Алхимики. Часть I. Nigredo

Судьи молчали, вид у них был растерянный. Но священник все же сказал:

— Обвиняемые имеют право говорить в свою защиту.

— Для них было бы лучше признаться сразу и на коленях просить прощенья у Господа, — ответил Имант.

— И все же вина этих женщин не вполне доказана, — возразил священник, — поскольку нет ни улик, ни свидетельств в том, что они исполняли колдовские ритуалы, произносили слова и угрозы, сопровождаемые порчей людей, животных или имущества.

— В таком случае обвиняемых следует добиться от них полного признания, не боясь прибегнуть к пытке, — сказал Имант.

При этих словах Грит еще крепче обняла госпожу Мину, а среди горожан поднялся ропот. Судьи начали совещаться: одни были на стороне дознавателя, другие, знавшие Хендрика Зварта и его сестру, утверждали, что показания свидетелей позволяют лишь предполагать об их виновности, но ничего не доказывают; священник же открыто заявлял, что черт может наводить порчу, не прибегая к посредничеству maleficas, и поскольку Зварты больше всех пострадали от явления злого духа, их следует считать жертвами, а не соучастниками.

Но тут опять заговорил дознаватель.

— Я вижу, что мои слова были услышаны, но не были приняты во внимание. Как и вы, господа судьи, я всем сердцем желаю, дабы установилась истина; поэтому я вынужден указать на то, что речь идет вовсе не о легком подозрении, а о вещах неоспоримых. Известно, что дом, в котором живут обвиняемые, неспроста пользуется дурной славой; нет сомнений в том, что дьявол являлся туда, а посему дом и все живущие в нем уже отмечены роковой тенью. Взгляните на этих женщин: служанка больна, уродлива, госпожа помешана. У Хендрика Зварта сожжена половина лица, словно дьявол приложил к нему руку. Напоминаю господам судьям, что есть знаки, которые ведьмы могут скрыть; здесь же истина открыта взору, как печать на телах нечестивцев. Но если этих улик и свидетельств не достаточно, чтобы доказать еретическую извращенность обвиняемых, я намерен представить суду иные доказательства давних сношений Звартов с дьяволом.

По знаку Иманта невысокий щуплый юноша в монашеской сутане положил на судейский стол несколько золотых монет, а стражники, стоящие в глубине зала, выступили вперед, ведя под руки еще одного свидетеля. Он шел, с трудом держась на ногах и низко опустив голову; одежда на нем превратилась в лохмотья, слипшиеся от грязи волосы закрывали лицо. Внезапно он оттолкнул держащие его руки, сделал шаг и выпрямился, глядя на дознавателя в упор.

Толпа слаженно выдохнула — это был Андреас.

У дверей отчаянно вскрикнула женщина, но ее голос потонул в общем гуле. Молодого школяра было не узнать; и люди возбужденно спрашивали друг друга, тот ли он красавец, что так важно выступал в зеленом с золотом пурпуэне?

Будто отвечая на вопрос, монашек выложил перед судьями упомянутое одеяние.

Грит выпустила госпожу Мину и потянула руки к школяру. Стражники оттеснили ее, но она, не замечая этого, воскликнула:

— Андрис, мой Андрис, мой красавчик! И ты здесь. Вот несчастье! Что они с тобой сделали? У тебя кровь на волосах. Они били тебя? Они не вправе этого делать, ты дворянин. Зачем ты здесь? Беги прочь, иначе они и тебя на костер потащат. Беги, беги скорее, мой Андрис!

— Знаешь ты этого человека? — спросил ее Имант.

— Как не знать, коли я нянчила его с пеленок? Это сын красавицы Гертье, которую выдали замуж за кавалера Лудо Хеверле; моим хозяевам она доводилась сестрой, а мальчик, стало быть, их родной племянник.

