Да не убоюсь я зла

Вожак ухмыльнулся.

— Посмотрим! Веди его в замок, — он ткнул кнутовищем в Уриэля, и развернулся, больше не обращая на них внимания.

Лют слегка ослабил хватку, и подчинился.

Шли почти рядом, медленно, не торопясь: Уриэль иначе не мог, а сероглазый вожак не хотел. У Люта по спине гуляли холодные волны: звериным своим нюхом он чуял за красивой картинкой оборотня почище себя.

— А ты, волк, парень бедовый, — скучающим тоном протянул господин из замка.

— Кто не рискует, — тот без барыша. А кто рискует зря — тот без головы, — сухо отозвался Лют, — Вот и я рассчитал, что не зря рискую.

— Хм! Откровенно! — протянул аристократ: а в том, что этот — аристократ самой высшей пробы, сомнений не было, — А скажи-ка мне, волк, какие такие у тебя — в монастыре дела могут быть?

Ой, не хорошо, — совсем, не по-людски сверкнули серые очи!

— Вырос я там, — с вызовом дернул верхней губой Лют.

Господин расхохотался — неожиданно и резко.

— Ну, дела! Элеонора, — он сразу же поморщился, — ничего не может сделать как надо...

Из чего волколак сделал вывод, что не только почтения к графине дворянчик не питает, но и мнения о ней самого последнего. А тот покосился на оборотня:

— Будет здесь и Элеонора, — ты ее не минуешь... Скоро будет. Скорее, чем тебе захочется! Она таких как ты о-чень даже любит!

Намек Янош понял с полуслова, и без глумливой паскудной усмешечки на тонких губах, и вызов принял:

— Краснеть еще ни разу не приходилось!

Дворянчик как-то по-бабьи хихикнул. Тем временем они миновали ворота, и Ян скользнул вокруг беглым взглядом — изнутри старый замок выглядел еще мрачнее, чем снаружи, и укреплен был мощно: как к осаде готовились. Да и народу хватало, так что план Хоссера, как ни гнусно это было признавать, — был единственно возможным и верным. И то, потрудиться придется... Ян одернул себя, памятуя, что здесь одного нахального вида мало: не помыслил ли он уже нечто лишнее, — так, на всякий случай!

— Ну что, берешь меня на службу? — поинтересовался Лют, передавая своего пленника подбежавшим слугам.

— А ты умеешь исполнять приказы, волк?

— Убедись, — предложил Ян.

— Непременно, — пообещал господин, и остановил своих людей, уводивших Уриэля.

Подойдя к юноше, он почти ласково сдвинул повязку, все еще закрывавшую тому глаза: Уриэль заморгал, отвыкнув от яркого света.

— Набегался, малыш? — заставляя почти запрокинуть голову, мужчина погладил его по щеке, палец грубо проехался по губам, — Я успел соскучиться. Но время еще есть, думаю я тебя навещу напоследок...

Уриэль стал белее первого снега, не в силах отвести завороженного взгляда от своего палача, — ужас его был воистину запредельным. Ян отвернулся: хорошо, что Марта не видит, совсем с ума бы сошла.

Юноша бешено вырывался, — ворота еще были открыты. Светлые глаза пошли жемчужными переливами, но почти развернувшийся господин, обернулся. Этот взгляд был подобен удару пудового кулака: Уриэль попросту осел в державших его руках, потеряв сознание.

— Совсем распустился... — констатировал главарь, небрежно поправляя перчатку на узкой кисти, и кивнул Люту, — Да, волк, ты все правильно понял! Все еще не передумал?

— Снявши голову, по волосам не плачут! И я тебе душу пока не закладываю!

— Жаль, — получилось это как-то кокетливо, — Мне такие как ты упрямцы, тоже нравятся!

Аристократ дернул головой, отдавая последние распоряжения на счет вновь прибывших.

18.

