— Очень вкусно. А кто этот знакомый древний грек?
— Некий водолаз. Он рыжий, голубоглазый и квадратный.
— О, а я его видела! А почему он древний грек?
— Черт его знает. Наверное, потому, что его родители греки. И дедушки с бабушками. А древний — знакомы уже давно. Целую вечность. Еще салата?
— Благодарю. Рыба великолепная. Во рту тает. Если окажется, что ты ее сам умеешь так готовить — мне придется поклоняться тебе, как высшему существу.
Помня, что врать грешно, а отказаться от поклонения тоже как-то жалко, съезжаю с темы.
— Вот кстати, насчет рыбы. Этот самый водолаз предлагает посещать бассейн. Сейчас уже жарко, самое то поплавать. Как ты к этому относишься? — спрашиваю я медсестричку.
— Интересные ассоциации. Увы, я не рыба. Я утюг или топор. В смысле умения плавать. Плаваю быстро, но строго вниз. Налей.
— Так можно же научиться.
— Да, я помню. Метод обучения 'Спихни ее с мостков'.
— Нет, это уж чересчур. Я уверен, что есть и более гуманные способы.
— Как скажешь — так и будет...
Рыба и впрямь оказалась гвоздем меню. Придется идти на поклон к пионерам, чтобы научили, как ее такую делать. Я вообще-то к рыбе отношусь достаточно прохладно, но это кушанье с очень нежным вкусом поразило. И Надьке определенно тоже понравилось. Апельсины она восприняла достаточно спокойно, а вот боуль, сделанный из енотовых персиков и прочего найденного в закормах родины ее приятно удивил. Всего-то фрукты с вином, а всегда срабатывает отлично...
Голова немного кружится. Из открытого окна веет теплым ветерком.
— Луна сегодня какая здоровенная! — замечает Надежда.
— Ну, еще даже не полнолуние.
Ее рука ложится на край стола. Наши пальцы встречаются. Пальчики у нее тонкие, нежные с коротко остриженными — по-медицински — ноготками. Глаза ее блестят и взгляд очень откровенный.
Внутренний голос, до того помалкивавший, наконец, просыпается: 'Вставай и целуй девчонку. Видишь же, что ждет и боится, что ты сейчас пожелаешь ей спокойной ночи и свалишь дрыхать. Пахнете вы оба сейчас совершенно одинаково, так что выхлопом ты ее не напугаешь. Да и сам не напугаешься. Давай, пошел, нечего рассиживаться сиднем!'
Надя гибко поднимается мне навстречу. Я обнимаю ее, и неожиданно для меня самого рука попадает в разрез этого демонического платья. Прикосновение ладони к нежной коже на талии прогоняет по мне легкую истомную дрожь. И я чувствую, что женщина ощущает то же. Словно искра проскочила между нами.
— Только пожалуйста, не торопись, не торопись, ладно? — шепчет она между поцелуями.
И к моему удивлению внутренний голос ничего не говорит, никак не комментируя происходящее. Мне самому наконец приходит в голову, что двум взрослым людям можно вполне целоваться и на кухне, но при пустых комнатах выбор места несколько странен. С трудом отрываюсь от теплых пухлых губ, и легонько тяну девушку за собой в свою комнату.
Я не успеваю глазом моргнуть, как неуловимым движением она роняет с себя это свое странное, но чертовски элегантное платье и вышагивает из него, оставшись только в трогательных трусиках и туфельках, делающих ее ножки очень маленькими — я же привык видеть ее в берцах... Вижу сияющие глаза совсем рядом, потом уже не до того, чтобы разглядывать глаза. У нее очень нежная кожа, ее очень приятно гладить, ощущая теплую шелковистость, только на спине какие-то длинные рубчики, сбивающие неожиданными преградками плавный ход ладоней...
— А почему ты не спишь? — шепотом спрашивает она меня потом.
— А почему я должен спать? — так же шепотом отвечаю я.
— Вам положено так делать.
— Не знаю, что нам положено, а спать совершенно не хочется.
— Тебе не тяжело? — задает она совершенно нелепый вопрос.
