Край непрощенных - Роман закончен

— Вот как? Чем же ты заслужил такую репутацию?

— Настойчивостью. Я упоминал, что тут нет демократии и прав человека? Когда ты встречаешь людей из любой общины — а их тут шесть только с нашей стороны и у варваров не меньше — ты вступаешь в эту общину. Независимо от своего желания. И служишь только ей. Хорошо служишь — иногда тебе будет обламываться лакомство — единственное, что имеет ценность. Не хочешь — казнь особо мучительным способом. Кто не с нами — тот против нас. Каждый новичок или просто непомнящий — потенциальный рекрут. Не хочешь быть с кем-либо — тебя убивают в надежде, что ты вновь попадешься им и тебя удастся сделать своим.

— Да уж, — желчно заметил Кирсан, — шикарные тут порядки.

Игнат кивнул:

— Мне тоже не понравилось, я и взбунтовался. Взорвал факторию — более тонны ценнейшей еды превратилось в прах. Да, меня убили в очередной раз, но это уже фигня. Так я добился свободы — меня больше никто не рискнул вербовать — но стал изгоем. Потом я пробирался в поселки, откуда меня прогоняли или убивали, взрывал или сжигал фактории. Да, я умирал где-то раз триста, порой очень мучительно — но теперь у меня есть репутация. Я никогда не сдаюсь и всегда бью в самое уязвимое место. Меня боятся. Точнее, не совсем меня — боятся последствий, которые обязательно случатся рано или поздно, если меня обидеть. Когда большим трудом и терпением созданные лакомства и выпивка — стержень, на котором держится тут любое человеческое общество — взлетают на воздух... Любой задумается.

— Что такое фактория?

— Место, где превращается и складируется еда. Такое название тут в обиходе.

— Вроде того коровника, где мы с тобой сидели, — пояснил Макс.

Кирсан понимающе кивнул:

— И теперь ты собрал банду и обложил налогами всех остальных?

Святой сменил позу и поправил очки на носу.

— Нет. Ты изначально не понял смысл нашей лиги. Мы в некотором роде военная организация, но это второстепенно. Та фройляйн — она же немка, да? Так вот, Кир, ты видел ее глаза? Смотрел в них? Она мертва. Мы все тут в известной степени мертвы — но у нее умерла душа. Уснула. Такие же глаза у хищника в зоопарке. Он еще помнит свободу саванны, охотничий азарт преследования добычи и адреналин схватки за самку. Но потом его сажают в клетку, где можно только есть и спать. Есть и спать. Есть и спать. Иногда спариться, если привезут самку на случку. И все. И тогда его душа просто... умирает. Ты когда-нибудь смотрел в глаза тигру, который родился на свободе и попал в клетку взрослым? У него такие же глаза. И, может быть, и твои глаза станут, как у тигра или спасенной тобой фройляйн.

— К чему ты клонишь?

— Я не выношу общества таких людей. Да, я в аду. Но, если вдуматься, мне тут самое место. Здесь я получил все то, чего не имел при жизни. Здесь я, не побоюсь этого слова, живу так, как хотел бы жить. Здесь я стал авторитетным человеком, а не жалким винтиком многомиллиардного механизма. Здесь со мной считаются, потому что я могу любого заставить считаться со мной. Война, приключения, авантюры — все то, чего нет в мире живых. И здесь я не могу проиграть. Каждый проигрыш — всего лишь пауза перед новым раундом. Одно меня терзает — я столько книг уже сочинил в уме... Хотел бы ненадолго вернуться в мир живых и все это написать... И от пачки 'виагры', если что, тоже не отказался бы. Но увы. А лига... я собрал вокруг себя людей, в той или иной мере смирившихся с тем, кто мы все есть и где находимся. Таких, чья душа не в спячке. Кто пытается тут как-то дальше жить, но не превращается в растение. Вот и все. Наша военизированность — она нужна ровно настолько, чтобы оградить наши собственные интересы и обеспечить хоть каким-то развлечением.

— Тогда почему название такое?

— А как еще назвать ее? Лига Героев? Так героев тут нету. Лига негодяев в краю негодяев.

