Критический эксперимент 2033

И тут он услышал голос Авла: "Батюшка, ты где?" — "Здесь я, сын". Авл подбежал и сразу выпалил:

— Там циклоп одноглазый пришёл! Клелием себя назвал. Тебя ищет. Папа, ты ведь его не боишься?

— Клелий циклоп добрый, — улыбнулся Квинт. — А злого нужно обхитрить и победить, как Одиссей сделал.

— Я знаю, ты обхитришь и убьёшь, если тебе людоед попадётся! — с искренней любовью сказал Авл. — Мы сегодня будем боем заниматься? А сказки ты мне расскажешь? А читать будем?

— Ох сколько ты сразу наговорил! — ухмыльнулся по-доброму Квинт. — Всё, что я успею, будем. Но чую я, что неспроста этот циклоп меня ищет.

Из-за угла вывалился Клелий и вскинул руку в приветствии.

— Perpetuam felicitatem тебе, Эбуций, и семье твоей! Тьфу, ты Квинт Гладиатор ведь теперь! Неспроста ищу, Квинт! Сегодня ночью, когда стемнеет, приходи на Эсквилин. Плебеи там собираются, трибуны всех отцов семейств требуют.

Да, положение отца семейства накладывало и серьёзные обязанности. Но, по крайней мере, весь день был в распоряжении Квинта.

Появилась жена.

— Кто это?

— Десятник Публий Цезенний Клелий, пришёл по поручению трибунов.

Жена сразу же вышла и вскоре появилась с большим кувшином вина (чашу она сочла для Клелия маловатой), хлебом, оливками и сыром. Клелий отдал должное угощению, оставив только крошки и капли вина, пролитые в честь пенатов, и удалился.

Квинт с сыном отправились на задний двор, и там Квинт занялся боевой гимнастикой, в которой с удовольствием принимал посильное участие и Авл. Жене эти упражнения казались каким-то неприличным кривлянием, но она высказывалась весьма осторожно: всё-таки именно за боевое мастерство муж получил всё, в том числе и её с сыном. Когда наступила передышка, она принесла Квинту вина с водой, а Авлу — воды с уксусом.

Появились молодые Порции.

— Что творится в городе! Народ никому не даёт уводить должников в кабалу! Только раздаётся крик кабального, как со всех сторон сбегаются плебеи, и если мордовороты патрицианские оказываются тупы, их колотят беспощадно! Все ждут ночи.

Квинт понял, что и Порции (хоть и богатые, но плебеи), тоже будут на Эсквилине.

Сенат собрался на экстренное заседание, но ничего решить не мог. Масла в огонь неожиданно подлил Аппий Клавдий, который, произнося молитву Юпитеру, добавил к ней слова: "И карай беспощадно, как и ранее карал, нарушителей клятв и договоров". Сенаторы истолковали это в свою пользу: должники, увиливающие от ответственности — нарушители договоров. Народ — в свою, считая, что Сенат нарушил клятвы.

Через полчаса, несколько опомнившись, сенаторы подступили к Аппию Клавдию, как он смел изменить текст молитвы? Тот показал полотно, на котором был записан во времена царя Анка Марция текст молитвы, свернув его так, что были видны слова проклятия нарушителям договоров и клятв. На самом деле с тех пор текст молитв менялся много раз, да и в молитве времён Анка Марция было много такого, что сейчас устарело или же Аппий Клавдий счёл ненужным восстанавливать. Но приведённое доказательство сенаторов убедило, а копаться в старых дощечках и полотнищах им не хотелось.

Теперь стало ясно, почему Аппий столько времени после назначения царём проводил в регии, где хранились священные архивы. Он просматривал тексты молитв и ритуалов. Даже к своей чисто парадной должности он отнёсся со всей ответственностью.

В ночной темноте стекались плебеи на Эсквилин. Сходку возглавляли три трибуна: Гай Сициний Беллут, Гай Лициний и Луций Альбин.

