Привет, любимая!

— Откуда ты про этот разговор знаешь? Он протрепался?

Мне бы здесь промолчать. Но тогда виноватым останется Олег, а он не при чем.

— Сама. Я сама слыхала это. Своими ушами. Вы тогда как торговую сделку на меня заключили.

— Подслушивала? — с ненавистью спросил он, — Следила?

Откуда-то накатились усталость и полное безразличие.

— Вот еще! Мне не спалось. Олег меня тогда один провожал, без Светки. Мы хорошо с ним поговорили. Все у нас могло получиться. От радости я заснуть не могла. Вылезла через окно и пошла к озеру, походить.

— Ну и?

— Ну и услышала ваш разговор.

— Подслушивала! — горько усмехнулся он.

— Ничего подобного! Я просто присела на иву. На минутку присела. А тут вы идете, а я в ночной рубашке. Стыда не оберешься, если увидите. Куда деться? И пришлось в траву сигануть. Долго ждала, пока вы трепались. Ты ушел, а Олег с Толиком еще минут десять сидели. Приятные вещи говорили.

Рыжий подавленно молчал. До меня уже начало доходить, что этого нельзя было ему рассказывать, это для него убийственней измены, когда он наконец открыл рот:

— Так ты из-за нас тогда плакала?

— Да, — зло ответила я, только злилась уже не на него, а на себя. Этого он мне никогда не простит. Никогда. И ничего не объяснишь, ничего не докажешь. Кажется, все и навсегда сейчас было сломано.

— Значит, ты со мной целовалась назло ему? Персонально я тебе был не нужен?

Мне нечего было ему сказать. Доказывать, что в тот день для меня многое действительно изменилось, бесполезно. Не услышит. Потому что не захочет услышать. Да он и не ждал оправданий. Он просто размышлял вслух. Горько звучали его размышления:

— Господи! Ты, наверное, отплевывалась от моих поцелуев... Не противно было? Я-то, я-то, дурак, поверил... И как было не поверить? А ты, значит, и не любила меня никогда? Что же ты, змея, в постель-то со мной легла?...

— Думай, что хочешь. Но шлюхой я никогда не была. И в постель с тобой легла не из желания насолить Олегу.

— Ну, да, от страстной любви... — спокойно заметил он, — Нет, ты — не шлюха... ты — хуже шлюхи...

Я повернулась и ушла. А что оставалось делать? Плакать, умолять, доказывать ошибочность его выводов? Не поможет. Москва слезам не верит. Рыжий тоже. Все было кончено. Не Светка, я сама разрушила свой мир. И его мир тоже. И нет мне за дурость прощения. Пусть меня теперь бог накажет. Я-то себя уже наказала на всю оставшуюся жизнь.

* * *

Я не знаю, где ночевал Мишка. Лично мне в нашу комнату идти не хотелось. Моя узкая кровать являлась слишком сильным напоминанием о том, что я натворила. Господи, жить — и то не хотелось.

Сон застиг меня в сенях на приступочке. Утром я и проснулась сидящей в той же позе. Разбудили голоса тети Нины и Мишки. Начало их разговора я не слышала, спала. Услышав, о чём они толкуют, сразу пожалела об этом.

— И что же теперь? Разводиться будете? — охала тетка.

Они стояли прямо за дверью. Нашли место!

— А как мы с ней будем жить, если я ей не нужен? Ну и она мне тогда не нужна...

— Как это? Как это, не нужен? — разволновалась тетка, — Ишь ты, чего выдумал!

— Не надо, теть Нин. Что я, маленький, что ли? Не понимаю? Все мы с ней вчера выяснили. Если она не любит, силком не заставишь. И не надо. Проживу и без ее любви как-нибудь. Девок много, найдется кому утешить.

— Кто это тебе сказал, что она тебя не любит? Она? Да не могла она так сказать!

Я прислушивалась и злилась. Это когда же, интересно, я ему такое говорила? Врун несчастный. Девок, значит, много? Найдется, кому утешить? Ну и пусть катится, откуда пришел, раз он такой! Без него обойдемся. Не заплачем. Вот как раз плакать-то вдруг очень захотелось. Но живо вспомнились его слова: "Ох, и любишь же ты, Алька, поплакать!" Не буду. Как бы ни хотелось, не буду. Не дождется. Ага! Опять недовольно бубнят. Уже на терраске.