Кирсан обдумал сказанное.

— А ты сам что натворил при жизни? — спросил чуть погодя.

Игнат достал из кармана плитку шоколада и зашелестел оберткой.

— Как тебе сказать... Если пользоваться общепринятой терминологией, то я — серийный убийца. Одиннадцать жертв. Но сам я себя таковым не считаю — серий не было. Были отдельные люди, которых проще убить, чем терпеть их существование рядом с собой. Началось с соседа-грузина, по вечерам врубавшего музыку так, что было мне слышно через этаж, а уж как было тем, кто выше, ниже и рядом — страшно подумать. Короче, я решил, что такому эгоисту нет места среди людей. Достал.

Потом был сосед-блатарь, купивший квартиру меломана. Парковался у меня под окном и мешал спать по ночам завыванием сигнализации. Я ему на лобовое стекло кирпич уронил с балкона — думал, человек поймет, что не прав. Не понял. А убийство — это как секс. После первого раза все становится проще. Блатарь весь подъезд стращал братками и расправой за разбитое стекло — тут терпение мое и лопнуло. Не помогли ему братки, короче говоря. Потом один жилец, испугавшись, что в доме люди мрут, уехал, квартиру стал сдавать студентам-арабам. А те попались не то чтоб очень приятные личности. Я одному как-то намекнул, что он тут в гостях и свысока ни на кого смотреть не вправе, не говоря уже гяуром кого-то называть. Он дружкам рассказал. Смеялись. Не восприняли очкастого гяура всерьез. А зря, хотя понять этого никто из них не успел.

Дальше — охранник в супермаркете, принявший меня за вора, и начальник охраны, не посчитавший нужным даже извиняться. Был суд, судивший нечестно, и юрист супермаркета, сделавший меня едва ли не профессиональным вором сникерсов, который якобы умудрился утаить украденное даже при обыске нарядом полиции... Не получил я, словом, компенсации за моральный ущерб — хочешь что-то сделать, сделай сам. Разобрался со всеми троими: начальник, юрист магазинный и судья. Они слуги народа, в конце концов, а я — народ, негоже собаке на хозяина лаять. Под конец дописал в список владельца супермаркета, которому перед смертью детально разъяснил, что клиент всегда прав, даже если приходит к нему домой с топором.

А потом наш дом, из которого начали съезжать люди — шутка ли, пять трупов, дом проклят — присмотрела себе ресторанная компания. Решили, паторочи, замутить на первом этаже ресторацию. Большинство жильцов продало им квартиры, одна чета пенсионеров съезжать отказалась. Начали их прессовать... Я и вступился, тем более что ресторан в жилом доме — беда для жильцов. Грохнул вначале директора, потом второго директора, а потом сообразил, что рубить надо под корень, и отправил к праотцам обоих владельцев. Вот и все.

— И что дальше?

— В смысле — дальше?

— Тебя самого сюда кто отправил?

Святой приспустил очки, глядя на Ладынцева поверх них с подчеркнутым удивлением:

— Кого, меня-то? Шутить изволите, сударь? Да никто. Полез электропроводку чинить — и привет.

— Ты убил одиннадцать человек, и тебя не поймали? — удивился Кирсан.

Тот только фыркнул:

— Каким, нахрен, образом меня должны были поймать? Меня даже не заподозрили. Вот смотрите, относительно известный писатель, очкарик и толстяк, типичный книжный червь, интеллигент и джентльмен. Можно ли представить его наносящим члену преступной группировки сорок семь ударов монтировкой? Меломан свалился с балкона, арабы-студенты отравились газом, шефа службы безопасности сбила машина, юрист упал на рельсы метро. Директора супермаркета убила братва, рестораторы умерли при криминальных разборках, владельцы рестораторов — жестоко убиты по неизвестным мотивам. Судью вывезли в лес и содрали кожу — разве мог такое сотворить толстяк в очках, интеллигент и джентльмен?

— Чего?! — не поверил своим ушам Кирсан.

