— Что, летчикам нашим не нравится, когда ими пехота командует? — мстительно иронизировал Петров. — Видите ли, те не умеют авиацию правильно использовать, а берутся руководить!
— Правильно возмущаются. Кто за погубленные двигатели теперь ответит? Или ты хотел, чтобы мы своими ракетами парочку колхозов с лица земли стерли? — возразил старший техник первого звена Славка Шувалов.
Шувалов и Петров были ровесниками и оба в одинаковом звании — старший лейтенант. Однако Славка имел высшее военное образование и слыл в эскадрилье интеллектуалом. Этого было достаточно, чтобы Женька на дух таких не переносивший, азартно полез в спор, не желая оставлять последнее слово за 'шибко умным':
— А когда пилотня техсоставом командует, ни хрена в технике не разбираясь? Это что, Шувалов, правильно?
— Ничего не поделаешь. В конце концов, это мы для них, а не они для нас, — пожал плечами Славка.
— Так, и авиация, сама по себе, не нужна никому! — взвился Женька. — Она работает для пехоты и, значит, только краснопогонники должны определять, куда ей лететь и что делать. А если бы на самом деле война? Ничего, пусть летуны немного побудут в нашей шкуре. Так им и надо!
Мнения разделились. Спор начинал набирать крутые обороты, когда в него вмешался Дед:
— Пока вы еще не подрались, расскажу вам историю. Аналогичный случай произошел со мной на авиабазе Борзя в Забайкалье. Был я тогда еще летехой зеленым.
Все тут же замолчали. Любимым занятием эскадрильи было слушать Дедовы байки. Капитан огляделся вокруг словно удостоверяясь, что все готовы внимать его словам и начал:
— Вот, также, подняли нас по тревоге. Я свой агрегат подготовил к вылету. Короче, стою, жду летчика. Смотрю, вместо него, к моему самолету подходит какой-то полковник. В петлицах у него — танки. Ну, понятно, сразу соображаю, что это — проверяющий. Подхожу, докладываю. Мол, самолет к вылету по тревоге готов. Техник самолета, такой-то.
Стало уже совсем темно. Порывами налетал холодный ветер, гоняя желтые листья. Один из них попал Деду прямо в лицо и залепил ему левый глаз. Рассказчик, лениво выматерился, смахнул непрошенную помеху и продолжал:
— Полковник мой доклад выслушал и выдает: почему не взлетаешь? Я растерялся, ошалел просто. Мямлю что-то, про то, что летчика жду. Тогда, танкист интересуется: ты, сколько уже лет в боевом полку служишь? Я отвечаю — четыре. А тот: и что, за это время еще сам летать не научился?! Вот, у нас, как. Кто первый в парк по тревоге прибежал, тот начинает технику из-под удара выводить. Все равно, кто. Хоть комполка, хоть последний рядовой. А у вас бардак, ну и бардак! Правильно говорят в армии: когда бог наводил на земле порядок, то авиация была в воздухе.
Курилку потряс мощный гогот.
— Сразу видно, что полковник этот Горького не читал. Не знает, что 'рожденный ползать — летать не может', — поделился своими знаниями советской классики Шувалов, едва техники закончили смеяться.
— Не прав ты, Славка, — снова завел свою шарманку Петров. — 'Рожденный ползать — летать не хочет!'. Вот это будет правдивее.
— Ну, Женька, Горький до такого бы не додумался. — Шувалов безнадежно махнул рукой, прекращая спор.
— Да, что он твой Горький в жизни видел, если ни одного дня техником не послужил? — Петров, казалось, даже не заметил, что его противнику уже надоела эта дискуссия. — Ведь все, что человеку надо: и жратва, и водка, и бабы — все это на земле находится. А что там наверху? Воздух один! Так что я там забыл?
— Опять же, рожденный ползать — он везде пролезет! — добавил капитан.
— Верно, говоришь, Дед, это про нас, про техноту! — Петров повернулся к ка?питану. — Если хочешь знать, то я....
В этот момент разговор прервал инженер эскадрильи, неожиданно появившийся на пороге технического домика:
— Весело вам? А ну, выходи строиться. Однозначно, стопроцентно! — чувствовалось, что Тихон находится в дурном расположении духа.
