Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Устраняя влажной салфеткой урон, нанесённый её макияжу слезами, она бросает на меня колючий взгляд из-под мокрых ресниц.
— Какого чёрта ты мне сразу не сказала, что ты не Алиса?
Я развожу руками.
— Уж прости. Кое-кто, угрожая мне оружием, сам приказал мне молчать. У меня двое детей, поэтому мне не очень хотелось получить пулю. А потом... Потом было не до разговоров.
Она мнёт салфетку.
— Чёрт...
Её зовут Йоко, но она лишь наполовину японка. Йоко — её сценический псевдоним, под которым она танцует в ночном клубе, а её настоящее имя — Инна. Но она его не очень любит, предпочитает, чтобы её называли Йоко. С Алисой они познакомились в том клубе, где работает Йоко.
— Ты знала, что у неё есть семья — муж и маленькая дочка? — спрашиваю я. — Причём любимые?
Йоко пожимает плечами.
— Ну да, я знала, что она замужем, и у неё есть ребёнок. И что? Я же не виновата, что ей нравилось спать со мной.
— Значит, у вас был только секс? А чувства?
Йоко усмехается, снова закуривает.
— Как тебе сказать, дорогуша... Это не совсем то, что чувствует женщина к мужчине или мужчина к женщине. Я танцую для похотливых мужиков, и вижу в их глазах только похоть. А она... — Йоко задумчиво выпускает дым тонкой струйкой. — Она была единственная, кто смотрел на меня с восхищением. Как на богиню. Она это умела... Когда её не стало, вместе с ней умерла какая-то часть меня. Знаешь, я почему-то не верила до конца, что она и вправду умерла. Мне хотелось верить, что она жива, просто убежала, спряталась... Ты не представляешь, что я испытала, столкнувшись с тобой в дверях салона. — Йоко опять проводит рукой по моим волосам. — Я просила её коротко подстричься... А она всякий раз отвечала, что волосы нужны ей для работы. Она шутила, что когда закончит свою карьеру, первым делом пострижётся под ноль. А пока волосы были ей нужны.
Мы некоторое время молчим, сидя друг напротив друга на кровати. Йоко сидит, обхватив руками колени, задумчиво выпускает дым к потолку и смотрит на меня.
— Ну, и как тебе в теле Алисы? — любопытствует она.
— Не так здорово, как может показаться, — отвечаю я.
— Да? — усмехается Йоко. — А мне казалось, что очутиться в таком теле — мечта любой женщины. Алиса была само совершенство. Ни одного изъяна.
— Дело не во внешности, — говорю я. — Мне кажется, у меня изменился характер. Потому-то я сюда и приехала. Мне нужно узнать, какой была Алиса.
— Ну как, много уже узнала? — Йоко грациозно ложится на бок, поставив пепельницу перед собой на простыню.
— Немало. Но сегодня я узнала о ней такое, что до сих пор слегка в шоке.
Йоко стряхивает пепел.
— А уж я в каком шоке... Как же ты меня надула, дорогуша!
— Ты сама не дала мне рта раскрыть, — возражаю я.
5
Денег мне хватит только на обратную дорогу: всё, что у меня с собой было, я истратила здесь.
— Вадим, огромное вам спасибо. И простите, если заставила вас пережить боль вновь.
Вадим появляется в дверях фотолаборатории.
— Вы говорите так, будто покидаете нас.
— Да, простите, я больше не могу стеснять вас.
У него в лаборатории проявляются снимки, которые он сделал вчера. Он фотографировал меня во дворе дома. Для одного снимка — на качелях — он попросил меня надеть короткую белую шубку Алисы.
— Какое стеснение, о чём вы?
— Боюсь, мне пора домой.
Мы сидим за кухонным столом. Тусклый белый свет зимнего дня льётся в окно, падает крупный снег. Вадим купает чайный пакетик в своей кружке, то вынимая его из чая, то погружая снова.
— Я понимаю, Натэлла... Но как мы скажем это Лизе?
Я поворачиваю свою кружку по часовой стрелке, потом начинаю поворачивать в обратную сторону. Тёмная чайная поверхность покачивается и блестит.
— Но ведь ей же было ясно сказано, что я не её мама.
— Умом, она, может быть, это и понимает, но её сердце хочет верить в чудо.
