Шкала Любви - Сколько живёт любовь?

Посылаю рецепт приготовления корня женьшень. Обнимаю вас и крепко целую ваш Костя.

20.03. 47г.

Привет Ане, Доре и другим..."

Юля дочитав улыбнулась. Рецепт -это забота. Костя, есть Костя, он помнит обо всех. Поправив соскочившую прядку подошла к зеркалу. Схватилась за разрумянившиеся щёки. Ей было хорошо. Такого мужчины больше нет на свете и он её...

На неё нахлынули сентиментальные воспоминания. Бережёшься, бережёшься, но однажды неосторожно задев даёшь им лазейку и они прорываются залив тебя. Перевернув на стол коробочку с письмами выхватила первое же попавшееся под руку письмо. Август 1941 года. "Дорогая Аня! Сообщите мне, известно ли Вам место нахождения Юлии и Адуси. Ищу, ищу, а найти их никак не могу. Я здоров и бодр! Сильно беспокоюсь за семью и эта неизвестность сильно огорчает меня. Крепко жму Вашу руку. Костя. Адрес. Полевая почта N220. Штаб армии. Мне". Юлия приложила письмо ко лбу, сердцу, потом к губам. Строчки грели душу. Они кричали беспокойством и страхом за них с дочерью. Любил и искал. Здесь она сомневаться не может. Ей то письмо передали позже, как и много других на чьи адреса он рассылал ища их с дочерью на дорогах войны.

А следующими были эти:

"Дорогая Люлю и Адуся! Куда, куда вы удалились? Кличу вас и найти не могу. Как установить с вами связь не знаю. Я здоров, бодр и никакая сила меня не берёт. Не волнуйся дорогая: я старый воин. Столько войн и передряг прошёл и остался жив. Переживу и эту войну и вернусь к вам таким же бодрым, жизнерадостным и любящим вас. Безграничаще любящий вас ваш Костя. 8.07.1941г." "Дорогая Люлю! Беспокоюсь, как вы там. Я здоров, бодр и крепок духом... Целую бесконечное количество раз. Целую Адусю и прошу её уважать, любить и беречь маму. Костя. 5.08.1941 г.".

А это из госпиталя.

"Дорогие мои Люлю и Адуся! Пишу вам второе письмо из госпиталя. Здоровье быстро поправляется. Лёгкие работают нормально, и никаких последствий не останется. Печень и диафрагма уже зажили. Одним словом всё хорошо. Физически натренированное тело победило смерть. Целую Костя".

Она порывшись вытянула из кучи ещё одно. Новогоднее поздравление 25. 12. 1942г. Оно пришло с посылкой. "Родные мои Люлю и Адуся! Зная о том, что вы не так уж обеспечены самым необходимым. Спешу снабдить вас кое чем к Новому году. Посылаю самое необходимое и то что мы здесь достали. Это мясо, масло, рыбу, картофель, сыр, сахар. Кушайте и поправляйтесь.

За меня не беспокойтесь. Я сейчас здоров и как всегда бодр. Работы очень много и часто не досыпаю. Вот и сейчас пишу, а глаза так и слипаются. Только что вернулся с позиции так хочется прилечь, но посетителей накопилось очень много с различными текущими делами и приходится их принимать.

Дела у нас идут успешно. Немцев бьём и ещё бить их будем. Это только цветочки, а ягодки ещё впереди. Если так дальше пойдёт, то следующий Новый год будем встречать вместе.

Люлю, от тебя я получил два письма, второе всего несколько дней назад. На первое ответил. Почта работает очень плохо. Письма идут с опозданием. Что плохая погода, что самолёты не летают. День рождение встречал на позиции. Новый год тоже придётся встречать так, но это ничего. Были бы успехи, а наступит время и будем встречать в своём семейном кругу.

Как успехи Адуси и когда она заканчивает учёбу? Отапливается ли квартира? Сделал ли что-нибудь Романченков в отношении переселения Керчинских и как ты с ними живёшь? Пиши о всех своих нуждах. В тёплых вещах не нуждаюсь. Всё у меня есть. Горю желанием видеть вас. Но пока удаляемся всё дальше и дальше, но время такое, что о свидании думать не приходится. Преследуем врага. Все устремлено на то, чтоб скорее его добить. До свидание мои дорогие. Целую вас крепко, ваш Костя".