Лют едва сдерживался, что бы не передергиваться от омерзения: атмосфера, сам воздух давили на плечи, впивались в мозг сотнями игл, стягивали грудь, не давая глотнуть воздуха вдоволь. Все его чувства просто вопили в голос своему хозяину, что отсюда следует держаться подальше. Как могут люди здесь жить... Не эти, а обычные люди: многочисленная прислуга. Хотя, место теплое, а такой обостренный нюх, отнюдь не у каждого... А здесь пахло бедой так, что кружилась голова.

Против воли, Ян не мог отделаться от мысли что будет, например, с этой бойкой вертлявой девицей, то и дело пополнявшей его кружку, когда сюда ворвутся борцы с нечистью. Девизом таких, как они в любом краю было: убивай всех, а зерно от плевел отделит сам Господь. Конюх или кухарка не представляют никакого интереса, а для костров хватает кандидатов поважнее.

Если Хессер рассчитал правильно, ему нужно пережить здесь одну ночь. Завтра не только канун Дня всех святых, но будет нужное положение планет. Он мог бы сделать все уже сегодня ночью, однако приказ был недвусмысленным, да и графини еще нет... Значит ждать, как бы невыносимо это не было.

Лют поднялся, увернувшись от девицы, норовившей мазнуть по нему крутым бедром. Что хуже — безалаберность или самоуверенность? Предоставленный себе, он сомневался, что ему сразу же безоговорочно стали доверять, просто видимо сочли, что навредить он не сможет. И снова приходилось признать правоту своего заклятого врага: ему самому ни в каком угаре не могло привидеться, что он будет сотрудничать с инквизицией. Вот уж действительно лучшей кандидатуры на роль лазутчика подобрать было трудно: как не поверить, что разбойничий атаман и отщепенец-оборотень ради собственной выгоды готов на что угодно. Хотелось набить самому себе морду, вспоминая Уриэля... Рассуждая трезво, шансов на его спасение нет. Тем более, что если шатание Яна по двору, от кухни к караулке, треп со слугами и солдатами — выглядели абсолютно естественно, то сомнительно, что бы его пригласили в графские покои.

Хоть бы Марта взялась за ум и гнала бы куда подальше — одним камнем на душе было бы меньше. Ему надо выжить, выбраться, и вернуться за отцом Бенедиктом, — не позволять же, что бы за его похождения расплачивался такой человек!

Лют потянулся с хрустом и устроился на выданном ему тюфяке. Но стоило только уснуть поглубже, как в сон ледяной струей стремительно ворвалась тревожная нота. Страх, боль, отчаяние ударили в сердце холодным железом... Даже не просыпаясь Ян удивился: кошмарами он не мучился. Всплеск — Лют резко вскидывается, не понимая, что это было: словно взмах ресниц и вниз срывается одинокая слеза... Жуткое ощущение, когда на смену потоку разверзается сосущая липкая пустота... Сон, как рукой сняло!

Наваждение оборвалось вместе с сонливостью, а Ян долго еще не мог перевести дыхание. Вокруг все было спокойно, но это было спокойствие жухлой листвы, прикрывающей наточенные колья. Впервые Люту стало по-настоящему страшно. Он сам сунулся в капкан, почти позволил одеть на себя ошейник... Что дальше?

Сомкнуть глаз так больше и не удалось. Вынужденное безделье, растянутое ожидание тяготили больше, чем самые бешенные стычки, преследования и прочая кутерьма, но иначе было нельзя. Однако терпение, как и смирение, никогда не были его сильными качествами. Скрипнув зубами, Ян отправился в караулку, еще издали уловив характерный стук костей, что б хоть как-то убить время, а заодно и примелькаться.

'Холодно... как холодно...'

Уриэль лежит, прижимаясь щекой к полу, открывать глаза не хочется, да и не зачем — он все слышит и так: шаги, звук отставленного бокала... Рубин никуда не уйдет — значит, ночь будет долгой... Тем более, что теперь можно не церемонится, ведь он должен прожить лишь до следующей ночи — меньше суток.

Легко ли знать, что ты жив только потому, что назначенный час еще не настал, потому что тебя просто некем заменить, ведь произведшая тебя на свет ведьма, после этого стала бесплодной — такая досадная нелепость, когда разрушенная матка становится препятствием для запредельных по масштабу планов! Иногда он жалел, что не умер тогда же, что его сразу не пустили на ингредиенты для зелий.

