Королевство белок

Берест и Хассем стали ходить с Зораном в город искать поденную работу. Договорившись быть попутчиками на юг, они решили зарабатывать вместе. Иллесия разрешила новым знакомым жить у себя. Зоран с Берестом расширили ход, который вел к Иллиному жилищу. Теперь Илла не боялась, что об ее убежище узнают. Таких, как Зоран и его земляк, запросто не выселишь. Пусть только кто-нибудь потребует платы за жилье! Да он разорится на одном том, чтобы нанять ребят, способных выбить плату!

Ирицу Илла обещала взять с собой в кабак. Но Берест заупрямился. Когда они плыли на лодке в Анварден, Ирица рассказала ему про хозяйского сына с хутора: как он заманил ее на лесную дорогу и вдруг схватил. "Вот почему я убежала. И вот почему боялась тебя", — призналась она. Берест сжал кулаки: "Ирица, да как же ты поверила чужому человеку!" — "Он сказал, что с тобой беда". Берест опустил голову: "Глупая ты лесная белка..."

В Богадельне Берест велел Ирице сидеть в каморке. Илла смеялась над ним: "Прячет невесту за семью замками!". В душе она признавала, что Богадельня — место неспокойное, а Ирица, на ее взгляд, едва ли способна была за себя постоять. Но сама Илла нипочем бы не стала так слушаться своего парня.

Берест, как умел, утешал Ирицу, что этот плен ненадолго: "Ты потерпи. Мы быстро заработаем на дорогу. Я хороший работник, а Зоран и того лучше. Еще немного, Ирица, — и мы в путь! Перезимуем на юге, потом поедем ко мне на родину, поженимся и начнем с тобой поживать и добра наживать". Добившись, чтобы Ирица улыбнулась, он уходил на поиски поденщины.

Недавно им посчастливилось. И Берест, и Зоран оба умели плотничать, и их наняли чинить в доках подгнивший причал. Хассем был их подручным.

Но, пару дней постояв по пояс в холодной воде, Зоран застудил старую рану. Ночью у него начался бред, разболелась нога. Утром он с трудом мог ступить на нее, а засучив штанину выше колена, увидал, что шрам покраснел, и колено распухло.

— Ух ты! — Иллесия не на шутку встревожилась. — Ложись, куда ты пойдешь! Я по Богадельне пробегусь, у теток поспрашиваю, может, мази какие есть.

Зоран посмотрел на нее виноватым взглядом больного пса и снова лег на топчан.

Ирица глянула на воспалившийся шрам и вопросительно подняла глаза на Береста: можно, я по-своему ему помогу? Здесь, в каменных руинах, сила лесовицы была не та, что в лесу, но облегчить воспаление она бы сумела.

Берест окликнул Иллу:

-Постой. Ирица пусть полечит. Она такая знахарка, что лучше и не сыщешь. Я на себе испытал.

Ирица подошла к Зорану, положила обе руки на воспаленное место и некоторое время сидела неподвижно. Илла с любопытством уставилась на нее — и вздрогнула, увидев, что у Ирицы светятся глаза. Когда Ирица убрала руки, опухоль заметно спала.

— Во дает! — вырвалось у Иллесии.

Зоран, лежавший на топчане, приподнялся на локте, чтобы посмотреть. Ирица удержала его:

— Ну, вот, а теперь спи. Скоро все пройдет.

Лесовица пододвинулась поближе и ладонями сжала ему виски. Зоран почувствовал, что его охватывает сон.

-Не бойся, — шепнул Иллесии Берест. — Она ничего плохого не делает. Посмотри, — он распахнул рубашку на груди, показывая рубец от ножа. — Вот от этого Ирица меня за неделю на ноги поставила.

-Ну и дела! — потрясла головой Иллесия. — Это как так у нее получается?!

-Ирица — лесная пряха, — произнес Берест. — Только молчи об этом, ладно?

-Да уж конечно! — воскликнула Илла, глядя на Ирицу круглыми от удивления глазами. — А то вся Богадельня сбежится! Само собой, никому ни слова.