Ну да, разумеется, она лежит так, как почему-то очень любят лежать многие женщины: прильнув к мужчине, положив ему голову на плечо, руку на грудь и закинув согнутую в колене ножку аккурат на то место, где спереди у мужчин соединяются обе ноги.
— Что молчишь? — осторожно спрашивает она минуту погодя.
— Не знаю, как ответить. Особенно учитывая, что я гораздо тяжелее тебя и после того, что мы тут вытворяли я очень удивляюсь как ты вообще задаешь такие вопросы. Мне впору спрашивать об этом тебя, хотя показалось, что тебе тяжело не было. Ну а мне после такого странно даже сравнивать.
— А что тут мы вытворяли? — невинно спрашивает медсестричка.
— Всякое — веско отвечаю я. Потом, помедлив, признаюсь: 'Вот ведь досада, когда я три дня назад уронил при ассистенции поднос с инструментарием, то и сейчас могу описать, что куда полетело, и кто как на меня уставился. Хоть картину рисуй. Но связно описать все, чем мы занимались полночи... Нет. Не выходит — только эпизодами и кусками.
— Тебе не понравилось? — обеспокоено спрашивает она.
— Нет, что ты, было великолепно. Действительно великолепно. Ты замечательная! Но вот связно вспомнить — не получается. Почему-то всякие паршивости запоминаются навсегда и с первого раза, а что прекрасное — так шиш.
— Это мудро природа сделала — успокоенно и рассудительно выговаривает Надежда.
— Что именно?
— То, что гадости и глупости запоминаются с первого раза, чтобы человек их не повторял. А вкусности можно и повторить. Как ты относишься к тому, чтобы повторить?
— С одобрением. С полным одобрением!
Она засыпает первой. Я успеваю немножко погордиться собой — и вырубаюсь моментально, даже толком не догордившись как следует.
Просыпаюсь оттого, что чувствую на себе взгляд. Сначала первая мутная мысль, скорее даже не мысль, а какой-то огрызок таковой, что это опять Лихо приперся за жратвой и на меня своим оком таращится. К счастью это не он, здесь есть еще кому на меня смотреть.
— Как насчет завтрака в постель? — спрашиваю я Надежду.
Она вздрагивает от неожиданно бодрого голоса.
— А что, такое возможно?
— Запросто! Что мэм предпочитает на завтрак?
— Кофе. Черный. Сладкий. С булочками. И еще какую-нибудь футболку большого размера.
— Надя! Не ерунди.
— Это ты о чем?
— О том, что зря комплексуешь из-за стрий на груди. Они тебя совершенно не портят, поверь мне. И кстати если ты мне покажешь свои груди при солнечном свете — я гораздо быстрее приготовлю завтрак.
— Это обязательное условие для приготовления завтрака?
— Ну, вообще-то нет, конечно. Но вид женских сисе... то есть грудей, персей меня приводит с давних времен в прекрасное расположение духа.
— Это, с каких же интересно времен? — подозрительно смотрит на меня женщина.
— С глубокого детства. С грудничкового возраста. Мне так и рассказывали — как титю увижу, так сам не свой становлюсь от радости. И я не один такой, сколько ни видел младенцев — все поголовно такие.
— Что ж. Раз уж так, ладно. Любуйся! — и, скинув с себя простынку, Надя открывает две аккуратные кругленькие сись..., то есть груди, увенчанные коричневыми сосочками. На белой нежной коже и впрямь есть атласно — розовые растяжки, возникающие у тех девчонок, у которых груди появились очень быстро, и кожа не успела за таким ростом, вот ее и растянуло. Ну, или еще у кормящих, хотя тут ясно — еще не кормила Надька никого. С моей колокольни — ничем это вид кругленьких шедевров природы не портит.
— Мой любимый цвет! Мой любимый размер! — выражаю я свои ощущения и спешу на кухню, чтобы сварганить завтрак — до сбора у нас еще есть время, успеваю нормально.
Подушкой все же Надька в меня кинула.
— Ну и как? — спрашиваю я Надежду, сосредоточенно разбирающуюся со стоящем на подносе завтраком.