Как сейчас... Уриэль молился бы, что бы эта кошмарная ночь кончилась быстрее, если бы следующая не была последней. Даже инквизиторы милосерднее — перед костром, могут удушить.

Страшно. Страшно знать, что даже смерть не будет тебе избавлением. Можно кусаться, огрызаться, а все равно страшно. Знать, что на смену холоду придет Геена и неволя пуще этой. Можно бы не верить, — а как, когда вот оно доказательство рядом, и он может дотянуться до сапог.

Шорох, манерный вздох — Рубин скучает. Рубин всегда скучает, особенно по ночам — Уриэль это слишком хорошо знает. Хорошо... хорошо, что Элеоноры нет, но сейчас он был бы рад и ей...

На него обрушивается волна чужой воли. 'Это все, что тебе осталось, демон, в этом мы одинаковы, просто ты сильнее. Именно поэтому ты можешь делать со мной такое, когда людей приходится убеждать и соблазнять. Тебе наверное приятно чувствовать свою силу, утвердить хотя бы ее остатки...'

Воля сминает и давит, влезая в самые заповедные уголки, ледяные пальцы выкручивают сознание, как чуть раньше тело.

'Нет! Не дам...'

— Как ты смеешь, маленький выродок! Менее, чем ничтожество... Ты смеешь убегать, ты смеешь сопротивляться... — голос вкрадчив и нежен, только стальная хватка перекрывает доступ воздуха в легкие, — Что ты можешь понять... Что стоит низвержение в Ад, по сравнению с низвержением в мир?! Как можешь ты оценить, насколько я жалок теперь?! На сколько слабо это тело?! Не зная ничего иного... Кара! Куда уж хлеще: быть одним из червей в вашей куче перегноя! Пятнадцать лет: оказывается это очень долго!

'Быть человеком не так уж плохо! Только что такое быть человеком?...'

Во рту знакомый вкус — вкус собственной крови...

'Элеонора купается в крови, что бы сохранить молодость, а тебе нужна боль, чтобы становиться сильнее. Моя... Что такое боль тела, когда рвут на кусочки душу, подбираясь к самому сокровенному... Уйди!!! Мне есть, что помнить! Немного, но есть! И я не позволю тебе этого даже коснуться!'

— Ого! — узкая ладонь гладит волосы с обманчивой лаской, — Из тебя может быть вышел бы толк! Какая жалость, что мы с Элеонорой связаны контрактом и я не могу пока выбрать никого другого вместо нее... А это значит... Ты ведь знаешь, что это значит.

Уриэль молчит. Давление, выворачивающее все существо на изнанку, становится невыносимым, и сознание плывет. Он уже не понимает, где он. Холодно...

'Сострадание и одобрение в темных глазах невозмутимого монаха... Марта, перевязывает ему ожог... Его держат сильные руки, можно положить такую тяжелую голову на крепкое плечо... Это бред, поэтому можно делать все, что угодно... Даже просить... Ян, очень холодно... Ян!'

Резкая боль оборвала грезы и вернула четкость восприятия. Рубин вывернул руку, заставляя разжаться кулак и открыть метку от креста.

— Забавно. Хм, и почему же она тебе так дорога? — голос шуршит на ухо перекатом металлических бусин в шкатулке.

'Зачем ты научил меня надеяться, Лют?!

Господи, какая долгая ночь сегодня...

Ты слышишь, Господи? Неужели тебе действительно угодно все это...'

19.

Въезд графини Элеоноры пропустить было трудно: внушительная свита и гости ворвались во внутренний двор шумной блестящей толпой. Ржание, звон изукрашенной сбруи и шпор, беготня слуг. Лют присел в сторонке, отмечая про себя: понятно, почему ей понадобилась помощь нечистой силы — обеспечить такую роскошь не смог бы и самый богатый, благополучный край в безнадежно мирные времена, не говоря уж о виденном им по дороге кое-как выживавшем убожестве. Сама графиня Элеонора сразу же бросалась в глаза даже посреди этого пестрого сборища, и при этом ее абсолютно невозможно было рассмотреть: тяжелый шитый золотом плащ с низко опущенным капюшоном полностью скрывал и лицо, и фигуру.

