот самый стажер, который возмутитель спокойствия, в смысле Рокобунги-младший, тоже происходил из подобных навербованных переселенцев.

С господином старостой пришел поселковый электрик господин Ивата. Господин кассир показывал ему небольшой станционный щиток. Поселковый электрик, матеря собравших его пахоруких детей Годзиллы и Мотры — матеря, конечно, строго в мыслях, из цеховой солидарности даже с краснозадыми бабое… Бабуинами, если уж те, по несчастью, коллеги! —зарисовывал себе номиналы автоматических выключателей, марки и сечения проводов; еще бы длины их видеть, но — если на ярлычке не написано или там стерлась надпись от времени, здесь только сопротивление мерить и потом по формуле.

Если станцию закроют, ее придется отключить от сети. Но стоит ли снимать саму линию? Не бросать же кабеля так: триста метров меди тоже деньги, для маленькой деревни вполне весомые… Вероятно, вагончик можно использовать как-нибудь еще? Вот сейчас тут сидят люди, пьют чай… Потому что никакого иного места, где вечером собраться и потрепаться за жизнь, в Ками-Сиратаки просто нет.

Хозяйки собираются в комбини, там в углу практически стихийно женский клуб самозародился, скоро к старосте послов пришлет: устанавливать официальные отношения и меняться технологиями. Детей иногда собирают в младшей школе учителя. Праздники для всего селения позволяют устроить лесники на собственном грузовом дворе: там когда-то разделывали и сортировали бревна, а как закрыли пилораму, то и участок опустел.

Но вот просто за пивом посидеть особо и негде. Никто не заведет кафе или бар: летом не окупится, нету прохожих в селении, а свои все работают. А зимой… Зимой своих тоже мало, и раскиданы они на десять гайдзинских километров повдоль той самой линии Сэкихоку. По морозу только и бегать. Сейчас-то еще сезон “малые холода” — а ведь за ним как раз “большие холода” наступают.

В самом деле, думал господин староста, учредить в помещении бывшей станции поселковый общественный центр. Вечером выпили, под присмотром в тепле переночевали.

Правда, сколько ни выпей, конец один: все равно настанет похмельное утро.

Похмельное утро — время жестокой мести!

Второй посмотрел в сторону, насколько получилось вывернуть шею. Он лежал в комнатке на втором этаже. Кто, интересно, проявил к нему милость и втащил сюда? Он, Второй, достойного человека тоже помилует. Остальных не помилует, нет… Второй оперся на руки и поднял голову.

— Выпейте воды, вам станет легче.

Второй не стал мотать головой: понимал, что потеряет сознание. Повернулся на бок, подтянул под себя ноги, попробовал встать. Кто говорит с ним? Голос не похож на рычание Первого, гавканье Третьего или бычий рев Четвертого. И уж совсем ничего общего с противным, скрежещущим “начальницким” тембром Пятого.

Впрочем, если он лежит на втором этаже, то Пятый — его спальня напротив, под балконом — его сюда и втащил? Неужто сам Пятый и воду ему подает?

Ага, и на “вы” обращается. Сроду в их банде так не утруждались! Пятый бы кинул бутылку в нос, еще и поржал бы. Правда, Пятый не налил бы мочи в бутылку, а вот Четвертый или Первый могли бы. Уровень, че поделаешь…