— Что, по домам, товарищ капитан? — предположил кто-то. — С ранья, здесь торчим.
— Филонов, — в полутьме инженер узнал офицера по голосу. — Я твоего мнения спрашивал? Тогда молчи и слушай сюда. И все, внимание! Сейчас, выстраиваетесь цепью, стопроцентно, и идете вдоль всех рулежек зоны, очищая бетонку от камней, земли и прочих посторонних предметов.
— Это сейчас-то, по темноте?! — из строя раздались недоуменные возгласы. — Что, завтра утром нельзя?
— Молчать! — заорал Тихонов. — В армии приказы не обсуждают, а выполняют! Кто не умеет фонариком пользоваться или у кого его нет, поднять руки. Будет у меня языком на ощупь рулежки чистить, однозначно. Желающие? Тогда, разойдись выполнять задачу.
Техники молча поплелись делить рулежки между звеньями. Нам стало понятно, кто, в конце концов, оказался виноватым в выводе из строя трех двигателей полка.
В двенадцатом часу ночи, командование, решив, что мы уже достаточно наказаны, разрешило вернуться в гарнизон. Перед отъездом, инженер объявил:
— Сейчас убываем на отдых. Завтра с утра построение в 8 ноль-ноль. Форма одежды — полевая. Сегодня нам было сделано замечание — не все имели в наличии тревожные чемоданчики. Напоминаю, кто еще не знает, или забыл. Чемоданчик, стопроцентно, обязан иметь при себе каждый офицер, прибывающий по тревоге. В нем должны находиться пара сменного белья, теплые вещи, личные туалетные принадлежности и десять рублей денег. Завтра всем иметь с собой чемоданчики. Они будет проверяться, однозначно. Вопросы? Нет. В кузов, уроды!
'Уроды' торопливо полезли в эскадрильский тягач, к брезентовому тенту которого была прикреплена табличка с надписью — 'ЛЮДИ'.
Глава 2.
Двухгадюшники
Первым делом поломаем самолеты...
(Музыка — В.Соловьев-Седой,
слова — приписывают авиатехникам)
На следующий день наша эскадрилья, скрипя ремнями полевой формы, выстроилась на рулежке. Справа от нас стояла первая, слева — третья эскадрилья. Дул сильный северный ветер. Временами начинался мелкий моросящий дождик. Я дрожал от холода в своем легком полевом кительке. Пару раз в мою голову приходили малодушные мысли о нижнем белье, которое я принципиально не носил. Оно лежало сейчас в тревожном чемоданчике, стоящем возле моих ног и так и просилось в дело. Однако после некоторых сомнений эти мысли были с негодованием отвергнуты — настоящие мужчины никогда не меняют своих решений.
Речь комэска была краткой. Обводя строй своим тяжелым немигающим взглядом, он еще раз напомнил нам об итоговой проверке и о лежащей на нас ответственности. В конце, Паханов добавил, что если члены комиссии спросят о жалобах или предложениях, нужно отвечать так: 'Жалоб нет. Всем довольны. Спасибо Родине за заботу!'. После этого эскадрилью перестроили в несколько шеренг, с большими интервалами между отдельно стоящими офицерами. Тотчас же после перестроения, к нам приблизились незнакомые подполковник, майор и капитан. Как я догадался, это и были представители дивизии.
Первым вдоль строя двинулся майор. Переходя от одного к другому, он задавал всем тот самый вопрос, о котором только что предупреждал Паханов. Когда майор дошел до меня, я от всей души поблагодарил Родину за предоставленное мне место в гостинице. Тот быстро взглянул на меня и лишь кратко кивнул в ответ.
Следом за ним шли подполковник вместе с капитаном. Вскоре они поравнялись с Гусько, стоящим в шеренге впереди меня. Первым делом подполковник заметил, что у Юры отсутствует тревожный чемоданчик.
— А где ваш чемоданчик? — строго обратился он к моему товарищу.
Тот суетливо полез в карман, извлек из него видавшую виды, разлохмаченную зубную щетку, завернутую в газету, и протянул ее проверяющему.
— И это все?! — изумился подполковник.
— Почему, все, — дернул шеей Гусько и начал расстегивать ворот у кителя.