'Вот под таким плащиком она дублетер и прячет', — мрачно подумал Ян. Последние сомнения растаяли в одночасье. Женщина, которая влезает в подобные игры, убивает не защищаясь, а из-под тишка — должна быть готова к тому, что и к ней будут относиться не по признакам слабого пола.

К тому, что его потребуют пред сиятельные очи он был готов, и только запоминал расположение помещений — пригодиться. Обстановочка в господской части замка, чем-то напомнила Яну логово перекупщика: та же мешанина всего и вся. Каждая в отдельности вещь — гобелен, предмет мебели, подсвечник сами по себе или в должном интерьере произвели бы впечатление, но здесь безнадежно терялись, создавая общий яркий безликий фон. Одно только запоминалось — поживиться здесь было бы чем! С этой мыслью Ян и шагнул в приемную залу, в центре которого, в высоком кресле сидела графиня Элеонора.

Она выглядела гораздо моложе, чем ожидалось. Сколько ж ей лет было, когда родился Уриэль, мельком удивился Лют. Кланяться он не стал, наоборот вздернув высоко подбородок.

Элеонора сидела пощелкивая остреньким коготком по шкатулке на столике, не поднимая на него взгляда, и, Ян, не стесняясь присутствующих здесь же гайдуков, подробно ее разглядывал. Как уже говорилось, графиня выглядела очень молодо — кожа ее просто светилась благородной матовой белизной. Поэт мог бы сказать, что ее неприкрытые ничем волосы, собранные в замысловатую прическу, были цвета бледного золота, Люту — они напомнили лыко или паклю. Но становилось ясно, в кого пошел Уриэль: она была тонка в кости, худощава, хотя женственные формы каким-то образом корсет не только не скрывал, но даже подчеркивал, и хороша хрупкой тонкостью ангела. Как узнал оборотень, Элеонора вот уже больше десятка лет была вдовой, но траур не снимала — скорее потому, что темный цвет и строгий покрой модеста, лишь выгодно оттенял ее облик. Тем более, что она нашла, чем его компенсировать, просто сияя от драгоценностей. Понятно было, откуда ноги растут у всего этого украшательства: женщина, она и есть женщина, просто меры не знает. Или не хочет знать.

— Как видишь, — нарушил затянувшееся молчание томный голос, — теперь в нашей коллекции есть самый настоящий волк.

Оказывается, одержимый господин тоже был здесь, устроившись у окна. Хотя его было прекрасно слышно создавалось впечатление, что он говорит шепотом.

— Неужели? — Элеонора все таки повернулась, вонзаясь в Люта взглядом светло-серых глаз, — Не верится. Я хочу видеть!

— Может я и волк, но не фигляр, — осадил ее Ян, — Забавлять — не приучен!

Элеонора резко встала, обводя его взглядом с ног до головы и обратно.

— Люблю норовистых! — с придыханием выдала она, когда Лют уже уверился, что рассчитал неправильно. В любом случае, шута и слугу он из себя изображать не собирался.

Графиня в это время, что-то вспомнив, обратилась к одержимому:

— О норовистых, как там... — она прищелкнула тонкими пальцами, — Ты не испортил его совсем, Рубин?

— Какая разница? — недовольно поморщился тот, — Все равно нужна только его кровь.

'Солнечно сегодня, тепло...' — подумал Ян, глядя в окно. О ком они говорили, он прекрасно понял.

— Кровь... — протянула Элеонора, подплывая ближе, — Надо же, сколько всего заключено в этой жидкости... Кровные узы, кровное родство, кровное братство, клятвы, скрепляемые кровью... кровь — это жизнь, это власть! Кровь... Это так красиво!

Она оказалась совсем близко. Сумасшедшая, твердо осознал Лют, и подтверждением прорвался придушенный смешок Рубина.

Элеонора остановилась вплотную, смяв юбки, — так, что оборотень чувствовал ее дыхание на своей коже.