— Это, наверное, она из-за Светки так себя повела. А ты тоже хорош! Зачем обнимался?

— Подумаешь? Что в этом такого? Светка сама на шее виснет. Я что, железный?

— Нет, ты скажи, зачем обнимался? Вся деревня об Альку языки треплет.

— Мало ли с кем я там обнимался? Не тайком же где-нибудь...

— Альки тебе мало было?

— Теть Нин, ты сама посуди: Альку обнимешь, глянь, она уже спит.

— Рано ты, Рыженький, женился, — вот что я тебе скажу. Не нагулялся, значит, еще... — вздохнула тетка.

— Ну, счастливо оставаться, теть Нин.

— И куда ж ты, изверг, теперь-то?

— К родителям. Куда еще?

— Не уезжал бы ты, Миша! Ведь она любит тебя, Алька-то. Она тебя до беспамятства любит.

Еще чего выдумала! Пусть уматывает. Никто его здесь не любит.

Мимо сеней пробухали шаги. Хлопнула дверь. ...Уехал!

* * *

В комнате остался его чемодан. Забыл. Так торопился сбежать, что забыл свои вещи. Впрочем, сюда он привез старье. На радостях предки его с головы до пят в новое оденут. За своим барахлом Рыжий все равно не вернется. Я тоже Мишке не повезу, характер не позволит. Видно, здесь и стоять этому чемодану до скончания века. Выкинуть — рука не поднимется. Это же его вещи! От них Рыжим пахнет!

Тишина какая! Только часы тикают. Что же так тихо? Как будто кто-то умер. Да это же я умерла... Я!!!

Захотелось выть. А слез почему-то не было. Уж лучше бы слезы, чем так! В дверь заглянула тетя Нина:

— Чего сидишь? Беги, догоняй его! Непутевая!

— Никуда я не пойду! — у меня затряслись губы. — Пусть уезжает!

— Зачем обидела мужа?

— Никто его не обижал. Он сам себя обидел!

— Тьфу, дура! — в сердцах плюнула тетка, — Вот и кукуй теперь соломенной-то вдовой.

Дверь захлопнулась.

Как это она сказала? Соломенная вдова? А ведь и, впрямь, соломенная...

* * *

Слезы так и не пришли. И головой об стенку я не билась. Просто жизнь потеряла для меня всякий смысл. Ничего больше.

На следующий день прибежала Светка:

— Олег танцует от радости!

— Ты, наверное, тоже...

Светка присела на стул и вдруг, неожиданно для меня расплакалась:

— Не понимаешь разве, что он сюда больше не приедет? Зачем Мишку прогнала?

Она даже ногой в сердцах пристукнула.

Я хмуро посмотрела на нее. Выходит, и она ему не нужна. Ему никто не нужен.

— Ты, Светик, на меня ногами не стучи. Я — ему жена. Дело это семейное, не твое. И, кроме того, из-за тебя у нас все так вышло.

— Ты сама виновата, что у вас с ним все...

— Можешь радоваться. Не терпится результатом воспользоваться? Хочешь, я тебе его телефончик дам? Позвони. Он счастлив будет.

Светка перестала хлюпать носом и подняла на меня недоверчивые глаза:

— Ты шутишь?

— Какие уж тут шутки!

— Нет, правда? Не врешь?

— Нисколько.

— Значит, вы разведетесь.

Боже мой! Как они с братом этого хотят. Просто спят и видят. С нашими чувствами не считаются, в голову не приходит.

— А что, без штампа в паспорте тебе с ним спать зазорно? Я — спала. Как видишь, не покалечилась.

— Ты его не любишь? За что? — удивилась Светка.

Я с жалостью смотрела на нее. Ну, до чего глупа! В том-то и дело, что люблю. Только слишком поздно сама себе в этом призналась. Слишком поздно.

— Что мне Олегу передать?

— Ничего.

— Как это? — не поняла она, — Он же ждет!

— Нечего ему ждать! Не-че-го! — раздельно, по слогам, для полной ясности, произнесла я.

Светка попятилась от меня, как от ненормальной.

* * *

Целую неделю я никого не видела, потому что не хотела видеть. Оставалось продержаться еще недельку, а там уже и в город пора. В городе будет легче. По опыту известно. Так уже один раз было. Нет, не так. По-другому. Три года назад я не знала, кого могла потерять. Понятия не имела.