Все то время, пока он боролся с крючком, оба офицера стояли с выпученными глазами и, не отрываясь, смотрели на Юрины руки, как будто бы тот показывал фокусы. Наконец Гусь справился с задачей.
— Вот, смотрите, — двумя руками он широко распахнул ворот. — Вот, две пары белья. Чистая, как положено, одета сверху. Когда одна из них станет грязней относительно другой, можно будет поменять их местами. Опять же, тепло. Десять рублей показать?
— Фамилия? — только и смог выдавить проверяющий, когда пришел в себя.
— Лейтенант Гусько, — бодро отрапортовал Юра. Он искренне не понимал, что произошло.
Капитан мгновенно схватился за свой блокнот и сделал запись.
— Вот, этого вот..., — подполковник ткнул пальцем в Юрину грудь и повернулся к своему помощнику. — Обведи фамилию пожирнее!
Они отошли от Гусько. Я покрутил головой по сторонам. Слева от меня стоял старший лейтенант Славка Шувалов. Он любил и умел носить форму. Поэтому Шувалов шил ее в специальном ателье, даже сапоги. Они были из отлично выделанной кожи, со слегка притупленными, по тогдашней моде носами. Выглядел Славка, как на картинке — весь из себя подтянутый, наутюженный, перепоясанный тугой портупеей.
Продолжая дрожать на холодном ветру, я задумался, и не сразу заметил, как проверяющие дошли до меня. Гордо выпятив грудь, расправив плечи и выставив вперед свою начищенную до блеска обувь, я вытянулся по стойке 'смирно'. Подполковник оглядел мой наряд, потом обошел вокруг и, поморщившись, спросил:
— Что это на вас, товарищ лейтенант, форма висит, как мешок? И дырка, вон, на груди. Вы, что свой китель с убитого сняли? И, опять же обувь. Вам что не говорили, что ее сзади тоже нужно чистить? Каблук, он ведь тоже сапог!
Капитан, стоявший за спиной подполковника, продолжал строчить что-то в блокнот. Между тем, старший проверяющий перешел к Шувалову и сразу же уставился на его сапоги. Лоб члена комиссии наморщился. Видно было, что он никак не может сформулировать свою мысль. Наконец, подполковник бросил через плечо капитану:
— Запишите, острота носов туповата!
После построения я подошел к Юре и поинтересовался:
— Юрий Яковлевич, что у тебя опять произошло? Тревожный чемоданчик оказался не уставного размера?
Мой товарищ лишь досадливо отмахнулся рукой:
— Слушай, в чем проблема? Это же рацпредложение. За это награждать нужно. Вот, тупари армейские! Скажи, что они от меня хотят? Чего им всем надо?
— Человеком тебя хотят сделать. Придешь из армии — будешь первый парень на деревне. Все девчонки твои будут. Видишь, сколько тут преимуществ: кормят, поят и даже воспитывают бесплатно.
Юра ничего не ответил, только беззвучно пошевелил губами и протер мокрые от дождя очки.
— Ну, шо, змерзли, двухгадюшники? Ниче, вечером отогреетесь!
Мы обернулись. Мимо нас проходили несколько техников первого звена, во главе со своим начальником Шуваловым. Юра молча отвернулся, сделав вид, что не расслышал. Мне пришлось отвечать за двоих:
— Привет пэтэушники! Давай, проходи, не задерживайся. Без вас разберемся.
В ответ на множество обидных прозвищ, придуманных кадровыми офицерами для нас, мы, в свою очередь, называли их 'пэтэушниками'. Ведь даже высшее военное училище, все равно — только училище.
Однако брошенная мимоходом фраза напомнила мне, о запланированном сегодня на вечер эскадрильском мероприятии. Мероприятие было печального плана — поминки.
Четыре года назад, тягач с техсоставом второй эскадрильи, возвращался после ночных полетов и на 'Y'-ом перекрестке, ему в бок врезался топливозаправщик. Удар пришелся прямо в бензобак 'Урала', который тотчас же взорвался, и машина вспыхнула как факел.