Когда Берест и Хассем ушли в город, Ирица села на край топчана, прислонившись к стене: у нее кружилась голова. Леса, который поддерживал ей целительную силу, вокруг не было, и Ирица отдала Зорану просто часть своих жизненных сил.

— Не выспалась, — по-своему решила Иллесия. — Ну, посиди. А ты правда настоящая лесовица?

-Да, — подтвердила та. — Ирица — моя трава.

Илла с удивлением присматривалась к Ирице, к которой до сих пор относилась, как к тихой младшей подружке. Потом Иллесия принялись за свои обычные утренние дела по хозяйству. Девушки переговаривались негромко, чтобы не разбудить Зорана.

— Ты лесовица, а замуж идешь за человека, — спрашивала Илла, выметая веником сор из угла. — Ты что, его так полюбила, даже своим предпочла?

— Как это предпочла? У меня других и не было. Он мне имя дал...

— И все? А что, из ваших, лесных, подходящих ребят тебе не нашлось?

Ирица покачала головой:

— Дубровники — мои братья.

— Вот как! — Иллесия кивнула. — Только знаешь, что я тебе скажу? Как подружке — не обидишься?

Ирица вопросительно посмотрела на Иллу.

— Смотрю я на тебя: как это ты сама за парнем бегаешь?

— Я бегаю? — не поняла лесовица.

— Ну, а как еще назвать? Вы еще не поженились даже, это он вокруг тебя плясать должен! А ты с него глаз не сводишь, вот таких, — Иллесия хихикнула и изобразила, как могла, влюбленный взгляд. — Берест для тебя свет в окошке. Он тебе запретил в кабак ходить, а ты и слова поперек не скажешь. Сидишь тут, скучаешь в темноте, а ослушаться боишься. Вот пошли-ка хотя бы сегодня со мной... Не съедят тебя! Меня же не съели. Хоть на людей поглядишь. А то смотри, подруга: он тебе на шею сядет.

Ирица с непонимающей улыбкой глядела на Иллу.

-Я его не боюсь.

— Ты избалуешь его. Знаешь, как ребята нос задирают, когда видят, что девчонка влюбилась и никуда не денется? Так что, подруга, не будь такой овечкой!

Тихо рассмеялся Зоран. Девушки думали, что он спит. Во всяком случае, Ирица велела ему спать и была уверена, что ее магия действует. Но Зоран рассмеялся:

-Берест — парень хороший. К нему можно и без строгости, Ирица. Увидишь: женится — сам тебя будет слушаться.

— А, смотри-ка, проснулся! — обрадовалась Илла и села ближе к Зорану. — Ну, как, ничего не болит?

Зоран только покачал головой.

-Раз уж я слышал ваш разговор, хотите, секрет вам открою? У женщины, которую любишь, слово имеет силу заклятья. Вот скажет она: "Ты хромой бродячий пес" — и будешь псом всю жизнь. А скажет: "Ты прекрасный витязь" — и будешь прекрасным витязем.

Илла рассмеялась.

— Смотри-ка, хромой бродячий пес, слова-то какие жалобные, — подмигнула она Ирице. — Ну, всякая девчонка захочет лучше с прекрасным этим... витязем жить, а не с псом бродячим, — продолжала она. — Так что если она не дура, то и назовет как надо. А если дура, зачем в нее такую влюбляться? Ты люби ту, которая верные слова скажет и в "пса" не превратит.

Зоран накрыл ее ладонь своей, тяжелой, точно каменной.

Ирица сидела на краю топчана и задумчиво смотрела на них.

В тот же день Ирица решилась. Она сбегала в кабак, чтобы принести Зорану горячей похлебки.

— Если кто пристанет, — наш народ сама знаешь какой, — я тебя в обиду не дам! — ободрила Иллесия.

— Никто меня не обидит. Пусть только сунется, я его так оцарапаю! — смело ответила Ирица.

Она впервые без дрожи и страха вспомнила, как на хуторе защищалась от хозяйского сына, как напугала его вдруг засверкавшими по-кошачьи глазами и убежала в лес.