— Очень непривычно — серьезно отвечает она, намазывая горячий ломтик хлеба малиновым вареньем..
— Ну, вообще-то должна быть специальная подставка для подноса. Не на живот же его ставить, мне пришлось запихнуть скамеечку в наволочку. Поднос — наличествует. Ну и все, что на подносе. Самое кислое — можно опрокинуть на себя горячий кофе, а потом оставшиеся в постели крошки черствеют и становятся проблемой. Но девушкам это нравится. Вот я и постарался.
— И что еще нравится девушкам?
— Всякие глупости. Почему-то многие думают, что для любви надо насыпать в постель и ванну лепестков роз, простыни должны быть обязательно шелковыми и все должно происходить обязательно при свечах, да еще чтоб и свечи были в высоком подсвечнике.
— А это не так? — спрашивает как-то слишком вежливо Надя, протягивая мне бутерброд.
— Да глупости девчачьи. Эти дурацкие лепестки моментально сохнут, прилипают к разгоряченному телу как банный лист, а потом либо забивают сток в ванне, либо сохнут забившись в складки белья и гербарий этот вычесывать приходится отовсюду. Простыни шелковые скользкие, либо сам свалишься, либо они с кровати съедут не вовремя. Опять же влажнеют моментально, а люди взмокают изрядно — льняные простыни влагу на себя берут, шелковые нет. Получаются любовники, как из бани, скользкие и мокрые. Про свечки в высоком подсвечнике вообще разговор простой — от ээээ... вибрации легко вываливаются и падают. Пожар можно устроить, а сгоряча не сразу и заметишь. Не, свечи для любовных дел — только в плоской прозрачной вазе, воды туда и свечки плоские пускать плавать. И красиво и не подпалишься...
— И откуда это тебе все эти тонкости известны? — весьма ледяным тоном спрашивает подобравшаяся Надежда.
Давлюсь кофе, которое только что начал пить и в очередной раз выслушиваю свой внутренний голос: 'Чуешь, какой я хороший — что ни скажу — никто кроме тебя не слышит. А ты как помелом бряк бряк. Язык без костей в тридцать локтей!'
— Я это в Интернете прочитал. Предупрежден — значит вооружен! — и честным взглядом смотрю в самый точный детектор лжи — женские пытливые глаза.
— Надо же и впрямь не врешь! — удивленно отмечает успокоившаяся любовница.
Внутренний голос тут же ехидно заявляет о себе: 'Конечно, правда. Когда сам пишешь — сам же и читаешь. Не мог же ты написать не читая... Но молодец. Выкрутился. А сейчас перехватывай инициативу, атакуй!'
Дельный совет. Потому тут же спрашиваю успокоившуюся Надежду: 'А ты ревнивая, однако?'
Она как-то удивленно задумывается.
— Странно как-то... Да, наверное. Хотя скорее нет. Но ведь обидно же?
— Обидно.
— Ты о чем?
— Сюшь, ничиго нэ сдэлал. Зашол только, да! — пытаясь подражать незабвенному товарищу Саахову, говорю я в ответ.
Надежда вопросительно смотрит поверх чашки с кофе.
— Ну, это я в смысле, что ревнивый человек — мрак и печаль для окружающих. Я с некоторых пор вообще ревнивых считаю сумасшедшими. Или сильно-сильно закомплексованными.
— Чей-то муж побил? — с лицемерной участливостью ехидно спрашивает девушка, только вот глаза у нее становятся чуток более встревоженными что ли...
— Не, этого не бывало. Мы же интеллигентные люди! Тем более, что я давно приучен — как муж в дверь, так я его табуреткой по башке. Не, тут все отработано, долголетняя практика, отточенные приемы, да и табуретку я всегда с собой приношу. И сейчас — вон видишь, стоит на боевом посту — указываю пальцем на тяжеленное дубовое чудовище, доставшееся нам в наследство вместе с квартирой.
Надя облегченно улыбается. Что-что, а эту табуретку она отлично помнит, ухитрилась ссадить об нее колено в первый же день. Я еще на грохот и брань выскочил, полюбовался, как соседка на одной ноге скакать умеет.