Зарядили дожди. Мелкие, — как сквозь сито, — зябкие. Тоска давила сердце, сжимала в ледяном кулаке. Ничего не хотелось делать. Я и не делала ничего. Даже постель не убирала. Сидела у окна и смотрела на клумбу с помятыми Рыжим цветами. Они до конца не выправились, не отошли. Кривые, поломанные стебли лежали в мокрой траве, но все еще боролись со смертью. Вот и я так же.

Тетка меня не трогала. Боялась. И жалела. Один раз заходила Светка. Тетя Нина ее не пустила. Я слышала, как они разговаривали на крылечке, прямо под дождем.

— Так и сидит?

— Так и сидит. И молчит, молчит. Не в себе она. Ты иди, Света, иди. Наделала ты уже дел. Иди. Не надо нам тебя.

— Что, она? И не ест?

Почему не ем? Ем. Правда, что придется и когда придется, но ем. Даже чай иногда пью. Только не понимаю, зачем есть, если не хочется? Все равно, и ем, и пью. Одеваюсь, умываюсь, причесываюсь. А еще думаю, думаю.

Что-то не так получается в моей жизни. Почему? Я знаю, виновата сама. Но в чем? Если бы я могла предположить, как будет складываться моя жизнь, ни за что на свете не попросила бы тогда Рыжего поцеловать меня. Все с тех пор пошло наперекосяк. Что же не так я сделала? Разве я не любила его? Нет, так невозможно думать. Эти серые обои в белые ромбики — раздражают, выводят из себя. Эти часы, зеркало... Эта унылая неопрятная кровать... Тоска-то. Хуже тюрьмы. Зачем это я сама себя в комнате заперла? Вот дура-то...

— Теть Нин, я пройдусь немного.

Тетка доставала в сенях подойник со стены. Тянулась за ним на цыпочках — Мишка слишком высоко вбил гвоздь. Она вздрогнула. Подойник со звоном свалился на пол.

— Ох, ну и напугала ты меня. Чего тебе?

— Я пойду погулять.

— Куда гулять? Дождь на дворе.

— Да он мелкий. Я дождевик надену и сапоги.

— Ну, пройдись, — она вздохнула, — Авось полегчает...

Про Светкин визит ни словом не обмолвилась. Жалеет. Думает, все пройдет.

Все пройдет? Смешно. Я надела сапоги, дождевик и вышла на улицу. На деревне никого. И здесь все серо, уныло. Ручьи прочерчивают кривые руслица в утоптанном песке дороги. Лужи — водохранилищами. Кусты согнули ветки под тяжестью намокших листьев, роняют в траву веские капли. До чего безрадостно! Пойти что ли в лес? На родник. Правда, там сейчас грязи — алла! Но ведь я осторожненько. А если и сверну себе шею, то так мне и надо!

По грунтовой дороге идти было легко. Через поле, по стерне, тоже. А вот в лесу, на тропинке ноги то и дело разъезжались в разные стороны. Глина размокла, старалась ухватить за сапог или, наоборот, отталкивала. Вот здесь я закончила плести первый венок, и Мишка показал мне большой палец. Черт, чуть не упала! А вон там, ха-ха, в колдобине застряла "Ява", Рыжий свирепо матюгнулся и, ха-ха, так перепугался, вдруг я на его матюки внимание обратила? Ноги у меня скользили все больше. Что же это такое? А-а-а, вот и пень — здесь мне ногу лечили, — совсем трухлявым стал... Зарос у корней костяникой. Не буду смотреть на эту сосну. Не хочу вспоминать. Я опять поскользнулась. Хочешь, не хочешь, а вспоминается. Как забавно подрагивали васильки на рыжих кудрях. Обалденно Рыжему венок шел. Сейчас Мишкины кудри почти восстановились. Только я их больше не увижу. А так любила наматывать светлые прядки на палец. Вот он, спуск к роднику.

Я остановилась у самого овражка и осмотрелась. По тропинке не спуститься, слишком скользко. Схитрив, я полезла вниз по склону там, где когда-то подвернула ногу. Трава тоже скользила под ногами. Мокрая.