Три человека, которые сидели ближе всех к выходу успели выскочить из горящего тягача. Первая реакция — бежать отсюда, как можно скорее, пока не взорвался заправщик. Он хотя и отлетел от удара на пару метров, но пламя с тягача могло перекинуться на него в любую секунду. Однако эти люди имели советское воспитание. Из-под объятого пламенем брезента доносились крики и стоны. Это у них на глазах заживо сгорали их товарищи. Офицеры бросились назад в огонь и успели вытащить несколько человек, уже потерявших сознание. Той же ночью, всех кто еще был жив, срочно отправили в госпиталь в Таллин.
Через несколько дней эскадрилья подвела страшный итог: из семнадцати человек, ехавших в кузове тягача, выжило только двое. Эти двое счастливцев были теми, кого их друзья, вытащили в бессознательном состоянии из горящей машины. Сами же спасители, хотя и имели только небольшие ожоги, умерли, не доехав до госпиталя. Вскрытие показало: пары бензина сожгли их легкие дотла. За одну ночь, мы потеряли почти половину технического состава.
С этого дня, в эскадрилье появилась традиция — каждый год, в этот день, справлять поминки по своим погибшим товарищам. Мероприятие обычно проводили в 'Охотничьем Зале'. 'Зал' представлял собой небольшую поляну в лесу, неподалеку от гостиницы. На поляне стоял вкопанный в землю длинный деревянный стол и такие же скамейки. Ради такого дела, инженер не поскупился и выкатил трехлитровую банку спирта. Летчики принесли несколько бутылок водки. Первый жучара эскадрильи, старший лейтенант Филонов был заслан в пищеблок. Будучи любимцем завстоловой Александры Ивановны, он легко договорился с ней забрать сегодняшний эскадрильский ужин сухим пайком. Теперь на столе живописно возвышались тарелки с отбивными, копченым салом, вареной картошкой, луком, малосольными огурцами и прочей снедью, столь милой мужскому сердцу.
Первый тост произнес комэск, держа в руках стакан, на четверть наполненный водкой:
— Ну, за ребят! Пусть будет им земля пухом!
Все встали и выпили залпом. Я отпил маленький глоточек и чуть не задохнулся — для меня спирт оказался слишком слабо разбавлен водой. Юра стоял рядом со мной. Он искусно сымитировал, что пьет, и тут же поставил стакан на стол. В полном молчании разлили снова. В этот раз, я предусмотрительно добавил жидкости в свою тару, из стоящей на столе банки с водой.
Слово взял замполит эскадрильи:
— Я еще раз хочу выпить за наших погибших товарищей! Я прекрасно всех их знал, как, наверное, и большинство, из вас, сидящих за этим столом. Они были хорошими специалистами, отличными коммунистами и комсомольцами, прекрасными друзьями, мужьями и отцами! Многие из их семей еще и сейчас живут в гарнизоне. Каждый из нас готов всегда придти им на помощь. Давайте выпьем за то, чтобы такое больше никогда не повторилось в нашем полку!
Офицеры выпили снова. Я тоже приложил стакан к губам. В нос ударил резкий запах разбавленного водой спирта, но холод оказался страшнее. Закрыв глаза, я заглотил, сколько смог, этой слегка мутноватой жидкости. Огненная струйка побежала вниз до самого желудка, постепенно разгоняя тепло по всему телу. Эскадрилья суетливо зашевелилась, накладывая еду в тарелки. Начали закусывать, появились первые негромкие разговоры. Налили и выпили по-третьей. Дальше уже пили без тостов.
Я повернулся к Гусько. Тот ничего не пил, зато его челюсти работали со страшной скоростью. Пространство на столе, в радиусе вытянутой Юриной руки, сильно смахивало на лунный пейзаж.
Шум и разговоры, между тем, становились все громче. Общее мероприятие разбилось на отдельные группки. Послышался смех. Начали рассказывать анекдоты. Удивительное свойство живых — нежелание и неумение долго скорбеть о мертвых. Сколько раз я был свидетелем поминок, которые к своему концу, по накалу веселья превосходили иную свадьбу. Хорошо это? Плохо? Наверное, нормально. У живых своя дорога, у мертвых — своя, и они никогда не пересекутся. Отдавая дань покинувшим нас, оставшиеся, тем не менее, инстинктивно стараются держаться подальше от этого чужого и страшного для них мира.