— Вы слышали, что даже Аппий Клавдий принял нашу сторону? — витийствовал Сициний. — Он произнёс проклятие нарушителям клятв. А ведь дважды сенаторы нарушали клятву, которую давали народу с их согласия консул и диктатор. Поэтому все решения о долговой кабале недействительны, не хотели отцы по совести и справедливости разбирать дела тех, кто их защищал в римском войске, пусть подавятся своим решением и жадностью! Мы их ударим по самому больному месту: по их драгоценной мошне.

В числе прочих, кого трибуны пригласили высказаться, оказался и Квинт Гладиатор. Евгений произнёс целую речь:

"Римляне! Квириты! Державный народ!"

"Каждый из нас совершал грехи и поступки, каждый из нас порою даже упивался и гордился своими нечестными делами, но когда целое сообщество поставило крючкотворство, обман и хитрость на место чести, совести и справедливости, это уже смертельная болезнь всей Республики! Высшие понятия подменены низшими".

"Я не хочу одной краской мазать всех сенаторов и патрициев. Вы видели среди них диктатора Валерия, который вёл себя по чести и совести, и даже Аппий Клавдий, хоть и враг наш, но враг честный, как он доказал запрещением перепродавать кабалу и своей молитвой Юпитеру. А жадную свору нужно поставить на место. И здесь я соглашусь с Гаем Сицинием: бить надо не по морде, они утрутся и продолжат безобразничать, а по мошне! Мы решаем, что всякая долговая кабала незаконна, и это будет для отцов-ростовщиков признаком того, что терпение народа лопнуло. "Crudelitatis mater avaritia est". (Жадность — мать жестокости)".

"Но раз мы так решаем, надо будет соответствовать решению своему, а то получится: "Mare verborum gutta rerum". (Море слов — капля дел). Ведь именно так выходит у наших противников, да и мы, плебеи, ещё не сумели показать свою силу и организованность. Мы должны наладить дежурство у тех, кто должен быть забран в кабалу, и сразу собирать народ, если их пытаются схватить. Не стоит зря проливать кровь. Если слуги и клиенты будут драться, побить их нужно и отпустить. А если будут ругаться и оскорблять, просто не допускать их к кабальному и смеяться над ними. Тогда мы будем благороднее наших противников, и Судьба станет нам благосклонна: Fata favorabilia. Так что решение обязывает нас к дисциплине, почти что как в бою. Это и есть наш бой, но мирный, безоружный, и по мере возможности без насилия и крови".

"А трибуны должны собрать днём по тысяче плебеев и освободить кабальных у трёх патрициев. Я предлагаю трёх самых завзятых ростовщиков, не считая Аппия Клавдия, которого пока не стоит трогать, поскольку он Persona sacrosancta (Священная особа). Это Тит Ларций, Гней Карвилий и Тит Титурий Лупанар".

Народ заволновался: ведь Титурий был плебеем!

"Да, именно так, квириты, если вы хотите быть державным народом! "Dura lex sed lex" (Закон суров, но это закон). Если мы будем карать только чужих, а своих, кто грешен ещё больше, оставим безнаказанными, все скажут, что у нас respublica in capite (нет царя в голове). А в головах и на небе должен быть царь".

Предложение Квинта было принято. Лициний и Альбин поздравили его, а Сициний что-то невнятное пробурчал, проходя мимо. Видно было, что он начинает завидовать новому народному вождю.

А у Евгения в голове вдруг сильно закололо, как будто в макушку воткнули копьё. Значит, становиться народным вождём вредно для его цели. Он сейчас на грани решающей ошибки. Но ведь мог бы не обратить внимание на этот знак: на минуту острая боль, а потом прошла бесследно! И, наверно, не обратил бы, если бы утром не занялся "ревизией".

Организованный отпор и освобождение должников (в том числе и у одного плебея, конечно же, пресловутого и бесчестного) перепугали сенаторов так, что сенаторский нужник оказался переполнен. Опять Сенат собрался на заседание, и уже некоторые с надеждой поглядывали на Аппия: вдруг тот в молитве выдаст подсказку. Но Аппий произнёс формулы без всяких изменений.