Признаюсь: у меня в душе натужно ноет какая-то струнка при мысли, что приходится покидать Лизу. Возле моего сердца пригрелось маленьким пушистым котёнком новое чувство — к ней. Но, с другой стороны, моё сердце болит о Маше: как она там?
К возвращению Лизы из школы я готовлю обед. Её любимый сладкий яблочный пирог и мясные тефтельки с картофельным пюре, творожная запеканка с изюмом и ананасом и ореховый рулет с кремом — вот сегодняшнее меню. Не хочется думать, что этот обед прощальный, но, по сути, это так.
Лиза в восторге от всех блюд, а после обеда она хочет лепить во дворе снеговика. Я сажаю её к себе на колени, а Вадим, подвинув свой стул, садится перед ней. Тёте Натэлле пора ехать домой, говорит он.
Лиза плачет. Она виснет на мне, как клещ, и её невозможно оторвать.
— Мамочка, не уходи, не бросай меня снова, — рыдает она.
Я не могу, у меня разрывается сердце. Как уехать, как бросить её?
Лиза плачет так горько, что у меня внутри всё переворачивается. Она всё плачет и плачет, мы, как можем, успокаиваем, но она не успокаивается. Вадим, видя горе дочери, сам чуть не плачет. Нет, не нужно было вообще здесь появляться, я только разбередила их раны, причинённые утратой. Что я наделала! И теперь я их бросаю.
— Простите меня, — только и могу я пробормотать. — Я не хотела причинять вам боль.
Снег валит крупно и густо, за окном — сплошная пелена. Лиза уже не плачет, она только стонет, как раненный зверёк. Вадим, склоняясь над ней, гладит её по волосам, по плечам.
— Лизанька, ну, не надо так убиваться...
Она безутешна, Вадим в отчаянии. Она лежит на кровати, заломив руки, и стонет — жалобно, горько. К вечеру у неё поднимается температура, и ни о каком моём скором отъезде не может быть речи. Я сижу с ней до глубокой ночи, пока она наконец не забывается беспокойным, болезненным сном.
Мы с Вадимом снова сидим друг напротив друга на кухне. В кружках остывает чай, за окном — холодный зимний сумрак.
— Натэлла, я прошу вас остаться ещё на несколько дней. Вы видите, что с ней творится.
— Простите... Это я виновата. Мне не следовало приезжать.
— Что сделано, того уже не изменишь. Я не знаю, как просить вас...
Я говорю:
— Я бы с удовольствием задержалась ещё, но, понимаете... Та сумма, которая была у меня при себе, почти закончилась. Я не хочу сидеть у вас на шее.
— Несколько дней погоды не сделают, — усмехается он. — Это не проблема. Я вас только прошу, побудьте с нами ещё.
Его руки ложатся на мои. Они тёплые, от их ласкового прикосновения у меня бегут по коже мурашки.
— Я вас очень прошу.
6
Лиза выздоравливает медленно. Температура у неё уже нормальная, но каждый день у неё всё ещё слабость и головокружение, она почти не ест и каждый раз, когда я собираюсь выйти из дома — за лекарством или за продуктами, — она кричит:
— Мама, ты куда?
Каждый раз приходится её успокаивать:
— Я скоро вернусь, Лизанька.
Но она идёт следом с тревогой в глазах, ставших ещё больше за время болезни. Я убеждаю её:
— Малыш, я только съезжу в магазин и вернусь.
В её глазах — немой вопрос: ты уходишь? бросаешь меня? Я обнимаю её, целую и клятвенно заверяю, что вернусь не позднее, чем через час.
— Я буду ждать, — говорит она.
И она действительно ждёт: уезжая, я вижу её сиротливую фигурку в окне второго этажа. Когда я возвращаюсь, она всё ещё там, липнет к стеклу и смотрит на дорогу.
И так — каждый раз.
Наконец врач объявляет, что Лиза здорова и может на следующий день отправляться в школу. Но вечером у Лизы случается обморок, и наутро вместо школы мы снова везём её к доктору. Доктор, осмотрев её, разводит руками: он не находит у неё никакой болезни, но на всякий случай даёт направление на сканирование мозга. В результате мы убеждаемся, что Лиза здорова, но ещё два дня занятий пропущено.