Тут священник поднялся со своего места и сказал:

— Я знал Лудо Хеверле, дворянина из Арсхота. Много лет назад я присутствовал на его венчании с Гертье Зварт, старшей дочерью эшевена; я видел, как крестили его сына Андреаса, который потом воспитывался в доме своего деда. Пять лет назад мальчишку отправили в Лёвен, и недавно прошел слух, что он вернулся оттуда. Покойный эшевен в разговорах о внуке часто называл его бездельником и кутилой, но все прощал ему в виду его юных лет. Школяры известны своим беспутством. Но какое отношение Андреас Хеверле имеет к делу, разбираемому ныне?

Дознаватель сделал нетерпеливый жест, как будто жалея, что его прервали, и, снова обратившись к Грит, показал ей зеленый пурпуэн:

— Эта вещь тебе знакома?

Она медлила с ответом, подслеповато щуря запавшие глаза.

— Говори, ведьма! — пронзительно вскрикнул Имант, и оконные стекла отозвались печальным звоном

— Господа судьи, не понимаю я, чего вы требуете, — угрюмо произнесла служанка. — Зачем показываете этот наряд? Кому причинил вред кусок бархата?

— Ответь на вопрос, женщина, — велел председатель. — Чья это одежда?

— Ее носил старый хозяин, покойный эшевен Питер, — ответила Грит.

Спрошенная, откуда взялись монеты, она лишь качнула головой, бормоча:

— Не мое это дело, — и больше не произнесла ни слова.

Тогда перед судом выступил аптекарь Симон ван Хорст и заявил:

— Я знал Питера Зварта и видел на нем этот пурпуэн с золотыми монетами. Конечно, не подобает простому бюргеру носить такую одежду, но покойный эшевен всегда носил лишь тонкое дорогое сукно, шаперон из алого шелка, золотые цепи и пряжки из серебра.

Затем привели хозяйку "Певчего дрозда", показавшую, что Андреас приходил в ее трактир с другом, имени которого она не запомнила; на школяре был зеленый пурпуэн; оба молодчика вели себя прилично, много пили и любезничали с девицами; когда же настало время расплачиваться, они срезали с пурпуэна несколько золотых монет и отдали ей.

— Деньги были как настоящие, — добавила женщина. — И никаких подозрений не вызвали. А уж я-то с деньгами привыкла иметь дело, фальшивку враз учую. И тут ни о чем бы ни догадалась, только вот беда: девчонка-растяпа уронила в очаг одну монету, а она возьми да и расплавься. А с виду — ну чистое золото и по весу тоже.

Ей показали монеты, и она подтвердила, что ими расплачивались школяры.

Принесли жаровню с углями; судебный писарь положил на них золотой, и через некоторое время тот вдруг зашипел и начал растекаться по углям, словно воск.

Все присутствующие, судьи и народ, со страхом смотрели, как плавиться монета, и шептались:

— Это колдовство нечистого.

— Имеется признание, сделанное неким Боне ле Бьеном в городской тюрьме Ланде, — добавил Имант. — Этот человек видел, как кто-то сидел на берегу канала, и рядом с ним из-под земли возникла гигантская фигура, воззвавшая громовым голосом; после чего были произнесены слова на неизвестном языке, и дух подал человеку у канала листок с письменами, который тот бросил в воду. Это случилось в канун Великого понедельника, и свидетель опознал в человеке присутствующего здесь Андреаса Хеверле.

Поднялся страшный шум; площадь снова забурлила, послышались крики:

— Смерть колдунам! В огонь нечестивых!

Те же, кто ранее жалел Звартов, теперь смотрели на них со страхом и отвращением.

Но Андреас как будто не слышал всего этого. Когда его спросили, может ли он подтвердить или опровергнуть слова дознавателя, школяр не ответил. Его глаза беспокойно блуждали по толпе, задерживаясь на женских лицах; он словно искал кого-то.

— Молчание этого человека свидетельствует против него, — произнес Имант. — Поскольку нет сомнений, что его действия совершались ради maleficia. Хвала Господу, они не принесли большого вреда! Меж тем все указывает на то, что семья Звартов издавна служит сатане, и не одни женщины повинны в этом страшном грехе. Мы не знаем обо всех преступных деяниях, совершаемых этими maleficas по наущению дьявола; но их следует осудить за одно лишь сопряжение с нечистым, что есть величайшее преступление против Господа! Достаточно ли суду представленных свидетельств для признания их виновными?