Вот и родник. Какой он мутный! И шипучих пузырьков нет. Попить, что ли? Пить из него не стала. А три года назад он был прозрачный-прозрачный. И Мишка так смешно стоял, прижав руки к бокам. Пусть не врет, что хотел меня в тот момент на траву повалить. Трепач. Сам, небось, боялся.

Я огляделась вокруг. Нашла глинистый бугорок и присела на него. Ничего, дождевик после отмою. В чем же дело? Почему не получилось у нас? Ведь я же его любила. Любила? Вот именно. Даже самой себе не сознавалась. А ему? Ему-то хоть раз сказала об этом? Хоть намеком дала понять? Да ни разу, ни разу. Чертова кукла. Теперь призналась: тетка права — люблю без памяти. Только поздно. И куда теперь со своей любовью? Под поезд? Ведь он же так и не узнал, что он для меня — единственный. Со всеми его недостатками. Нет второго Рыжего в мире.

Где-то далеко стрекотал, стрекотал мотоцикл. То затихал звук мотора, то снова возникал поблизости от леса. Надо же, ревет, как Мишкина "Ява". Наверное, это дяди Коли Тарая. У него тоже глушак потерян. С пьяну потерял. На новый разориться — жаба дядю Колю душит. Легче всю деревню терроризировать треском и грохотом. Я разозлилась. Катается туда-сюда, тарахтит бессовестно. Думать мешает. И что его нелегкая в дождь носит? Ведь я так ни до чего и не додумалась. Но мне же надо, надо придумать, как жить дальше? Без Мишки жить?

Я поднялась. Посмотрела на небо — темное. Решила идти домой. Опять этот чертов мотоцикл. На чем я остановилась? А что, если...? Меня не тошнило по утрам?

Я карабкалась на тропинку по мокрой траве, цепляясь за нее руками. Лихорадочно рылась в памяти. Головокружение, солененькое? Ничего подобного не вспоминалось. Может, еще рано? Может, еще затошнит? Вот ведь глупости какие в голову лезут. Тетка, наверное, беспокоится, что меня долго нет. О чем это я думала? Рожу дочку. Нет, лучше сына. И назову... Как назвать-то? Игорем, вот. Игорь Михайлович. Звучит? Ага, годится. Он будет расти, расти и пойдет в школу.

Я и не заметила, как вышла из леса в поле. И мы поедем в парк Горького. Нет, лучше в Зоопарк. Да, в Зоопарк. Будем мартышек смотреть, слонов, мороженым лакомиться. И там встретим его. Со Светкой. А мой Игорек вырастет точной копией Мишки. Рыжеватые кудри и голубые глаза. Я подошла к калитке и взялась за щеколду. Так. Мы их встретим и пройдем мимо. А они так и останутся стоять на месте и смотреть нам вслед. Быстро я дошла. Надо же, как руки замерзли — еле дверь открыла. Прошла в коридор. Дождевик — на вешалку. Сапоги грязнющие — подальше от теткиных всевидящих глаз спрятать. Завтра помою, сегодня сил нет. Из большой комнаты в слегка приоткрытую дверь пробивался свет. Бубнили голоса. У тетки гости, что ли? Наверное, бабка Серафима заглянула на чашку чая. Самоварным дымком тянет. Не пойду здороваться. Обойдутся. И пошла на цыпочках в свою комнату.

— Аль, ты что ль?

Ну, тетка! Услышала. Пришлось ответить:

— Я.

Тетка, не выходя ко мне, снова закричала:

— Иди сюда!

— Потом, я переоденусь, — откликнулась я и шмыгнула к себе.

Ох, как хорошо, что кровать не убрана. Я быстренько разделась. Залезла на кровать и завернулась в одеяло. Сейчас станет тепло. На чем я остановилась? Значит, пройдем мимо. Пусть предатели обомлеют. А дальше? Что бы еще придумать? Дальше у меня не придумывалось, и я закрыла глаза, стремясь сосредоточиться. Дверь в комнату скрипнула. Это, конечно, тетка. Ругаться будет, что грязи натащила. И что поздороваться не пошла. Я с легким вздохом открыла глаза. На пороге стоял Рыжий. Вернулся!

За чемоданом, что ли? Не мириться же, в самом деле. Зачем, зачем приехал? Это просто садизм. Только бы не заметил, в каком я смятении... Так. Спокойно, Аля. Закрой глаза, передохни. Это у тебя просто паника. От страха. Обыкновенная паника.