Завтра ей в школу, а накануне вечером у неё начинает болеть живот. Приехавший на дом доктор, осмотрев Лизу, выходит из её комнаты и говорит нам:
— Можно, конечно, назначить дополнительное обследование, но у меня складывается впечатление, что ваш ребёнок симулирует. Вам следует поговорить с ней о причинах такого поведения.
Доктор уезжает, а Вадим идёт в комнату к Лизе, садится возле неё на кровать и строго спрашивает:
— Дочка, ты что же, притворяешься больной? Ты обманула нас?
Лиза натягивает одеяло на голову.
— Зачем ты это сделала? — сурово допытывается Вадим. — Чтобы не ходить в школу? Лиза, я не ожидал от тебя такого. А ну-ка, посмотри мне в глаза!
Из-под одеяла слышны всхлипы. Вадим стягивает с Лизы одеяло. Она плачет, уткнувшись лицом в подушку.
— Если мама меня бросит, я не буду жить...
— Лиза! — Вадим встряхивает её за плечи, поднимает и прижимает к себе. — Что ты такое говоришь, родная! Не смей так говорить, даже не смей думать! А как же я, ты подумала обо мне? Ведь если с тобой что-нибудь случится, я этого не вынесу. Ты у меня единственная девочка, ты — всё, что у меня есть на этом свете. Не смей такое говорить, Лиза.
Ехать мне домой или подождать ещё? До Нового года шестнадцать дней.
Я звоню домой.
— Да, — раздаётся в трубке Ванин голос.
У меня сжимается горло, мне трудно говорить, но я всё-таки говорю:
— Привет, Ванюша. Это мама...
Леденящая душу пауза.
— Где ты?
— Я в другом городе, сынок. У меня всё в порядке.
— Ты ещё не закончила то дело?
— Ванечка, мне нужно задержаться здесь ещё на какое-то время. Как вы там? Папа сильно волнуется?
— Он хочет начать тебя искать.
— Ваня, скажи ему, пожалуйста, что искать меня не надо.
— У тебя правда всё нормально?
— Да, всё хорошо, я жива и здорова.
— Во что ты там одета? Все твои тёплые вещи остались дома.
— Ванюшка, солнце моё, не переживай... Скажи, Маша дома?
— Да, она здесь.
— Позови её, пожалуйста.
— Сейчас.
Проходит минута, и в трубке снова раздаётся голос Вани:
— Она не хочет подходить.
— Почему?
— Я ей сказал, что это ты, и она велела передать, что её нет дома.
— Ну, скажи хотя бы, как она там? Как себя чувствует?
— У неё всё нормально. Она ходит в школу.
— Что вы там кушаете? Кто вас отвозит в школу?
— Едим мы нормально, иногда папа сам готовит, а иногда мы едим в ресторане. Я обедаю в столовой. В школу нас возит шофёр дядя Андрей. Папа нанял его, чтобы он возил нас. Ты вернёшься на Новый год?
— Я не знаю, сынок... Понимаешь, тут есть одна хорошая девочка. Если я уйду, ей будет очень плохо без меня. Я пока не могу уйти. Я по вас очень скучаю, помню вас и очень люблю. Не сомневайтесь. А папе прямо так и передай, что маму искать не нужно, у неё всё хорошо. То, что я здесь, — это так надо.
7
Это первый Новый год, который я встречаю не дома. Незадолго до полуночи я звоню домой, но не могу дозвониться: телефон то занят, то никто не подходит. Я оставляю короткое сообщение на автоответчике:
— Дорогие мои Ваня, Машенька, Эдик. Я поздравляю вас с Новым годом. Простите, что меня нет с вами. Но в моих мыслях я с вами, я желаю вам счастья, тепла, спокойствия. Пусть у вас всё будет хорошо. У меня тоже всё хорошо. Не волнуйтесь обо мне. Машенька, прости меня за всё, что я сделала не так. Я тебя очень люблю. Я всегда думаю о тебе. Всего вам хорошего, целую вас.
Кажется, это послание очень похоже на открытку Алисы.
Лиза счастлива. У неё зимние каникулы, и она не отходит от меня ни на шаг, всюду бегает за мной хвостиком. Нет смысла отрицать: я люблю её, я не в силах с ней расстаться.
В рождественскую ночь валит такой густой снег, что не видно ничего вокруг дома. Лиза давно спит, а мы с Вадимом сидим в гостиной. Мигают цветные лампочки на ёлке, в доме тихо.