А эта подписана 16 марта 1943 годом: "Дорогая моя Люлю! Пользуясь случаем, посылаю тебе маленькую посылку, состоящую из всякой всячины. Хотелось бы и себя запаковать в эту посылку и появиться внезапно перед тобой, но, увы, этого сделать нельзя. Скучаю по вас, мои дорогие, и ужасно хочется видеть. Когда встретимся, не знаю... А пока до свидания, мои, дорогие, целую вас крепко-крепко, любящий вас Костя".

Получилось вроде дня воспоминаний... Юля закрыла глаза и не желая того действительно вспомнила то время. В этой квартире им принадлежало сначала только две комнаты и Костя делал всё возможное, чтоб отселить соседей в другое место и добился своего. Рвался даже оттуда, с фронта, выполнить любую её просьбу. Но она старалась не жаловаться и не просить, чем его несказанно огорчала. Он пытался расстараться сам...

Тревожные годы. Годы страха за него, страданий и боли... Юлия вытерла слёзы со щёк и достала ещё одно письмо. Им оказалась небольшая записка датированная 17. 06. 44г. "Дорогая Адуся! Поздравляю тебя с днём твоего рождения. Шлю тысячу наилучших пожеланий. К великому сожалению сегодня не могу лично поздравить тебя, по-видимому, приеду завтра. Крепко тебя целую любящий тебя папа. Привет Люлю. Костя".

День рождение Ады. Он ни разу не забыл ни о Юлии, ни о дочери. Ей не в чем его упрекнуть, если б не война... А вот ещё одна записка. Он слал их ото всюду, даже если уезжал на день, два... "Дорогие мои Люлю и Адуся! Фронт покатился, прорвал и мы безостановочно двигаемся вперёд. Самочувствие у меня хорошее. Немножко переутомился, но это ничего. Через несколько дней приеду к вам. Сегодня переезжаем в Жлобин, а затем в Бобруйск. Много писать не буду, так как скоро увидимся. До свидания, целую вас крепко, крепко, любящий вас Костя. 28.06. 44г."

Сорок четвёртый год, такой не простой. Они с Адой там, рядом с ним, на фронте. Даже несмотря на разрывающую сердце боль от находившейся рядом "воробушка", ей было безумно хорошо с ним. Тем более, видя вокруг себя мужчин веселящихся напропалую от хвастовства и победных рассказов друг перед другом о постельных подробностях и подвигах, только сожалела о бесхребетных представительницах женского рода, кинувших себя под мужиков подстилками и не так уж сердилась на мужа. Они все, как под копирку. Хвастаются и рады. Рассказывают, а глаза блестят. Мальчишки до седых волос. Юлия поделилась своим наблюдением с мужем. Тот бросив на неё смеющийся взгляд пробасил:— "Так ведь каждый хочет чувствовать себя сильным всемогущим рыцарем. Жёны ж своего благоверного, как облупленного знают. Вот и пофасонились, тем более свобода, заливай себе и заливай. Девчонки молоденькие рты раскрыты птица влетит". Теперь, здесь, на фронте, не казалось это супружеской неверностью. Действительно, как не скажут мужики— необходимость. Отсюда Костика своего — встречала, любила и нежила, а выпуская его из своих объятий, на грохочущую взрывами и смертями передовую, сжималась в пружину, переставая жить в ожидании того момента, когда он перешагнёт порог их временного дома. И только оказавшись на его руках она расслаблялась. "Живой! Мой! И слава Богу!"

Вошла Ада. Застав Юлию за чтением писем, присела рядом.

— Мамуль, ты скучаешь?

— Безумно.

— Костик опять звонил? Плакался?

— Как всегда. Вот уж не ожидала от тебя, а ты оказывается ехидна.— посмеялась над дочерью Юлия.

— Езжай, вам нельзя расставаться... Вы оба становитесь чумные. Глупо шутите, смешно себя ведёте. Я справлюсь.