— Достаточно, — сказал председатель.

И суд вынес приговор:

"Принимая во внимание результаты процесса, ведомого против тебя, Мина, дочь эшевена из города Ланде, и тебя, Адреас Хевереле, сын Лудо, дворянана из Арсхота, и тебя, Грит, жена Яна, поденщика из города Хален, мы, судьи и заседатели, пришли к заключению, что ты, мужчина, и вы, женщины, проявили упорное запирательство в своих показаниях, вопреки различным уликам и свидетельствам. Их достаточно для того, чтобы подвергнуть вас троих допросу под пытками. Поэтому мы объявляем и постановляем, что вы должны быть пытаемы через три дня, в час пополудни.

Произнесено в Ланде апреля тысяча четыреста восемьдесят первого года от рождество господа нашего Иисуса Христа".

И народ на площади приветствовал это решение.

И женщин отправили обратно в тюрьму; они так ослабели, что стражникам пришлось тащить их под руки. С ними увели Андреаса. И горожанки, которые так восхищались его красотой, когда, нарядный и блистательный, он входил в церковь, теперь проклинали его и плевали ему вслед.

* ведьмами, колдунами

** "Некто из ниоткуда, но по воле Божьей"

Имант (Iemand) — никто.

XXI

Пока шло разбирательство, Сесса стояла в толпе вместе с Йоосом. Увидев Андреаса, девушка едва не лишилась чувств; красильщик хотел увести ее, но она настояла на том, чтобы остаться. Когда же суд закончился, они проводили обвиняемых до тюремных дверей. Много людей шло следом, выкрикивая проклятья колдунам, забрасывая их грязью и камнями.

Среди зевак Сесса увидела высокого человека в серой котте и войлочном колпаке, надвинутом на самые глаза. Он кричал едва ли не громче всех, а потом вдруг сделал девушке знак и скрылся. Служанка замедлила шаг, сердце у нее забилось сильнее — она узнала Ренье.

— Пойдем, — сказал Йоос, и они направились к городской окраине; теперь Сесса жила там, в доме своих родственников. По пути им попалась телега со слетевшим колесом: два дюжих работника стаскивали с нее огромные тюки шерсти, а люди, возвращавшиеся с площади, толкались в узком проходе между телегой и ближайшей лавкой; и ругань стояла до небес. Вдруг рядом возник пикадиец и шепнул девушке:

— Сегодня вечером приходи к Угловому рынку.

Она кивнула, и он снова исчез, будто сквозь землю провалился. Все случилось очень быстро, и Йоос ничего не заметил.

До самого вечера Сесса не находила себе места, но ей пришлось скрыть беспокойство и вести себя так, чтобы родные ничего не заподозрили. На закате девушка накинула на плечи толстую вязаную шаль и тихо выскользнула из дома. Она боялась, что ее хватятся; но еще страшнее было бы столкнуться с Йоосом, который приходил к ней каждый вечер — он бы точно никуда ее не пустил. Сесса шла быстро, внимательно высматривая красильщика в лабиринте узких грязных улочек; не встретив его, она вздохнула с облегчением.

Полуразрушенная каменная кладка — остатки старой городской стены — отделяла Угловой рынок от улицы, вход в него преграждало толстое бревно на железной цепи. В этот час людей здесь уже не было: лавки закрыты, лотки убраны. Только собаки рылись в мусорной куче. Девушка села на камень и приготовилась ждать. В ту же минуту над ее головой послышался шорох, со стены посыпалась каменная крошка, и Ренье мягко, точно кот, соскочил на землю.

— Вот и ты, — сказал он с довольной улыбкой. — Я все думал, придешь или нет? Тот малый — твой жених, верно — не отходит от тебя ни на шаг.

Одежда пикардийца была испачкана известью, костяшки на руках сбиты; колпак, скрывающий широкий лоб, и темная щетина изменили его до неузнаваемости. Он стал похож на мастерового, а не на школяра. Но глаза Ренье горели прежним огнем, и, заглянув в них, Сесса не увидела ни страха, ни печали. Как будто ему самому не грозила никакая опасность, как будто не его друга отвели в застенок, чтобы пыткой выбить признание в том, что тот не совершал.