— Спасибо вам за эти праздники, — говорит Вадим.
На его голове — цветные отблески елочной гирлянды.
— По-моему, "вы" звучит как-то глупо, — говорю я. — Мы уже столько времени живём под одной крышей, а всё ещё выкаем друг другу.
Вадим улыбается.
— Что же вы предлагаете?
— Давайте перейдём на "ты".
— Вот так сразу и перейдём?
— Ну, давайте выпьем на брудершафт. После этого ритуала уж точно переходят на "ты".
Вадим приносит два бокала охлаждённого шампанского. Я встаю, беру один, и мы, соединив кольцом руки, пьём на брудершафт.
— Ну вот, теперь можно говорить друг другу "ты".
— Ещё нет, — улыбается Вадим. — Теперь надо поцеловаться. Только после этого будет можно.
Его губы тянутся ко мне. Сначала — тёплое осторожное прикосновение, как бы примеряясь, а потом — мокрая, щекотная и чуть шершавая ласка: поцелуй вдовца.
— Вот теперь можно на "ты". Ты останешься с нами, Натэлла? Ты нужна Лизке.
— А тебе?
Его губы снова приближаются.
— И мне тоже.
8
В клубе "Атлантида" аншлаг: сегодня выступает Йоко с новым номером. Она в ковбойской шляпе, и на ней грязно-кофейный облегающий костюм с бахромой, едва прикрывающий её стройное и гибкое, как лиана, тело. Она соблазнительно вращает лассо то вокруг себя, то над головой, то стоя посередине петли. Сверкают стразы, пляшет бахрома, а чёрный шёлк её волос живёт какой-то своей жизнью: то струится водопадом вниз, то взлетает выше плеч, то метёт кончиками подиум.
Я сажусь к бару и заказываю стакан пива. Я не могу оторвать взгляда от извивающейся на подиуме фигуры Йоко. Она дразнит разгорячённых зрителей своим задом, обтянутым чёрными кожаными трусиками с заклёпками, слышится возбуждённый мужской рык, и мне становится немного страшно за неё: что если эта исходящая похотью толпа бросится на неё? Но нет, ничего такого не происходит — все только завороженно глазеют и пускают слюни.
Номер завершается эффектно и неожиданно: петля лассо взвивается над головами зрителей, и один счастливчик оказывается заарканенным. Ему выпадает особая честь: ему дозволено дотронуться до Йоко. Я спрашиваю у бармена:
— А как пройти к менеджеру клуба?
Я на всякий случай справляюсь, как менеджер выглядит — во избежание путаницы, и мне дают его особую примету: он лысый. А ещё я узнаю его имя: Феликс.
Кабинет менеджера находится на втором этаже. Дверь прикрыта неплотно, и слышны мужские голоса и смех: рассказывается сальный анекдот. Я осторожно приоткрываю дверь пошире и заглядываю.
То, что я там вижу, называется "найди Феликса": в сумрачно освещённом, с тёмными стенами и полном табачного дыма кабинете собралось трое лысых. Они расположились вокруг невысокого стеклянного столика, на котором красуется початая бутылка виски с хороводом стаканов, блюдце с тонко нарезанным лимоном, пепельница, полная окурков, и нарезка ветчины. Двое, в костюмах, развалились на светло-бежевом диванчике, а третий, в облегающей футболке защитного цвета и белых джинсах, сидит в кресле, закинув ногу на ногу — его щиколотка лежит на колене, и виден сапог из змеиной кожи с цепочкой вокруг пятки. Все трое не обременены шевелюрой: у двоих на диванчике черепа покрыты двухмиллиметровой щетиной, а у типа в сапогах из змеиной кожи голова гладко выбритая, голубоватая. Ещё на его лице красуются узкие прямоугольные очки и маленькая тёмная бородка, а его верхняя губа бритая. В глубине кабинета стоит стол с кожаным креслом и компьютером, но за ним никто не сидит. Кто же Феликс? Они все лысые! Приглядевшись, я замечаю, что двое на диванчике — близнецы, они и ржут одинаковыми голосами. Мне почему-то кажется, что Феликс одним из них быть не может, и я, глядя на субъекта с бородкой и в очках, говорю:
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |