Обещай мне вернуться

— Математики не будет, математик — враг народа!

Или:

— Физики не будет, физичка — враг народа!

Какой уж тут аэроклуб... Наверстывать придется. А у нее, Майки, воля слабая. Не выдержит, бросит. Нет уж, лучше не позориться.

— Книжка у тебя смешная. В аэроклубе дали?

— А то где ж! Поняла хоть чего-нибудь?

— Не-а. Я только картинки смотрела, — призналась девушка. — Мне дяденька с коровой больше всего понравился. Спасибо тебе. Чаю хочешь? Вкусный. Сама делала.

— Давай.

Майка сбегала в дежурку и принесла две эмалированных кружки, от которых поднимался пар. Одну протянула Жене. Он вдохнул свежий травяной аромат. Отхлебнул глоток.

— И правда, вкусный. Летом пахнет. Из чего?

— Чабрец и мята. Я в том году насушила. Пей. Тебе полезно.

— В медицинский готовишься? — парень кивнул на брошюру, лежавшую на углу стола.

Этой ночью Майка за чтение пока не принималась. Да и днем ей почитать толком не удалось — легкомысленная Верочка то и дело вырывала книгу из рук: "Брось ты эту тоску! Всё равно ничего не поймешь! Давай лучше поболтаем!"

— Вот еще не хватало! Это так... из любопытства. Я вообще-то в Литературный собиралась.

— В Литературный?! Да что тебе там делать?

— На писателя учиться. Или на поэта.

— Да ты что?! Тебе в медицинский прямая дорога, такой талант пропадает!

— И ты туда же! — всплеснула руками девушка — Девчонки как сговорились — Майя, поступай в медицинский! Майя, у тебя рука легкая! Все уши прожужжали. А я ни-за-что-не-пой-ду! Там хи-ми-я!

— Значит, выучишь, — спокойно, как о чем-то давно решенном, произнес Женя. — Тебе медицинский на роду написан. Так и знай. А стишки кропать каждый дурак сможет.

— А вдруг я колдунья! Вдруг так делать нельзя?

— Колдуны да ведьмы — это предрассудки и чепуха на постном масле, — снисходительно объяснил он. — Не забивай себе голову попусту. Наверняка всё это как-то объясняется. Просто люди еще не узнали, как. Вон про радио тоже раньше не знали, а теперь оно в каждом доме есть. Когда-нибудь ученые и колдовство твое откроют — будет новая наука. Не боись. Я не выдам. Честно.

— Спасибо, — повеселела Майка. "И вправду, может, ничего тут нет особенного. Война кончится — и какой-нибудь ученый найдет моему "колдовству" объяснение. Материалистическое".

— Тебе спасибо, — Женя накрыл ее руку своей. — Если б не ты, свалился бы я возле этого заборчика. И черт знает, когда бы еще меня хватились!

— Да брось ты! — смутилась Майка. — Я знаешь, как тогда перетрусила! Раньше-то всегда кто-нибудь рядом был. Доктор... или девчонки. А тут я одна! И надо что-то делать, решать! Самой! Страшно.

— Когда понимаешь, что дело серьезное, всегда страшно. Я вот тоже своего первого фрица сбил со страху. Мне от ведущего потом досталось на орехи. Сказал, что я таких дров наломал — чудо, что самого не смахнули.

— А как ты его сбил?

— Ну, выпустился из училища, приехал в полк, побыл сколько-то на земле, ну там тренировочные вылеты, в зону слетать — ориентиры нашей площадки запомнить. Пообвыкся, показал, чего умею. А умел-то мало, строя толком не знал да и стрельб у нас в училище почти не было. Командир не ругал и не хвалил — приглядывался. А однажды вдруг приказал: "Завтра готовься на боевой. Карту района посмотри, подготовься. На первый раз твое дело маленькое — от хвоста не оторваться". Сказал так просто, знаешь... ну будто велел мыть руки и идти обедать.

Я полночи не спал, вертелся, все представлял, как фрицам соли на хвост насыплю. Ух, они у меня попляшут! Взлетали, когда солнце уже высоко поднялось. Взяли курс к Сталинграду. Задание у нас было — перехватить отряд "юнкерсов" на подходе к городу.

