Любовь и смерть Геночки Сайнова

Советский профессор выбирает свободу!

Педагог русского балета остается на Западе!

Русский балетмейстер убегает от КГБ!

В кабинете их было трое. И все они задавали свои вопросы.

Ну? Вы знали о его намерениях?

Вы тоже собирались сбежать?

Говори, сука?

Ты сосала у него?

Как часто вы встречались у него на квартире?

Он давал вам читать книги Солженицына?

Вы обсуждали с ним политические события?

В каких позах он тебя имел?

Сколько раз за свидание он тебя трахал?

Ты знала, что он гомосексуалист?

В Ленинград она вернулась в сопровождении одного из чиновников. Девочки в гостинице, когда она собирала вещи, смотрели на нее, как на зачумленную. С ней никто даже не попрощался. Потом все было как во сне. Допросы на Литейном, комсомольское собрание в Вагановском, ректорат, отчисление...

И вот она в простом плацкартном вагоне. И вот она едет домой. А зачем? Зачем ей домой?

Николай Александрович никогда ни на жену, ни на дочек руки не подымал. Ни Настюшке, ни тем более Аннушке от папы даже легкого шлепка по попке не довелось получить. Хотя бывали моменты, когда и у него кровь горела гневом, да и у девчонок шалости выходили за рамки дозволенного.

Настюху встретила мать. Приехала на вокзал на отцовском УАЗике. А то бы им всех сумок было бы и не дотащить. Кое-что успела за три то недели в Лондоне накупить. И папе, и маме, и сестренке.

В машине о главном говорить не стали — шофера Алешу постеснялись. Но дома, едва Настюха переоделась и спустилась в гостиную, мать все выложила.

Отца, говорят, в обком вызывали из-за тебя.

И что?

Отец два дня потом со мной не разговаривал, я уже бояться начала, что дело совсем плохо. Он же как до этой должности добирался? Пузом, брюхом по Тайге! А тут дочь такого накуролесила.

И что я накуролесила?

А ты не знаешь?

Я что в Англии осталась, я что Родине изменила?

Отцу все рассказали... Да ты и сама знаешь, радио наше сарафанное — Эля твоя сокурсница — Васильева, дочка зампреда... Все рассказала, весь поселок обсуждает, какая такая наша Настюша.

И какая я?

Сама знаешь, на букву бэ.

Это они, мама, от зависти...

..............

Мам, а Аннушка где?

На летнем этаже.

Там же холодно!

Отец туда отопление провел, она там сутками так и сидит со своими книжками.

..............

Гена твой приезжал. Очень нам всем понравился.

Он не мой.

А как же он тебе машину то подарил?

Ну вот такой вот он...

Чудак?

Вроде того...

А Аннушка говорит, что он хороший.

А она почем знает?

Она его чувствует.

Ужинать сели вчетвером, как в старые добрые времена. Отец ее даже поцеловал. Болтали о разном. Аннушка живо интересовалась ночным Лондоном, всем тем, чего не показывают по телевизору — была ли Настюха на стриптизе, видела ли настоящих проституток? Отец даже шикнул на нее...

А после ужина Николай Александрович пригласил Настю для разговора к себе в кабинет.

Отец закурил и сперва долго молчал. Потом сказал, как всегда, как решенное окончательно и более не подлежащее обсуждению,

Тебе здесь не следует оставаться. Погости дома недельку, а там устраивайся на работу. Но не в поселке. Не хочу, что бы наше имя трепали по-напрасну. Поезжай в Тынду. Я узнавал — там есть детская школа хореографии — тебя с тремя курсами училища — возьмут преподавателем без разговоров! Устроишься, семью заведешь. В конце-концов у тебя ведь там друг — Гена... Замуж выйдешь — можешь возвращаться домой... а пока...

А пока — я опозоренная.

Да не просто, доча... Не просто... Тут КГБ вокруг роет — нет ли измены! А я человек видный. Нельзя мне...