Когда Зоран поел и снова уснул, Ирица, завернувшись в одеяло, неподвижно сидела в углу. На душе у нее было тревожно. Она вспоминала, как Илла изображала "влюбленный взгляд" и смеялась над ней. "Вот так и Зоран смотрит на Иллу, — думала Ирица. — Человеческие девушки не "бегают" за парнями, у них все наоборот!".

На другой день Ирица сказала Иллесии:

-Я опять пойду с тобой в кабак. И сегодня я останусь, а Зорану обед ты понесешь. Он тебе больше обрадуется.

Кабатчик не был против, чтобы Илле помогала девушка в крестьянской одежде, якобы из земляков ее сожителя. Хозяин даже обещал накормить Ирицу даром. Ирица возилась на кухне, бегала вместо Иллы в темный чулан за крупой. Илла ругалась — "там темно, как у демона в заднице, и крысы в локоть длиной!". Ирице в темноте было нетрудно найти все, что угодно, а крыс она не боялась. Правда, из кухни Ирица не высовывалась и на стол не подавала.

А на третий день Ирица сказала Бересту:

— Я буду ходить в кабак помогать Илле. Я уже ходила, я теперь все умею делать, как Илла. Она меня научила.

Зоран с Иллой переглянулись. Берест нахмурился, но Ирица быстро добавила:

— Как другие женщины у людей, так буду и я.

Берест вдруг широко улыбнулся, и Ирица невольно начала улыбаться так же.

— Хочешь — так будь... Вот ты какая, оказывается! А я думал, ты совсем робкая.

— А я нет... — сказала Ирица тихо, и Берест обнял ее, а потом пошел на улицу за водой. Во внутреннем дворе развалин был вырыт колодец.

Ирица вышла следом за ним.

— Скажи, Берест, — вдруг окликнула она. — Я за тобой бегаю, да? У людей так не делают? Это плохо, что я тебя так сильно люблю?

Берест обернулся и быстро подошел к ней.

— Скучаешь одна? — и — почти шепотом: — Белка лесная... А я-то как без тебя скучаю!

-Смотри, дом моего бывшего хозяина, — показал Бересту Хассем во время одной из их вылазок в город.

На всякий случай они обошли дом стороной, чтобы никто из знакомых рабов не узнал Хассема и не полез с расспросами.

Потом всю ночь Хассем вспоминал единственное, что ему было жалко в прошлом: бывшего актера Энкино, которого судьбой невольника занесло на господскую кухню чернорабочим.

Что Хассем о нем знал? Что он родом из приморского южного города Тиндарита. Отец Энкино был домашним учителем-рабом, который жил почти так же, как живут господа, учил хозяйских детей, толковал самому хозяину трудные места из философских трактатов и смотрел за библиотекой. Однажды хозяин продал своего домашнего мудреца богатому аристократу из Анвардена, большому поклоннику театра. Ученый раб должен был переводить для нового господина классические пьесы с древнесовернского языка. Энкино чем-то привлек его внимание, и его купили вместе с отцом. Новый господин взял его в труппу. Энкино играл мальчиков и девочек, потом — девиц, а когда подошел, наконец, к тому возрасту, чтобы начать играть юных героев, господин охладел к театру и распродал актеров.

Энкино попал на господскую кухню.

Хассем помнил, как кухарка, бранясь, учила его чистить котел песком.

— Вот посмотрите, никакого толку не будет от этого белоручки!

— Надеюсь, что будет, госпожа, — возразил новый раб и чуть-чуть улыбнулся. — Я допускаю предположение, что научиться чистить котлы возможно.

Поначалу Энкино плохо понимал невольничий жаргон. Впрочем, нахвататься новых слов было для него парой пустяков. Бывший книжник не потягался бы силой ни с одним рубщиком мяса, но работа уборщика и посудомоя пришлась ему в самый раз: Энкино никогда не был слабого сложения, и если бы успел, как мечтал, поиграть на сцене героев, ему не стыдно было бы надеть доспехи.

Он почти сразу почувствовал, что умудрился вызвать к себе враждебность всей кухни. Энкино не знал, почему: он старался делать свою работу хорошо и со всеми был безобидно учтив.