Я за хвостом слежу, но иногда нет-нет, да и гляну вниз, на город. Дымно внизу, мутно, развалины вижу, вспышки артиллерийских выстрелов — бои внизу идут. Лечу и думаю: а где же фрицы? Взмок аж, сижу в кабине, как в бане, очки на лоб сдвинул — пот мне глаза заливает. Тут сообразил, что больно много башкой кручу, озираюсь, а в глубину не смотрю. А это, понимаешь ли, плохо, неправильно. Еще в аэроклубе нас инструктор учил: "Увидел противника раньше, чем он тебя — считай, половина победы".

Ну, успокоился, стал за хвостом следить. Показалась за левым плечом черная точка, стала расти — я сперва даже и не сообразил, что это враг. Но потом будто током прошибло — Женька, это ж фриц! Дернул машину вверх, покачал крыльями — дескать, вижу, ребята! От волнения даже про радио забыл. А из точки уже целый самолёт вырос. Развернулся, хочу его в прицел поймать, гляжу — мать честна! Снизу-сбоку — еще один фриц! "Лаптежник!" Кресты на крыльях, близко — аж все заклепки видать! Я со страху гашетку нажал да как дам по нему очередь! Тот сразу на крыло завалился, дым из него пошел, и — к земле! А я за ним слежу, не могу оторваться — упадет, не упадет? Вроде и выровняться пробовал. А потом этак носом клюнул — и в штопор. Так до земли и штопорил, там взорвался.

Знаешь, я с тех пор, как из дома сбежал, так не радовался. Ну, потом спохватился — ведь от ведущего оторвался ж с этим фрицем. Сразу газ убрал, в строй вернулся, смотрю — соседняя пара на виражах бой ведет, рядом еще один фриц дымит, уводит самолет в свою сторону, удирает, стало быть. Ну, остальные "лаптежники" через такое дело сразу расхотели дальше лететь. Посбрасывали бомбы кто куда и ходу дали.

— А за что командир ругался?

— За то, что от ведущего отстал. За то, что на сбитого засмотрелся. А если б в это время кто мне в хвост пристроился? То-то.

На земле командир меня сперва поздравил при всех. По плечу похлопал: "Молодец, соколенок, открыл боевой счет". Я, оказывается, не в корпус "Юнкерсу" угодил, — у него броня, не вдруг прошибешь, — а в кабину. Плекс расколотил, летчика грохнул. А потом отозвал меня в сторонку и так пропесочил — только, что называется, скрип стоял: "Ты куда, дескать, полез, дурень?! Жить надоело балбесу такому?! Ладно, повезло на этот раз, и фрица сбил, и сам целый. А если бы ты "мессеру" попался, пока любовался, как там "лапотник" этот твой падает? Свернули бы тебе голову, как куренку. Я тебя, говорит, для того, что ли, летать учил, чтобы тебя завтра какой-нибудь ганс на хвосте нарисовал, что ли?!" На хвосте, цыпленок, немцы сбитых отмечают. Черточками такими.

Правильно он меня жучил. Этот "лаптежник" и приманкой мог оказаться. То есть, я бы за ним, а тем временем истребитель фрицевский — мне в хвост. Они так часто делают.

Ну, на меня будто ушат холодной воды опрокинули. Стою красный как свекла, что там уши, аж затылок горит. А командир мне: "Не горюй, — говорит, — первый блин комом. Дальше веселее пойдет. Всё-таки немца в землю вогнал, и в строй вернулся сам, не потерялся. В первом бою бывает, что и теряются..."

— Ух ты! С первого раза — и сбил! Молодец какой! Слушай, а почему ты из дому сбежал?

— Да тетка у меня — от такой куда хошь сбежишь... Не будь войны — я б тоже удрал!

— Обижала? — сочувственно спросила девушка, припомнив все детские сказки о злых мачехах.

Женя поморщился.

— Да не-е-е! Много ей до меня дела! У нее свои две фифы подрастали, Нюрка да Машка. Глаза особо не мозолил, по хозяйству помогал — и ладно. Тоже скажешь — обижала! Сдался я ей — обижать меня! Да только скучная она, аж тошно. От такой житухи и на Северный полюс двинешь.