Юлия ехала, муж плавясь от счастья встречал. Он перетянул эту чашу на себя, больше-то для счастья ему ничего и не требуется. Какой-то период порхал потом остывал и начинал жалеть оставшуюся одну дочь и маяться своей виной, мол, утянул одеяло на себя. Ада смеялась, а он переживал:— "Что ж я наделал, за тобой нужен глаз и глаз". Но стоило жене уехать, как он опять принимался страдать: — "Да,— жаловался он Юлии,— нелегко привыкнуть, что мы не вместе, к телефонным разговорам вместо тебя. Ты же знаешь — ты для меня, как дыхание, а что эти письма и звонки... как глоток воздуха, чтоб не умереть".

В 49— ом отпуск проводили в Крыму. Было волнительно и радостно оказаться там вновь. Он не мог выражать бурно свою радость, просто в такой момент его глаза светились ярче чем обычно и во всём теле чувствовался какой-то мощный порыв, движение. А ещё её необычный муж любил рассветы и закаты. Они старались не пропустить ни одного, и вообще он мог часами наблюдать за бьющейся о скалы волной. Юлия, давно привыкнув к этому, просто пристраивала голову на его плечо и молчала рядом. Его считали сталинским любимчиком, предоставляли автомобиль для поездок, маршальский зал в столовой был всегда к его услугам. Однако ездил за покупками он на автобусе, а ел в общем зале.

Собираясь на прогулку тщательно наряжались. Он любил содержать вещи в полном порядке этим и занимался наглаживая и начищая для себя и жены. А Юлия исполняя со старанием свою часть обязанностей внимательно наблюдала за каждой одеваемой им на себя вещью. Подала носки, заправила в брюки трикотажную рубашку, перевернула ремень, проверила носовой платок и расчёску. Он смотрелся в белых брюках, светлой тенниске и такого же цвета туфлях потрясающе. Ещё бы, своего двухметрового красавца она одевала у лучших портных. Хотя это было не так просто, он страшно привыкал к вещам и тяжело расставался с ними. Ей приходилось тайком выбрасывать старые вещи, за что после его бесплодных поисков нарывалась на ворчание. Зато результат её усилий был налицо. Когда она с ним шла по набережной под ручку, все женщины смотрели только на него. Пусть любуются! Ей не жалко. Юлия расправляя на нём складочки, украдкой погладила перекатывающиеся под её рукой мускулы, улыбаясь поддразнивала:

— Выглядишь просто щёголем.

Он проносясь горячей ладонью по её спине, резко рвя жену на себя, шептал:

— Это твоими стараниями, сделать мою внешность самой неотразимой. Наверняка тебе не хочется видеть около себя старика.

— Дурачок,— прыскала она смехом в его грудь, думая о том, как он действительно красив даже в свои годы.

Ей страшно захотелось стянуть с него эту рубашку и обоими руками погладить выпуклую грудь, бугрящуюся спину. Она прикрыла глаза и представив всё эту гору мускулатуры улыбнулась. Он хорошо держится ему тридцатилетний позавидует. Но она ведь каждый день это видит перед собой, почему захотелось обнажить его именно сейчас? Юлия в горячем раздумье не заметила, как ладошки прошлись не один раз по его груди. Зато заметил Костя и не только ладошки, но и плутающий из-под ресниц взгляд... Ответная реакция последовала моментально.

Они шептались, как будто были в номере не одни. Юлия аккуратно шлёпала его пониже спины и просила расцепить железный обруч рук. Собрались— надо идти гулять. Он же уверял, что успеют.

Их прогулки непременно кончались встречей каких-нибудь знакомых или приглашением в гости местных властей.

На пляже выдерживали до обеда. Разнежившись на припекающем солнышке, даже не замечали как оказывались в объятиях друг друга. Юлия не раз по этому поводу шутила, мол, загар после такого сидения будет фигурным. Одно её плечо под его рукой непременно останется белым. Она прикрыв ладонью лицо от яркого солнца игриво посматривала на него. Он похохатывал, но руку не убирал. А если убирал, то ненадолго, быстро возвращая всё на круги своя. Потом отправлялись в номер и отдыхали, общались и шли ещё часа на три к воде. Возвращаясь, долго охлаждались под прохладненьким душем. Дверь оставляли открытой, чтоб слышать телефон. Когда резкий звонок перекрыл даже поток воды. Костя, чмокнув её в нос, нехотя завернулся в полотенце и, выйдя в комнату, взял трубку. Юлия чуть-чуть прикрутила воду, чтоб слышать его:

— Рутковский слушает.