— Ты про сдирание кожи? Так это не моя идея. У персов судьи не брали взяток, потому что судили, сидя в кресле, обитом кожей своего предшественника-взяточника. Я всецело за возвращение подобной практики, но понять меня сможет лишь тот, кто сам становился жертвой продажного судьи.

— Да ты и правда садист. Притом чудовищный.

— Это не моя вина, — ухмыльнулся Святой, — я родился таким. Мне нравилось мучить котят и щенков... Но я от природы был также и очень добрым. Жалко было зверушек — сдерживал себя. Боролся со своим отклонением изо всех сил. Мне нравился садизм в постели... Жалко было свою девушку. Я выкрутился, нашел любительницу БДСМ. И мне хорошо, и ей. Думал — справлюсь с психозом. Но так уж вышло, что жизнь меня столкнула лицом к лицу с людьми, для которых жалости я найти не сумел. А, ладно, кого я обманываю? Не захотел для них искать в себе жалость. Не раскаиваюсь ни в чем. Хорошее дело — это хорошее дело. Убийство плохого человека — это множество хороших дел, ибо я предотвратил все плохое, что они могли бы сделать. За мной ходят всего три мертвеца — меломан и два араба. Знаешь, что это значит? Остальные восемь жертв — где-то здесь же, в аду. Убийство сволочи — подвиг.

— Господь, видимо, считает иначе — да и не только он. Ведь ты же больной псих!

Игнат искренне засмеялся, Макс, помешивая макароны в котелке, его в этом поддержал.

— Вот что, дружище, — сказал, наконец, Святой, — мне глубоко насрать, что ты обо мне думаешь. Я может и больной, но за мной ходят три мертвеца. За тобой, вроде бы психически здоровым — полсотни. И кто тут чудовище? Ты один хуже, чем полтора десятка психов вроде меня, так что чья бы корова мычала. Усек?

Кирсан криво улыбнулся:

— Количество мертвецов ни о чем не говорит. Я убил троих — за мной ходит полсотни. Макс вот сотни истребил, если не врет — за ним ни одного.

— Ну, Макс у Сатаны, или кто тут заправляет всем, на особом счету — за ним огнеметчики ходят вместо зомби. А что до тебя... Понимаешь, иногда бывает так, что люди попадают сюда не такими, какими умерли, а моложе, и...

— Святой, не трать время, — махнул рукой Вогель, — я все это ему рассказывал. Он не верит. Не хочет верить.

Игнат хитро прищурился:

— Да я вижу. Он не хотел верить также и в то, что попал в ад. Верно, Кир? Но в тот момент, когда ты Анюту, девчонку эту, увидал, у тебя на лице было все написано. Теперь ты веришь. Я объясню тебе одну вещь. Каждого здесь наказывают специальными, индивидуально подобранными способами. Ты — убийца женщин и детей, убийца невиновных. Ты еще большее чудовище, нежели я. Но ты не всегда таким был, и чтобы наказать тебя как можно жестче, в ад тебя поместили таким, каким ты был раньше, когда у тебя еще была совесть, таким, какой ты еще можешь испытывать муки этой самой совести. Это точно так же, как Анюта и та, про которую ты рассказывал. Тебя поставили в ситуацию, когда ты был вынужден убить — и твоя совесть сама делает работу за палача.

Кирсан почувствовал, что начинает закипать.

— Вот объясни мне, в чем тут прикол? Меня не мучит совесть из-за этих пятидесяти кадавров, потому что я знаю, что не убивал их! Я знаю, что я невиновен!! Ошибочка в твоих расчетах!

Святой усмехнулся — и теперь уже невесело.

— Ты говорил — я садист? Да, я люблю растягивать удовольствие, глядя, как новички медленно приходят к осознанию и пониманию... Ну так вот. Тот, кто нас сюда посадил, тоже так любит. Растягивать удовольствие. Рано или поздно ты поймешь одну вещь. Здесь не бывает ошибок. Здесь не бывает незаслуженных наказаний за то, чего ты никогда не делал. Но — вижу по твоим глазам. Ты мне не веришь. Что ж, у тебя есть последний вариант. Есть тут один тип мрачный — мы зовем его Наблюдателем...

— Мне Макс рассказал.