Майка честно пыталась представить себе, как это — и не могла. До нее всегда всем было дело. Иногда даже больше, чем надо.

— А ты домашняя. Сразу видать, — он улыбнулся .

— Ага. Чуть что — все крыльями хлопают. Мать: "Куд-куд-куда-а-а пошла? Куд-куд-куда-а-а пошла?" А тетя Глаша — это домработница наша, она нам как родня, — подхватывает: "К ко-ко-ко-кому-у пошла? Ко-ко-ко-когда-а-а придешь? Ко-ко-когда-а-а придешь?"

Женя захохотал. Поперхнулся, глотнул чаю, отдышался. "Домработница? Вот это дааа! И так спокойно об этом говорит — привыкла, небось. Нюрка с Машкой от зависти бы лопнули! А ведь простая совсем девчонка-то, не зазвонистая. Легко с ней".

— Оххх... Ну и курятник! У тебя ж еще и нянька была?

— Да, до восьми лет. Потом мама ее в другую семью порекомендовала.

— До восьми?! — поразился летчик. — Нич-чего себе! Я в восемь всё сам умел! И дров наколоть, и на базар сходить, и суп сварить. Мать со смены придет — а у меня уже обед готов.

— Да и я не белоручка,— стала торопливо оправдываться Майка. — Тетя Глаша всегда говорила — Маня, учись стряпать. Она меня Маней всегда называла. Не могла запомнить, что я не Ма-ня, а Май-я. Смешно, правда? Учись, говорит, стряпать, для девки стряпня — первое дело. Мало ли как жизнь обернется! Это мать упиралась — у девочки из хорошей семьи должна быть няня. Так принято. А отец только плюнул — развел, говорит, бабье царство на свою голову!

Женя рассмеялся. Забавная все-таки девчонка. С такой не соскучишься.

— А мать у тебя кто?

— Ак-три-и-са, — сморщила нос девушка. — Не Любовь Орлова, конечно... Так себе, ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса. Видел — на афишах пишут: "И другие"? Это про нее!

— Поругалась, что ли?

— Поругалась.

Майка в подробностях пересказала историю своего побега.

— И тебя так легко из госпиталя отпустили?! А присяга как же? Или ты вольнонаемная была?

— Меня только здесь в звании определили. После курсов. Таких героинь — пучок за пятачок, только свистни! А отцу написать не сообразила — он уже на фронте был.

— А отец-то генерал, небось?

— Нет. Пока только майор. Майор НКВД.

— Н-да-а-а, — протянул Женя. — Серьезное дело.

— Он меня потом разыскал. Мы тогда в Реутове стояли. Я вот всё думаю: а вдруг он когда-нибудь еще приедет?! Ну вдруг? Я ведь папина дочка! Э-э, — вдруг спохватилась она, — да ты у меня спишь совсем!

— Да... Что-то горючее кончается. На посадку пора.

— Пошли, провожу.

Во сне он не казался старше своих лет. Может, потому, что исчезала резкая тонкая складка между широких бровей. Просто мальчишка-ровесник, с которым было бы здорово сидеть в парке на лавочке, есть мороженое, смеяться и болтать о всякой чепухе.

— Соколова! — высунулась из подсобки Клава. — Где тебя носит? У нас чистые простыни кончились! Опять дневная смена мышей не ловит! Бегом к кастелянше, грязное сдашь по описи, чистое примешь. Живо!

Майка бросилась исполнять поручение, раздумывая на ходу: "Надо же, какой славный парень! Будто всю жизнь его знала. Вот ведь молодец какой — с первого раза, и фрица сбил! Талант просто. А ведь мог бы запросто умереть! Если бы я тогда не вышла пореветь... если бы он свернул на другую дорожку... уже не спасли бы. И всё из-за того, что лентяйка Верка дрыхла на дежурстве! Ее, конечно, потом отдали бы под трибунал, да только кому от этого легче?"

Майка заметила, что давно уже перегнала рыжую — потому что Верочка только хвалиться горазда. Ей ничего сложного теперь и не поручали. Назначения не путает, сиделкой работать может — ну и на том спасибо.

