Последний брат

— Что ж, и то верно. Ну теперь-то они знают.

— Надеюсь, это ничего не изменит, василевс. — Юлхуш ответил императору, но глядел при этом на свою контубернию.

Здесь император промолчал, но улыбнулся.

— Тогда давайте дадим им время привыкнуть к этой мысли. Амар, Юлхуш, пойдемте, прогуляемся по соседней галерее. Давно не видел вас. — Он повернулся к остальным. — А вы, воины... О вас позаботятся. — Лысый служитель в стороне почтительно кивнул. — Приведите себя в порядок и оттрапезничайте. Вы гости в моем доме.

Все поклонились, когда император покидал залу. Амар и Юлхуш последовали за ним, а остальные — за лысым служителем. Трофим мельком успел увидеть императора с друзьями, неторопливо идущих по боковой галереи. Их же отвели сперва для омовения, а после к столу.

* * *

Император неторопливо шагал по дворцовой галерее, поглядывая на идущего рядом Амара. Юлхуша они оставили поскучать у первой же двери... Смотрел, прикидывал, изучал. Мягкие красные императорские сапожки без каблуков ступали по плиткам неслышно, а подкованная воинская обувь Амара отбивала каждый шаг цокотом. Амар не участвовал в бою и не взмылился, как его други, но все равно он выглядел чужеродно здесь в своей простой без роскоши паноплии... Ни слуг, ни придворных они не встречали. Галерею блокировали доверенные люди, и можно было поговорить о том, что есть, и по разговору прикинуть, что будет.

Император остановился, и развернувшись к Амару, внимательно посмотрел ему в глаза.

— Вырос, — задумчиво сказал император.

— Годы прошли, мой василевс, — осторожно ответил Амар. И поколебавшись, продолжил. — Не думал, что ты и вспомнишь меня с той единственной встречи...

— Пять лет, — сказал Диодор. — Я отослал тебя из дворца, но не из своей памяти. Такова была воля твоего отца.

— Воля отца?

— Он был хороший человек. Он не хотел, чтобы ты изнежился. Во дворцах, знаешь, плохо растут воины. Вот интриганы, болтуны и сластолюбцы здесь цветут пышно.

— Не скажу, что твои дворцовые этериоты плохие войны, василевс.

— Они пришли сюда уже устоявшимися мужами. Да и живут, хоть и при дворце, наособицу. Они чужаки здесь, и в этом их сила, их слабость, их польза. В этом их смысл.

— Сколько всего в одном...

— А по-другому и не бывает, Амар.

— Позволишь спросить, василевс?

— Мы не в приемной зале. Здесь и сейчас говори, не спрашивая дозволения, мальчик... О, вспыхнул! — Диодор улыбнулся. — Не обижайся. Да, не мальчик, — мужчина... Чем старше я буду становиться, тем чаще я буду называть всех, кто моложе меня, мальчиками. Если они мальчики, то вроде и я еще не старик... Это ты поймешь только через несколько десятков лет. А сейчас спрашивай без церемоний. Церемонии крадут время, а я в нем ограничен. Империя, знаешь, прилипает к тебе как пиявка, и все время требует внимания. Она ревнивей самой ревнивой жены. Со временем уже трудно различить — держава принадлежит тебе, или ты державе. Спрашивай.

— Раз этериоты во дворце на особицу... Почему же ты не отдал меня им в воспитание, василевс?

— Потому и не отдал. Чужаки вырастили бы чужака. А я хотел, чтобы в тебе проросло немножечко ромея. Не истерся до конца мугол, но при этом проступил ромей. Чтобы ты понимал нас, но и не разучился говорить со своими. Ты очень чисто говоришь на языке империи, Амар. Даже 'векаешь', а не 'бекаешь'.

— Как это?

— Уроженцы старой Эллады назвали бы меня 'басилевсом'. У тебя очень чистый центральный имперский. Это хорошо. Настолько хорошо, что может быть даже и плохо...

— Почему?

— Потому что не проступил бы этот греческий в твоем родном языке. Слишком много лет вдали от своих... Ты родную речь не забыл ли?

— Не забыл, василевс. Со мной был друг.

— Юлхуш. Твое отражение.

— Да. Мы говорили с ним на родном... о разном. А кроме того, я учил своих контуберналов моему языку. Как бы я их учил, если бы забыл...