Оттого, что он выглядел таким беспечным, девушка почувствовала разочарование.

— Где же вы прятались, ваша милость? — спросила она с грустью.

Ренье приложил палец к губам и увлек ее за стену. Теперь никто не мог их увидеть.

— Вот что, милая, не время для расспросов. Я буду говорить, а ты послушай. С братом моим случилась беда — он попал в лапы к черту. Но я знаю, как его вытащить. Поможешь мне в этом?

— Я сделать все, что нужно, — ответила Сесса.

— Вот славно. Этот черт хитер, как сотня лисиц, с ним надо быть осторожней. Но ведь ты не боишься его?

— Господь защитит меня, — сказала девушка.

— Amen, добрая душа. Слушай — Хендрик Зварт водил дружбу с нечистым, а тот являлся к нему в дом, приняв человеческий облик; госпожа Мина знала обо всем. Дважды я ловил его за хвост; дважды он выскальзывал у меня из рук. В третий раз все решится. Я знаю, кто он. Только и черт знает обо мне. Вот и приходится таиться — плохо будет, если он и меня сцапает. Потому мне нужна ты. Кроме тебя, просить некого.

— Я пойду туда, куда вы укажете, и сделаю то, что вы велите, — сказала Сесса.

Ренье спросил:

— Умеешь ты читать и писать?

— Немного, ваша милость, — ответила служанка. Тогда пикардиец дал ей листок, на котором было написано несколько слов. Но прочесть их девушка не могла, потому что язык был ей незнаком. Она спросила:

— Что это?

— Заклинание, обездвиживающее дьявола. Если произнести его вслух, черт теряет свою силу; чтобы вновь обрести ее, ему придется вернуться в ад. Моего брата он с собой не утащит. Так мы спасем Андреаса и сами останемся живы.

— А что же будет с Грит и госпожой Миной?

— Все в руках божьих, — сказал Ренье. Потом он произнес вслух заклинание и заставил Сессу повторять за собой; и она произносила его несколько раз, пока не выучила все слово в слово.

Пикардиец остался доволен. Потом он сказал:

— Завтра утром отнеси это листок дознавателю, только отдай ему прямо в руки. Стой на своем, что бы там ни было. Если лист у тебя отнимут или ты потеряешь его, произнеси эти слова, глядя ему в лицо. Но перед другими молчи, как рыба. Когда он спросит, кто тебя послал, не называй моего имени, но скажи, что пославший тебя владеет Manu philosophum — рукой философа. Больше не говори ничего и сразу уходи. Будь осторожна: у нашего черта есть два чертенка на посылках, они его глаза и уши. Если увидишь, что они скользят за тобой, подобно холодным теням, беги и прячься в церкви. Если нет — вечером приходи на это место. Я буду ждать тебя здесь.

— Все исполню, — сказала служанка, и Ренье ласково потрепал ее по щеке.

Вдруг на его лицо набежала тень, и он произнес, пытливо глядя ей в глаза:

— Милая, славная девушка, подумай хорошенько. Зачем тебе соваться в волчье логово? Инквизиция страшнее чумы и голода, а тот, о ком я говорю, коварнее змея Эдемских кущ. Ступай домой. Клянусь именем Христовым, я не забуду твоей доброты: ты откликнулась на зов отверженного, но я не в праве просить ни о чем большем. Оставь это. Я и брат Андреас пришли в этот город незваные, нежданные; пусть теперь тот, кто указал нам путь, решает нашу судьбу.

— Тогда пусть и моя судьба решится вместе с вашей, — побледнев, ответила Сесса. — Я вверяю себя заступничеству девы Марии и ее сына.

Она взяла у пикардийца листок и положила в карман.

XXII

В Ланде тюрьмой служила старая башня, чьи стены, сложенные из валунов, замшелые и растрескавшиеся, так глубоко ушли в землю, что к входу в нее, ранее находившемуся на уровне второго этажа, теперь надо было спускаться по трем осклизлым от сырости ступеням.