Понятно, что недавно встречали эшелон, вымотались все. Но ведь другие держат же себя в руках! Девушка вспомнила свои собственные тяжелые дежурства, когда она ходила по коридору и до синяков щипала себя за руки, чтобы не уснуть. Чем, спрашивается, Потапова хуже?! Раз заступила на пост — будь добра отдежурить как положено.

Впрочем, до истории с Женей Майка снисходительно относилась к подружкиным фокусам и как могла, старалась покрывать ее огрехи. Но сейчас?! Нет уж, дудки. Теперь рыжая, конечно, присмирела, подобралась, начала стараться. Но надолго ли ее хватит? Неделя, месяц? "Если она еще что выкинет — доложу по форме, и пускай сама выпутывается как знает! Надоело".

Женя поправлялся. Раненый бок еще побаливал, но уже не так сильно. Доктор скоро обещал разрешить прогулки. Всё веселее будет. А то скучища смертная. Всех развлечений-то — радио в Ленуголке, иногда кино и книги. На интересные, вроде "Трех мушкетеров", "Шерлока Холмса" и "Всадника без головы", была длиннющая очередь. А всякого там Толстого да Грибоедова Женька еще в школе терпеть не мог. Как-то сестры принесли в палату маленькие тонкие книжки, напечатанные на серой газетной бумаге: "Фронтовая библиотека". Маясь от безделья, он выпросил себе одну, полистать.

"У-у, стишки", — разочарованно подумал он и уже хотел было отложить эту нудятину, как вдруг зацепился взглядом за две строчки:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди.

Понравилось. Женя прочел стихотворение целиком.

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: — Повезло.

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, —

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

"Ух ты!"

Перечитал еще раз. И еще. "Всем смертям назло". Здорово!

После такого нельзя было сидеть спокойно и ждать вечернего обхода. Женя вышел из палаты, встал в коридоре у затемненного окна.

"Вот бы меня так ждали! Девчонка какая-нибудь", — подумал он и попытался вообразить себе, какая бы она была: "Маленькая, светленькая, курносая. Чтоб одной рукой поднять и обнять... Черт! А ведь вылитая Майка получилась. Тьфу ты, прСпасть!" Даже ушам стало жарко. Парень тряхнул головой, прогоняя навязчивые мысли, и поспешил назад в палату. Он успел вовремя: как раз обход начался. Его вертели, щупали, выстукивали, просили то дышать, то не дышать.

— Скоро швы снимем, — обнадежил доктор.

"Ура!"

— А гулять когда?

— Гулять? Да в общем-то, завтра уже можете ненадолго выйти. Холодно еще, правда...

"Ну, насчет "ненадолго" — это мы еще посмотрим. Мне в город до зарезу надо".

Появилась Майка. Женя поймал себя на том, что ждал ее прихода. Стал рассматривать, будто впервые увидел. "Цыпленок... И в самом деле — цыпленок. Кудряшки светлые, пушистые, как птичьи перышки. Дотронуться бы, погладить, мягкие, наверно. Нос вздернутый. Курносые обычно веснушчатые, а у этой носик чистенький, аккуратный. С виду — кнопка кнопкой, а серьезная. Глядит строго — не по-девичьи совсем. Слушаются ее. Худая... плоховато у них с пайком... У нас-то порции — как на убой. Подкормил бы, да вдруг обидится, не возьмет? А легонькая какая! Идет — будто летит над полом, шагов почти не слышно. Руки теплые, осторожные. Никогда больно не сделает. Не из простых, а нос не задирает. Легко с ней. Талант свой гробит, глупая. В Литературный собралась. Нет, чтоб в медицинский! Химия ей трудная! Да помогу я тебе с этой химией!"

— Же-ня! — девушка уже стояла возле его койки и протягивала мензурку с сероватой мутной жидкостью. — Глюкоза тебе. Пей давай.

"Брр!"

Это издевательство длилось третий день. Сначала вроде ничего, но потом от приторной сладости начинало мутить. Теперь на сахар даже смотреть не хотелось.

— Не хочу, — проворчал он. — От твоей глюкозы все кишки слипаются.

— А надо. Пей. Доктор велел. Или он тебе уколы пропишет.