— А сам ты ревнивый? — спрашивает она меня.
— Неа.
— Что, совсем — совсем 'неа'? — удивляется Надя.
— Конечно. Тут ведь все просто.
— Да? Расскажи, пожалуйста! — она по-школьному складывает аккуратно руки на краешке подноса, как на парте и внимательно смотрит взглядом восхищенной первоклассницы — отличницы. Полное впечатление несколько смазывают обнаженные груди, нахально торчащие сосками и сбивающие меня с полета мысли.
— Кгм... так вот... значит все просто... ('а ты смотри в глаза' — выручает дельным советом внутренний голос), так вот все просто — ревность ощущение того, что кто-то лучше тебя.
— Меня? — голоском примерной ученицы переспрашивает Надежда.
— Смотря, чья ревность. Если ревность твоя — то тебя, если моя — то меня. Записала?
— Ага. Кто-то лучше тебя. Очень обидно.
— А вот и нет. Если твердо убежден, что лучше тебя никого быть не может — все гораздо легче. И если променяли — то дуры набитые. Как тот балбес из байки, что коня на гуся поменял. Вот пусть с гусем и живут.
— И помогает? Что, не бросали никогда? И сам не бросал? — и она старательно хлопает ресницами.
— Как-то ты слишком заинтересованно спрашиваешь.
— Да слыхала, было дело, что уж одна-то девушка у тебя была. Не хотелось бы встречать ее табуреткой.
А, вон оно что! Видимо Надежда не относится к тем, кто считает, что секс — еще не повод для знакомства. Ну, вообще-то я и сам такой. По-моему уж куда как повод.
— Тут, понимаешь ли, дело такое, что собственно мы решили отдохнуть друг от друга. Подумать, так сказать в отдалении.
— Что, все покрылось льдом? Сгорело огнем и замерзло? — пытается по старой женской привычке разобраться досконально в такой тонкой и запутанной материи, как человеческие отношения Надежда.
— Ни то, ни другое. Отношения были теплые, даже не горячие, а сейчас стали совсем тепловатыми. Ну, в общем как в той шуточке, в которой говорится о паре. Они счастливы, хотя такие разные — она любит шумные компании, а он наоборот обожает почитать в уединении, она обожает горы, а его тошнит от высоты, она в восторге от хэви-металла, а ему нравится кантри, но, тем не менее, они очень счастливы — он в Новороссийске, а она в Хабаровске. Как-то так.
— А ты оказывается скучный рутинер, да?
Тут мне ответить сложно. Но то, что первую проверку на детекторе лжи я прошел отлично, подвигает меня на дальнейшие свершения.
— И вовсе нет. Просто многое, что внушается, как романтика и экзотика на деле чушь свиная. Нет особого смысла бегать по кругу, выложенному граблями, если со стороны и так видно, что это за удовольствие.
— В Интернете прочитал? — и она мне смешливо подмигивает.
— Именно в нем! — честно пучу я глаза.
— И что же ты там такого начитал, разрушитель девичьих мечт? Или мечтов?
— Мечтей. Ну, вот например что любовь на сеновале, или на пушистом ковре или, например, в волнах прибоя — верх романтики.
— А это надо полагать — не так? — почему-то Надя перестает улыбаться.
Внутренний голос тревожно шепчет: 'Если б у меня была красная лампочка, то я бы ей начал мигать. Не стоит ли тебе заткнуться? Что-то сильно не так!' Голос безусловно прав, будь он неладен, но сворачивать тему — не лучше получится. Выбирая слова, говорю об общеизвестном тем, кто рискнул проверить романтику на себе — про сбитые в кровь коленки и локти и потертости на крестце и лопатках у тех, кто прельстился пушистой негой ковра, про то, что попутно парочка собирает грязищу, которая почему-то находится даже в тщательно пропылесосанном ковре. Про исколотые сухими травинками спины и бока и опять же пыль и мышей. Про потертости от песочка, который есть даже в прозрачной воде...