В конце марта Гена получил от Донскевичей сразу два письма. Одно от Аннушки, другое от Насти. Гена долго не вскрывал их и таская их во внутреннем кармане полушубка все размышлял: чье письмо его волнует больше? Аннушкино? Или от Насти? И все более склонялся к тому, что письмо от Аннушки ему хочется прочитать гораздо сильней.

Четвертая глава.

Весна пришла в Тынду поздно. Лишь в конце апреля этот уже казалось, вечный снежный плен дал слабину, и под окнами музыкально-хореографической школы с ее южной стороны обнажились бурые островки газона, шесть месяцев до этого покоившегося под двухметровым сибирским сугробом. Настя на переменках выходила на улицу, едва накинув на плечи пальто, прислонялась спиной к нагретой весенними лучами бревенчатой стене и зажмурясь, подставляла солнышку свое усталое лицо.

Эй. Настюха, поедем прокатимся! — притормозив возле школьного крыльца и по пояс высунувшись из кабины, орал Вадик Кудряшов — шофер заместителя председателя исполкома товарища Байбузенко. Того самого, что когда то работал с отцом в строительном тресте. Теперь Байбузенко помог ей устроиться в школу преподавателем хореографии, похлопотал насчет общежития, и так хорошо похлопотал, что при всем тотальном кризисе жилья — ей Настюхе дали отдельную комнату в четырехэтажном кирпичном общежитии молодых специалистов... Другая бы может и радовалась!

Но Настя не радовалась. У Насти были проблемы. Уже два месяца она знала, что беременна. И надо бы уже давно было все сделать! Но Тында — это не Ленинград. Тында — это провинция, где все и все друг о друге знают. И Настя оттягивала решение, оттягивала, понимая, что природу не обманешь, и что тяни-не тяни, точно в положенный срок все в буквальном смысле слова — вылезет наружу.

Эй, Настюха, на танцы в клуб железнодорожников сегодня приходи! Придешь? — Вадик все висел на дверце своего УАЗика...

Надо на что то решаться. Либо бросить все и ехать в Ленинград на аборт... У знакомых девчонок там все связи есть где надо. Только деньги заплати! Или бросаться к маме с папой в ножки... Так или иначе, но тянуть дальше нельзя ни одного дня.

Это Равиль в последнюю неделю перед тем как сбежать... До этого как то еще берег ее, а в последнюю неделю на него как нашло! И чувствовала она тогда, чувствовала, что что— то случиться. Вот и случилось. Равиль в Англии, она в Сибири, а внутри ее растет маленький татарченок.

Анастасия Николаевна, Анастасия Николаевна, вас тут спрашивают! — девчонки из ее класса — крохотные балеринки, высунулись в проем дверей, такие трогательные в гимнастических трико с голыми ножками... Анастасия Николаевна, вас в учительскую к телефону...

Але! Але! Я слушаю...

Настя? Это я, Гена Сайнов. Звоню из прорабской по междугородке. Я твое письмо получил.

Получил? Я рада...

Ты просишь, чтоб я приехал? Да?

Да...

Ты что, не можешь говорить?

Телефон в учительской. Это школа, я тут работаю.

Я знаю. Ты хочешь что бы я приехал?

Да.

Я могу на праздники. Тут на Первое мая вертолетчики знакомые в Тынду полетят, меня захватят.

Я буду ждать. Приезжай.

Она положила трубку и задумалась. Или — или! Или уезжать в эти выходные в Ленинград... Или...