— Славно, Амар. Юлхуша я учел, а что ты сам увеличишь родную речь округ себя, даже не подумал. Славно. И все равно... слова-то помнишь, а говор незаметно меняется... Но ты молод, ум твой гибок, и ты сможешь все быстро вспомнить, если время не будет упущено... Примерно так я и думал тогда, когда крохотное посольство привезло мне мугольского мальчика. Я тогда много думал, как поступить с тобой, Амар.

— А я тогда... подумал, что...

— Договаривай, Амар. Я за честность не казню. Её и так днем с Диогеновым фонарем не сыщешь.

— Подумал, что ты просто отослал меня с глаз долой, василевс.

— Нет, Амар. Хотя тот мальчик, которым ты был, и мог подумать так. А сегодня, после того что я тебе сказал, ты ведь уже понял, что нет. Многую возможную пользу я в тебе видел, Амар. А теперь ты, не тот мальчик, а сегодняшний муж, скажи мне, какую?

И с этими словами император остановился, испытующе глядя Амару прямо в глаза.

— Ну... — Амар задумался. — Ты сказал, василевс, что хотел сделать меня немного ромеем, но чтоб и муголом я быть не перестал. — Император на Амара смотрел, не выражая ни согласия, ни отрицания. — Тогда, вернувшись обратно к отцу, я был бы как мост между двумя берегами и разрешил бы многие непонимания... Больше мне ничего не приходит в голову, василевс. Только все это не имеет смысла, ведь отец не просто послал меня учиться. Он ведь меня выгнал.

Маска невозмутимости сползла с императора, и он уставился на Амара расширенными от удивления глазами.

— Выгнал тебя? Мальчик! О чем ты говоришь?... Он... — Император замолк на секунду. — Он даже тебе не сказал? И ты все это время думал...

Диодор усмехнулся, и взгляд его устремился к потолку, пока он обдумывал какую-то новую для него мысль.

— Ну-ка пойдем присядем, Амар. — Предложил Император. — Разговор, похоже, будет дольше, чем я думал. Нет... не сюда... здесь из-за вазы мы не увидим, если к нам кто подойдет. Давай вот на эту скамейку.

Они присели на скамью, рассчитанную как раз на двоих человек, без того чтобы жаться, но и без того, чтоб на неё мог сесть третий. Император потер переносицу.

— Выходит, Амар, у меня для тебя новостей больше, чем я думал. Я ведь и предположить не мог, что он не скажет и тебе...

— Отец?

— Да, твой отец... Великий хаган, Хуран-Бохо...

— Что? Что он?...

— Нет, давай-ка теперь я начну с самого начала. — Император помолчал. — Амар, мы с твоим отцом долгое время были добрыми соседями. Это потому, что до того мы кроваво воевали.

— Как это?

— Знаешь, у моих русских этериотов есть хорошая поговорка: 'Добрая война лучше худого мира'. Разумеешь ли, о чем сказано?

— Воину война всегда в радость, василевс. — Покачал головой Амар. — В ней слава и добыча. Но ты, наверное, мыслишь о большем...

Диодор улыбнулся.

— Война все решает и определяет. В ту или иную сторону. Война показывает, кто силен, а кто слаб. Кто укрепился, а кто сгнил. Война прочищает зрение правителям от иллюзий, которыми отравляют их льстивые сановники. Только вот правда эта непомерно дорого стоит простым людям, да и для самих правителей бывает смертельно горька... Мы с твоим отцом воевали. Отведали силы друг друга. Потому и стали после добрыми соседями. И мир был прочным, пока он был на троне.

— Вы воевали из-за куманов.