— Найди его. В его книге — полный список всех твоих грехов с первого до последнего. Даже если ты не помнишь — в книге все есть. Будешь знать наверняка.

Разведчик вздохнул.

— У меня сложилось впечатление, что этого товарища найти непросто и не факт, что он не выдумка. Его вообще видел хоть кто-то?

— Такехиса Юдзи, чтоб далеко не ходить. Он встречался с Наблюдателем лично. Можешь расспросить его, когда встретитесь.

— Что ж, значит, Наблюдатель, — кивнул разведчик, — у меня к нему пара вопросиков. Если это действительно, в буквальном смысле тот самый ад, тогда я вообще не понимаю, почему тут оказался.

— Серьезно? — Святой буквально расцвел от счастья, — ладно, я дам подсказку. В десяти заповедях есть одна, маленькая такая заповедь, всего каких-то два слова и шесть букв. 'Не убий', может, слыхал краем уха?

— Я прекрасно ее знаю, я все-таки христианин. Не самый ревностный, конечно, но как вернулся с войны — из армии уволился и пошел исповедоваться. Потому — я не могу находиться тут из-за убийств: они прощены.

Улыбка Святого стала шире:

— Это тебе бог лично сказал?

— Священникам даровано право прощать грехи от его имени, если ты не знал. А если же нет — где хотя бы страшный суд? Если я заслужил попасть в ад — ладно, но почему меня сюда сунули без суда?

Святой улыбался уже едва ли не от уха до уха, искренне и ехидно:

— Хм... Священники говорят, что бог дал священникам право прощать грехи... Знакомо. Шаманы у северных народов и у индейцев тоже говорят, что общаются с духами. Значит ли это, что они действительно общаются с духами? Послушай, дружище. Неужели ты до сих пор не обратил внимания, что этот ад — ничуть не христианский? Здесь есть викинги... Если ты пообщаешься с одним из них — а я постараюсь дать тебе такую возможность — то поймешь: он верит, что находится в валгалле. Викинги вообще не считают, что страдают здесь, и убеждены, что никакущая еда — это так и должно быть, чтобы они меньше предавались чревоугодию и больше — войне. Ты сам видел Такехису — он полагает, что находится в храме Ясукуни, японского бога войны. Такехиса не думает, что послан сюда страдать... хотя он и не в восторге от этого места. Я встречал тут индейцев, летчиков-камикадзе, индусов... мусульман полным-полно. Особенно лакомый кусочек — шахиды. Вот они как раз очень быстро понимают, что попали на тот свет, и я каждый раз безумно веселюсь, когда они искренне недоумевают, мол, а где же обещанные за акт самопожертвования гурии и райские кушанья?

Так вот, Кир. Это место — ад ровно в том понимании, что здесь караются убийцы. И все. Независимо от своих верований и религиозных убеждений, сюда попадают все подряд. Неважно, кому ты молился — Одину ли, Аллаху ли, Христу, Иегове, Аматэрасу, Ясукуни, Шиве, Будде, солнцу — если ты совершил убийство, то оказываешься здесь. Как так получилось — я не знаю. Кто тут главный — я не знаю. Ты спросил — где суд? А зачем он? Тот, кто нас сюда засунул, всеведущ, ему не нужны следак, прокурор и адвокат, чтобы вынести решение.

— Дерьмо... Послушай, Игнат. Раз уж ты тут в курсах всего... Есть ли какой-то способ посмотреть, что происходит в мире живых? Я хочу узнать, что с моей женой. Выжила ли она в аварии...

— Вариантов всего три. Она умерла и в аду, она умерла и в раю, она выжила. Если второй или третий — значит, у нее все не так уж и плохо. Если первый... тебе тогда лучше не знать.

— Еда готова, — сообщил Макс.

* * *

После непродолжительного отдыха Кирсан, вооружившись выданным ему из запасника Лиги топором и напихав в карманы патронов к винтовке и пистолету, вместе с Максом, Святым и женщинами отправился в место, которое Игнат называл базой. База эта находилась в небольшом городке типа райцентра, попасть туда быстрее всего можно, пройдя через большой город.