Начальник управления собирал всех прорабов у главного инженера. Между ребятами ходил слух, будто у самого в кабинете был пожар. Все знали, что позади за переходящим знаменем треста, за шторкой у шефа имеется дверца в потайную комнату, где вроде как оборудована спаленка и ванна с туалетом. Никто собственно и не ставил под сомнение необходимость руководства в помещении для отдыха. Мало ли как долго приходится на работе задерживаться. Однако, все подшучивали, мол знаем-знаем, кого и как на том диване охаживают! Жена Бориса Викторовича ехать с детьми в Тынду отказывалась наотрез и вот уже три года как шеф жил на трассе один, а его семья в Москве. Не удивительно, что по управлению ползали расплывчато-сальные слухи о странном обыкновении начальства приглашать главного бухгалтера — Светочку Пиляеву на доклад именно к концу рабочего дня, отпустив перед этим секретаршу и отключив телефоны... Светочка, конечно, то что надо, самый сок! Тридцать два года, фигурка — высший класс. Но у Светочки муж прораб третьего участка... И не даром, наверное — самого отдаленного участка, куда "магирусом" все двенадцать часов пути, не меньше, а и вертолетом — часа полтора.

Вот и говорят, что в прошлую пятницу шеф вызвал Светочку с бумагами... По официальной версии — премии за первый квартал распределять. И сторож ночной — дядя Илья рассказывал потом кому-то, как в два ночи начальник полу-голый со Светкой — бухгалтершей бегали, тушили чего-то. Толи они заснули пьяные, а на столе кипятильник в кабинете оставили, толи еще чего, но факт остается, совещание прорабов устроили у главного инженера.

Гену хвалили. Его второй участок выполнил план первого квартала, и по сути, к концу мая, уже выполнит план полугодия. В этом, конечно проявилась этакая уловка, заложенная в план. Мол, выгрузил конструкции с колес на стройплощадке — а заказчику предъявляешь освоение заводской стоимости этих конструкций. По существующим правилам получается, рабочие еще ничего не делали, монтаж конструкций будет только в июне, но раз уж пролетное строение с завода пришло, заказчик подписывает акты на стоимость металлоконструкций... Двойной учет советской экономики, — сказала Света Пиляева, принимая у Гены акты "формы два", — сто шестьдесят тысяч рублей участок освоил одним движением подъемного крана — разгрузил металл на насыпь с платформы, и план готов! Так что, и премия, и уважение начальства Генка заслужил.

Тут еще масса всяких хитростей. За заказчиком с этими актами еще побегать надо, и водки-коньяка с ним надо попить не у всякого на это здоровья хватит! Все это знают, и поэтому Генку никто не корит, что так легко план квартала перевыполнил. В конце концов, план у всего управления общий — если один участок не выполнит — другим придется перевыполнять, чтобы премия была. А потом, все знают, Генка летом будет давать монтаж и днем и ночью. Гена работать умеет.

На праздники попрошу всех прорабов усилить охрану участков и бдительность. На третьем участке у прораба Пиляева в прошлый выходной рабочие устроили пьянку. Поехали в соседнее село за водкой, опрокинули машину. Потом погнали бульдозер эту машину ставить на колеса. Бульдозер свалили с насыпи, тракторист только чудом жив остался...

Да Вовка Пиляев сам за рулем сидел! Правильно говорю?

Тихо, товарищи, тихо! Хорошо что обошлось без жертв! Вы помните, как зимой на четвертом участке бытовка сгорела... Следствие до сих пор прокуратура не прекратила. Мастер Бугаев под подпиской, домой к себе в Краснодар никак не уедет в отпуск. А почему? Потому что начальники участков — прорабы сами с подчиненными водку пьют.

А с кем еще пить? С медведем Михал Потапычем что ли?

А слыхали, мужики! Семенычу его мастер такую объяснительную от штукатурши подал — обхохочитесь! Пишет штукатурша Петрова... или Иванова, не важно. Объяснительную за самовольный уход с работы... В такой то день, вышла на объект, переоделась, жду мастера с указаниями. Мастер пришел, дал мне пять рублей и послал меня за водкой в магазин. Я принесла водку, он мне налил стакан и мы с ним выпили. Потом он положил меня на скамейку и стал меня... пихать... Потом я оделась и пошла в общежитие. А на утро мастер потребовал объяснительную за уход с работы.

А че! Нефиг с работы уходить! Что она думала? Удовольствие получила, водки ей налили, так она и с работы ушла! Премии ее лишить!