— Да, из-за кочевых куманов, давних недругов твоего народа и давних союзников моего. По крайней мере, формальная причина была такой, — усмехнулся Диодор. — Еще при жизни правившего до твоего отца, хагана Угэдея, вы отбросили куманов от Танаиса, Эрака и берегов Меотиды. За куманов пытался вступиться Русский Каганат. Но он сам так раздроблен междоусобицами, что я уже давно запутался, кого там считать архонтом. Все эти десятки вотчинных каганчиков, которые рвут друг другу глотки за формальное верховенство... Муголы разбили объединенное войско Русского Каганата и куманов. Каганат обязался платить дань, а куманы большей частью, опять откатились, за Херас и далее, в земли венгерских турок, где они поступили на службу к турецкому королю. На некоторое время возникло затишье. Ваш хаган Угэдэй прожил свое, и стала править регентшей при сыне, его вдова Туракина. Но многим ветеранам она не нравилась, и когда был отравлен покоритель западных земель бег Бату, ветераны обвинили в этом Туракину и взбунтовались. В результате кровавой смуты погибли все реальные претенденты на трон из 'золотого рода' чингизидов, и новым великим хаганом стал тот, за ком пошло больше солдат.

— Мой отец, — прошептал Амар.

— Да, — кивнул Диодор. — Популярный у солдат полководец, твой отец — Хуран-Бохо. Утвердившись и успокоив распри, твой отец снова взялся за покорение земель. То, что начал Темучээн разгромив в раздираемых усобицами циньских землях, царства Цзинь и Ся, докончил твой отец, захватом царства Сун. Позже его тумены заняли земли фарсов и исмаилитов. Я наблюдал с тревогой за происходящим и не ошибся. Спустя несколько лет он двинулся в поход к землям турок, хотя, конечно, вряд ли это уже было связано с переставшими быть реальной угрозой куманами. Да и к тому моменту, когда войска Хурана-Бохо добрались до турецких пределов, куманов там уже не было. Турецкие магнаты, обеспокоенные, что их король усилился иноземной гвардией, перебили главу куманов и всех его приближенных. Куманы намек поняли и ушли, а муголы тем временем вошли в земли турок. Турки выступили и были наголову разбиты. Муголы прошли по окрестным королевствам, разоряя по пути все крупные города. Устроив туркам разор, муголы развернулись, и двинулись обратно, но уже другим путем, аккурат через земли, населенные сербами и болгарами. А это, Амар, — одарил степняка холодной улыбкой василевс, — был уже прямой вызов мне. Потому что и те, и другие живут в границах моей державы.

— Сложно как, — пробормотал Амар.

— Сложно? — хмыкнул василевс. — Это, мальчик, еще не сложно. Это я тебе самыми грубыми стежками. Сложным для меня было решить, защищать болгар или нет. Мне-то ведь хотелось, чтобы твой отец их всех на корню вырезал.

— Это как? — удивился обычно невозмутимый Амар.

— Болгары, — у нас их еще зовут мисянами, — захватчики. Несколько веков назад они воспользовались ослаблением империи, прорвали Траяновы укрепы на Данувии и захватили наши прекрасные диоцезы Фракию и Дакию. Сотни лет потребовалось державе, чтобы разбить болгар и вернуть свои земли. К сожалению, вернули мы их уже с болгарским населением... Наше-то, как это обычно бывает, куда-то все таинственно пропало... С тех пор в тех местах постоянно зреет смута. Военные походы лишь на время усмиряют буйные болгарские головы. Стоит им слегка откормиться и взрастить новых мужей, как они опять начинают бунтовать. Так что, когда пришел твой отец, я бы с удовольствием позволил ему... — Василевс сделал паузу, явственно скрипнув крепкими зубами. — Вот только после его ухода разбираться с разоренными землями пришлось бы опять мне. Или что еще хуже, муголы бы не ушли, а болгары в пику мне признали над собой верховенство мугольского хагана. Такая перспектива меня совсем не радовала. И наконец все последние годы я вел планомерную политику заселения тех земель ромеями в попытке сделать территорию более лояльной. Стоило влиянию империи хоть немного ослабнуть, и болгары могли вырезать всех переселенцев. Поэтому, Амар, пришлось мне быстро собирать войско и двигаться навстречу твоему отцу. Заодно ко мне присоединились и многострадальные остатки кочевых куманов, которым я, как давним союзникам, дал приют. — Василевс вздохнул — Политика закончилась, и началась любезная тебе, Амар, война...

— И как она шла? — с любопытством спросил Амар.