Тит Ларций, пытаясь оставаться хладнокровным после вчерашнего вторжения хорошо организованной армии плебеев с дубинками в его домус, произнёс:

— Народ присягал не диктатору, а консулам. Я не слышал, произнёс ли царь Аппий формулу роспуска войск после триумфа?

Аппий демонстративно молчал. Первоприсутствующий Ларций продолжил:

— Сенаторы, если никто не возражает, я потребую у Аппия ответа, произносил ли он эту формулу?

— Нет, — кратко сказал царь.

— Ну, значит, войско ещё не распущено. Я слышал, что эквы вновь угрожают войной. Пусть консулы выведут войско из города, и страсти утихнут. "Nulla tempestas magna perdurat". (Большая буря не бывает продолжительной).

Услышав о том, что консулы вновь созывают войско, плебеи опять собрались на Эсквилине, Сициний выступил кратко и ясно:

— Убьём консулов и клятвы сами собой станут недействительными.

Два других трибуна сначала даже поддержали Сициния, а потом задумались:

— Сограждане, "Festinationis comites sunt error et poenitentia". (Спутники поспешности — ошибка и раскаяние). Надо бы нам точно выяснить, избавит ли нас от клятвы убийство. А то совершим страшное преступление, а вдобавок к нему ещё и непростительный грех. Надо спросить мудрого человека.

И тут Евгений вновь не удержал слова:

— Лучше всего Аппия Клавдия!

— А лучше всего было бы послать тебя к нему, — ехидно сказал Гай Сициний.

Всё собрание расхохоталось, представив встречу двух заклятых врагов. Но Альбин, выждав, пока народ утихнет, произнёс:

— "Рarvorum statuendi" (мелочи решат дело). Действительно, лучше всего задал бы вопрос Квинт, а ответил бы на него Аппий. Но Гладиатору, согласно клятве, Аппий волен и должен дать ложный ответ. Так что мы поручим Гладиатору научить выбранного нами посла, который должен быть умным, но тихим и незаметным человеком, как именно задать вопрос. А посол должен в точности передать ответ нам.

И средних лет тихий плебей Серторий Педий отправился на следующий день к Аппию и задал ему вопрос:

— Царь Аппий, я дал клятву должностному лицу. Избавляет ли меня смерть должностного лица от этой клятвы?

— Не избавляет, если ты его убил сам или убили по твоему приказу. А в других случаях всё зависит от того, как ты произносил клятву. Если ты, скажем, клялся консулу Вергинию, то смерть его избавляет тебя от клятвы. Если ты клялся консулам, не называя их имён, то клятва действительна до конца срока их полномочий, хотя бы они и были заменены суффектами. Если ты покинул Рим и землю римского Сената и народа с намерением не возвращаться на неё, то клятва римскому магистрату перестаёт тебя связывать, — произнёс Аппий, сверкнув глазами, но с каменным лицом. Что творилось у него внутри, понять было невозможно, и лишь лёгкая краснота щёк свидетельствовала о внутренней буре.

И в эту же ночь народ принял предложение Гая Сициния уйти из Рима и основать собственный город. Половина плебеев вышла на следующий день со своим движимым имуществом и семьями, среди них было и семейство Квинта. Авл был вне себя от радости: почти военный поход, и отца его воспринимают как одного из командующих войска!

Плебеи пришли на Священный холм и стали там разбивать лагерь.

— 20. Священный холм

Первые два дня ушли на обустройство лагеря. Его укрепили по всем правилам: ров, вал, частокол. Распланировали пространство внутри него, поставили палатки так, чтобы чётко прослеживались улицы, а в центре сделали главную площадь с трибуналом: постаментом из дерева. А затем трибуны созвали народ на центральную площадь, чтобы решить, что делать дальше.