Тихо, товарищи. Приказываю на каждый праздничный день — первое, второе и третье мая — назначить на объектах ответственных из числа мастеров и механиков. И списки ответственных передать телефонограммой в управление. Сайнов, ты на праздники сам, как всегда?

Нет, я в Тынду...

Жениться! Ха-ха-ха!

А если и жениться, Генка парень молодой...

Точно... Молодой...

На вертолет он попал чудом. Лететь на праздники в Тынду по всей их округе оказалось столько желающих, что даже Генкин блат в лице второго пилота Вити Глагоева, с которым загодя было и выпито и договорено, оказался почти бессилен. Потому как у первого пилота Василь-Михалыча и борт-инженера Пети — своих кунаков и дружбанов был полный комплект — двенадцать посадочных мест. А больше — "борт" не брал, потому как внутри вертолета еще были ящики с образцами пород для Тындинской лаборатории... А ящики выкидывать было бы верхом наглости, потому как именно хозяин этих ящиков — геологическая экспедиция института Транспроект и был арендатором летательного аппарата.

Но тем не менее, Генку все же взяли. Уже в последний самый момент, когда Василь-Михалыч запустил турбины и выплюнул через свою командирскую форточку хабарик "Примы", Витя Глагоев, который уж прибирал внутрь вертолета металлический трап, вдруг махнул ему, мол давай, полезай! Генка долго не раздумывал, и инстинктивно поджав голову, дабы лопастями не снесло, нырнул под плоскость вращающегося винта...

Летели страшно.

Машина шла с перегрузом. Да и высота над уровнем моря сказывалась — Восточная Сибирь, это не Западная, что вся в низменности! Трясло ужасно. А потом еще и выяснилось, что у ребят на приборной доске табло пожара в левой турбине все время загоралось. Но Василь-Михалыч вместе с борт-инженером Петей его просто игнорировали. "От влажности замыкает где то", — сказал Витя Глагоев.

В Тынду прилетели в пятнадцать тридцать по местному времени. Из здания аэровокзала Гена позвонил в школу, но там к телефону никто не подошел. Конечно... Предпраздничный день!

Пошел ловить машину. Остановил большой самосвал. В кабине водкой воняет! Шофер пьяный. Рядом с ним парень в матросском бушлате — спит, а по полу бутылки пустые из под рябины на коньяке перекатываются.

Куда тебе, кореш?

Возле военторга общежитие знаешь?

Бабское?

Точно!

Знаю...

Гена примостился рядом со спящим морячком.

А чего так рано отмечать начали?

А ты че — ГАИ что ли?

Да нет, просто так...

А просто заколебала эта жизнь. Крутишь эту баранку день за днем, а толку — хрен с маслом.

Почему хрен с маслом?

А потому, кореш, что начальство нашему брату — работяге все равно хрен заплОтит — сколько ты ни упирайся!

Ну отчего же?

А ты сам, кем работаешь?

Я? Прорабом...

А-а-а! Начальничек... Ну-ну...

Замолчали. И Генке стало как то неудобно от того, что он начальник, а вот пожалел его этот парень и везет... И по здешним сибирским законам — денег с него не возьмет.

А в Тынду чего? К жонке?

К невесте.

А-а-а! Ну тады йой!

Когда Гена спрыгивал с высокой подножки у подъезда молодежного женского общежития, шофер крикнул ему, — "невесте привет от героев трассы!"

На третьем этаже в длинной череде одинаковых — из прессованных опилок дверей он нашел ее. "Комната образцового порядка", прочитал Гена табличку, приколотую возле эмалевого номера "88". Счастливый номерок — то, — подумал он и постучал.

А я тебя ждала, — сказала Настя, сразу обняв его за шею, и даже не закрыв двери в коридор, ласково прильнула к нему, душистыми и мягкими своими губами растворяя его, как растворяет горячая вода брошенный в нее кусочек сахара-рафинада.