Хассем слышал пересуды о новичке. Судачили, что если южанин раньше был "почти господином", а теперь его бросили в грязь, то и нечего ему смотреть так, как будто бы он "тоже человек". Это сказал помощник мясника, здоровый крепкий мужик, который когда-то был таким же кухонным мальчишкой, как Хассем, и кухарка посылала его выносить помои или перебирать гнилой лук. Хассем понял, что на южанина сердятся потому, что у него слишком много гордости. Хассем размышлял: на самом деле у него гордости не много, но всем и это кажется чересчур, потому что его "бросили в грязь".

Хассем еще в детстве держался особняком и с годами становился все более замкнутым. По вечерам он часто выходил во двор и неподвижно сидел у стены пристройки. Никто никто не спрашивал, о чем он думает и что с ним происходит в это время.

Теперь он думал об Энкино: что нет никакой справедливости в том, как с ним поступают. Ему в лицо отпускали неприличные шутки; на пути ставили ведра с водой, чтобы он споткнулся; кто-нибудь крал и прятал его башмаки, его толкали, портили ему еду. Энкино не умел даже толком браниться. Книжные проклятья вспыльчивого, как все южане, парня вызывали в ответ хохот, но самая потеха начиналась, когда Энкино пытался объяснять.

— Постойте! — восклицал он. — Все же не так, как вы думаете! Мир — и тот, возможно, устроен совсем не так, как вы думаете!..

Он не успевал досказать, чтобы стало понятно, какая связь между его обидой и устройством мира.

-Что я должен сделать, чтобы меня выслушали?! — яростно, но тщетно требовал он. — Вам только надо понять причины и следствия. Я знаю, как на самом деле, я вам расскажу... Вам кажется, что вам весело надо мной смеяться, но если бы вы знали то, что я, вы бы не делали этого!

Хассем и сам не понимал, почему в душе он на стороне Энкино. "Я знаю, как на самом деле!". Вот бы он рассказал? Хассем стеснялся спросить. Вдруг решит, что тоже в насмешку? Вдобавок южанин был старше, у него уже пробивались усы. Зато Хассем брался помочь ему делать всякую кухонную работу. В ответ Энкино сам стал пересказывать ему книги. Хассема только удивляло, что в этих книгах не упоминается про Творца. До сих пор мальчик думал, что все мудрецы пишут о том же, о чем рассказывала ему мать, но более правильно, чем она.

Ночью, когда все спали, Хассем и Энкино в укромном уголке вели совсем другие разговоры, чем обычно велись в пристройке за кухней. Юноша рассказывал младшему приятелю о театре, читал наизусть монологи из пьес и отрывки старинных поэм, а еще больше говорил о науках, изучающих мир.

Учиться читать Хассем не захотел.

— Все равно на кухне нет книг, — сказал он. — И толку от них нет, — добавил, подумав. — Там же не написано, почему Творец хотел создать Князя Тьмы добрым, а он стал злой... И почему хотел мир сотворить хорошим, а мир плохой.

— Вот что тебе нужно? — понял Энкино. — Но вселенная, возможно, совсем не была сотворена.

Он стал пересказывать учение тиндаритских философов, что Вселенная — и есть творящее начало, но она не разумна. Вселенная пребывает в вечном движении, которое представляет собой пляску бессчетного множества огненных пылинок. Они так малы, что их нельзя разглядеть, и из них состоит даже воздух. В пляске эти пылинки складываются в вещи и в целые миры. Энкино сказал, что неизвестно, каково существо, которое люди зовут Вседержителем, но если он на самом деле есть, то он такое же порождение вселенной, как любой мотылек.

— А ты не боишься, что он тебя накажет? — испугался Хассем.

— Страх и познание ведут в разные стороны, — чуть-чуть улыбнулся Энкино. — Это сказал бродячий философ Сардоник где-то на дорогах Соверна.

Хассем многое узнал от него по истории, географии и устройству вселенной. Правда, все это он воспринимал по-своему, причудливо сочетая с усвоенной от матери верой.

-Модель небесного свода можно сделать из обыкновенной миски. Стоит в середине установить простой вертикальный штифт, — говорил Энкино, подняв с земли щепочку. — Тень, которую он отбрасывает на вогнутую поверхность, отражает дневной путь солнца.