Первым выступил Луций Альбин:

— Квириты! Хоть нас и угнетали патриции и сенаторы, хоть мы и ушли с намерением не возвращаться, будет плохо, если мы не дадим им времени одуматься. "Urbes constituit aetas, hora dissolvit". (Города создаются столетиями, а разрушаются в один час). Поэтому я предлагаю дней десять подождать. Даже, может быть, и дней двадцать, пока не пройдут выборы, и новые консулы не смогут разобраться с нашими претензиями по справедливости. Ведь в Городе остались наши друзья и родичи. Заодно мы дадим возможность тем, кто не ушёл сразу, присоединиться к нам, если уж рок будет желать безжалостно покарать Сенат и патрициев за спесивость и разрушить Рим за их вины. А, может быть, просто разойдёмся с Римом как друзья. Ведь "Vicinus bonus ingens bonum". (Хороший сосед — большое благо). И тогда будет у нас с городом патрициев настоящая "Inter pares amicitia". (Дружба между равными).

Вторым — Гай Лициний, который поддержал коллегу. Третьим говорил Сициний.

— Плебеи! Свободный народ! Я понимаю, что "Via trita via tuta". (Проторенный путь безопасен). Но нужно помнить и то, что "Occasio aegre offertur, facile amittitur". (Удобный случай редко представляется, но легко теряется). "Ignavia est jacere, dum possis surgere". (Малодушие — лежать, если можешь подняться). Есть город Велитры, который плебеи завоевали своими жизнями и кровью, там сейчас почти никто не живёт. Займём его и будем независимы от всех.

Квинт сразу же представил себе, что будет, если выселиться в Велитры. Рим этого не стерпит, начнётся война, и придётся идти в подчинение к вольскам. А если стерпит Рим, не стерпят вольски. Но он решил пока этого вслух не высказывать, приберегая для решающего момента. А большинство собрания явно склонялось на сторону Сициния. У Квинта настоятельно требовали речи, и он, поднявшись на трибунал, сказал всего одно предложение:

— "Malum est consilium, quod mutari non potest". (Плохо то решение, которое нельзя изменить).

Эти слова решили исход голосования: большинство высказалось за то, чтобы подождать.

На следующий день, чтобы добыть еды, многие плебеи пошли убирать свои поля и забирать запасы из своих амбаров, заодно прихватывая поля и припасы патрициев. Вооружённых стычек не было, кое-где подрались с рабами и клиентами патрициев, но те, увидев полное численное превосходство и решимость плебеев, особенно не упорствовали и ушли максимум с подбитыми глазами и расквашенными носами. А в большинстве случаев дело ограничилось взаимной руганью. Несколько плебеев пришло из Города, несколько присоединилось к фуражирам. Так что народ благодарил двух трибунов за правильное решение.

В Риме сенаторы полностью растерялись. Они не знали, что будут делать ушедшие плебеи, а поскольку те не проявляли явной враждебности, бесконечно спорили, как к ним относиться. Пара патрициев попыталась послать отряды своих клиентов помешать фуражирам, а тут как раз очередь возглавить фуражировку подошла Квинту.

— Плебеи, это поле Публия Валерия Публиколы. Если желаете собрать провизию, идите на свои поля.

— Марк Валерий Публикола не чета предку своему. Тот даже дом свой перенёс к подножию холма, чтобы народ не думал, что он глядит на плебеев свысока, — улыбнулся Павел Канулей, пошедший в отряде Квинта. — Это компенсация за кабалу, в которую он обращал граждан, и за безжалостные проценты, которые он драл со всех.

— Уходите, иначе мы прогоним вас оружием до самого вашего лагеря, — сказал предводитель отряда, Постумий Публикола, сын сенатора. — И всех пленных заберём в кабалу для отработки убытков.

— "Ante victoriam ne canas triumhum". (Не кричи о триумфе до победы), — сказал Квинт, предварительно внезапным приёмом обезоруживший и скрутивший Постумия. — Если хочешь, я тебе руку сломаю. Не хочешь, прикажи своим: оставляйте своё оружие нам на хранение и присылайте раба за ним. А сами убирайтесь в Рим.