— С переменным успехом, — пожал плечами император. — Сперва твой отец уничтожил почти всю мою конницу союзников-федератов. Они преследовали его, а когда обнаружили засаду, было уже слишком поздно. Как говорится, 'поймали льва за хвост'. Потом я разделил силы надвое, чтобы охватить мугольское войско. Командир второго соединения слишком растянул походные колонны, и твой отец этим воспользовался... Я был в бешенстве и казнил бы раззяву-стартига, но он и так уже к тому моменту второй день кормил ворон... После этого мне уже явно недоставало сил, и я... искусно маневрировал... — Диодор коротко хохотнул. — Это так мои придворные историки потом написали. В переводе на нормальный язык это значит, что я прятался и бегал. Когда ко мне подошли свежие силы, я встал у Ямбола, встретил твоего отца и дал сражение... На том поле полегла масса народа. Я потерял почти всю катафракту, когда она схлестнулась с мугольскими броненосцами, но и войску твоего отца очень крепко досталось. Поэтому ночью твой отец снялся с лагеря и ушел. Ему, в отличие от меня, подкреплений брать было негде, поэтому он решил вернуться к тактике наскоков. Но даже болгар уже стало тяготить присутствие муголов, которые грабили их для снабжения войска. И скоро с помощью местных я уже точно знал, где находятся тыловые мугольские обозы. Я двинулся туда и взял штурмом вставший в курень обоз. Думал, подрезал твоему отцу крылья. А он, несмотря на потерю, и не думал уходить, и продолжал разорять мою землю. Война затягивалась... И в этот момент очередная эскадра воинов христовых, плывущая в 'заморскую землю', прознав, что я с лучшей частью войска завяз в боях, тут же сменила курс, высадилась на моих землях близ Эфеса и начала лихо огрублять побережье. Естественно не забывая при этом, как у них принято, бубнить на скверной латыни 'ин номине Домини омнипотентес, ет Иесу Христи'... Ну, твой отец конечно ликовал. Наверное, дня два, до тех пор, пока к нему не прискакали взмыленные гонцы с его родины. Они — это я естественно уже потом узнал — сообщили, что в Фарсии вспыхнуло восстание, которое угрожает ему потерей всего региона, да к тому же опять возмутились камские татары... Положение для нас обоих стало очень шатким. Вот тут-то мы с твоим отцом и почувствовали друг к другу великую приязнь. — Диодор лукаво подмигнул Амару. — Не прошло и двух недель, как между нами был заключен мирный договор. Союз позволил нам опереться друг на друга спиной на новообретенной совместной границе и поддать зарвавшимся соседям хорошего пинка.

— Значит, никакой настоящей симпатии между вами не было? — спросил Амар.

— В политике, Амар, имеет значение только целесообразность. — Мягко сказал Диодор. — Я некоторое время общался с твоим отцом в полевом лагере во время подписания договора. Я, знаешь, очень неплохо говорю на языке фарсов, и твой отец, как оказалось, отлично знал этот язык. Поэтому мы общались без толмачей. Он был яркий человек, и симпатия между нами возникла. Но, повторюсь, если бы не целесообразность, это бы не имело ровным счетом никакого значения. Это ты поймешь очень скоро. И тут, тайши Амар, давай-ка мы плавно вернемся к твоей персоне. Скажи мне, что ты имел в виду, когда сказал, что отец тебя выгнал?

Амар потупился.

— Я... Мне не все нравилось из того, что он делал. Как-то раз я пришел к нему и сказал, что думал. Мы повздорили. Вскоре после этого он отослал меня сюда.

Император кивнул.

— Через несколько лет после заключения мирного договора твой Хуран-Бохо прислал мне доверенного человека, который передал его просьбу. Он просил взять на воспитание одного из его сыновей... Твой отец, не сочти это оскорблением его памяти, был слишком любвеобилен. Одних только законнорожденных сыновей у него было семеро, и меж ними не было согласия, кто же после смерти отца должен занять престол. Про детей от наложниц даже и говорить не буду... Все от разных матерей, взятых Хураном в разных странах, вы братья, как я понимаю, не испытывали друг к другу братской любви. А вот ненависти хватало. Твой отец слишком поздно начал понимать, какую семью он создал... Даже ему, бесстрашному воину, не боявшемуся вражеской стали, становилось не по себе, когда он случайно ловил не предназначенные для других взгляды сыновей в затылок друг другу. 'Так смотрит убийца перед тем как никнуть удавку. Так смотрит зверь перед тем как броситься на добычу', — это ведь его собственные слова.