Он стоял спиной, по спокойным плечам, рукам, шее твёрдо держащей голову, поняв, что обычный военный разговор и беспокоиться нечего, решила прикрыть дверь и вернуться к приятной процедуре. Но не успела, через какой-то миг он вытянулся перед невидимым собеседником и воскликнул:

— Александр Николаевич, извините, не узнал.

Ёкнуло сердце: — Поскрёбышев. Значит, Костю хочет видеть Сталин. Догадка поразила словно электрическим током. Она оцепенела. Вот это да! Ничего хорошего этот визит не сулит. Решила послушать сей разговор. С 48-ого начались вновь чистки и аресты. Военных потрясли на все силёнки. Не откладывая в долгий ящик с пылу жару указали слишком говорливым и забывшимся их место. Юлия подумала, что их не тронули из-за отдалённости от столицы и политических игр. Что его ждёт? Помня о его постоянном ношении оружия, она ужаснулась, потом, когда голова начала работать, успокоила себя. С пистолетом охрана его к Сталину не пустит. А если арест, то оружие в руки ему никто не даст. Так что пистолет в этой ситуации вещь для него бесполезная.

Покончив с купанием, замотавшись в полотенце и натянув на белое лицо улыбку, Юлия вышла за ним на балкон. Он курил и даже не оглянулся. Понятно: волнуется и пытается скрыть. Погладив прохладной ладошкой шрамик на спине, прижалась к его уже загорелому упругому телу щекой.

— Меня вызывает Сталин. Он здесь не далеко на отдыхе,— сбивая комок в горле с хрипотцой объявил он.

— Я поняла. Ты волнуешься?

Он помедлил с ответом, затянулся раз, другой, потом кивнул.

— Немного да, Люлю. Сама понимаешь, такие визиты пустяшными не бывают.

Встав на цыпочки дотянулась до плеча, поцелуй, второй, третий...

— Не переживай так, что уж будет, я с тобой.

— А, если арест?

Он потушил папиросу и развернулся к ней. Не спуская с него глаз она заявила:

— Просись в сибирские лагеря, я отправлюсь с тобой.— Она помолчала и сказала то, что держала в самом потаённом уголке.— Я была там, на лесоповале, только не застала тебя... И готова последовать за тобой опять. Оставь оружие, умоляю, мне не жить без тебя.

— Юлька, ты сумасшедшая.

— Когда?— сдерживая страшное биение сердца, спросила она.

Он долго отмалчивался, но под напором ласкового, но вопрошающего взгляда признался:

— Сейчас придёт машина.

Юлия вжимая пальцы в его плечо, стараясь не стучать зубами и выглядеть ровно, сказала:

— Собирайся, я помогу.

Он приблизился к ней вплотную, взял в ладони лицо, заглянул в глаза. Почему-то вспомнился день их знакомства, тогда он впервые увидел эти бьющие фонтаном чистых брызг глаза и зажмурился. Горло перехватило.

— Спасибо, родная!

Он шёл на риск, хорошо понимая, что на эту ступень поднялась с ним и вся его семья.

Пока не проводила его до машины, крепилась. Жизнь научила справляться с эмоциями. Улыбаясь, помахала рукой, а потом заторопилась в номер, глотать таблетки. Сердце то замирало, и она сомневалась, что жива, то начинало лихорадочный бег, готовое вырваться наружу и разбиться у неё под ногами.

Рутковский, всю дорогу не мог освободиться от странного чувства какой-то не ловкости. Вероятно потому, что посматривая в окно, бегущей в гору по крутым изгибам машины, терялся в догадках о причине такого необычного вызова. Думал о своём аресте 37 года. Он так ничего весомого и не узнал о нём. Кто и зачем— осталось тайной. А ведь так было с первых дней ареста и даже следователям не было с самого начала и до конца понятно, в чём его обвиняют. Вот и теперь добраться до истины оказалось не просто. Одни говорили, что пришло из Забайкалья письмо-донос Ворошилову, другие сообщали, что анонимное письмо было Будённому. Узнал, что оговорил его капитан 2-го ранга Великанов. Но это было позже, уже в "крестах" и понятно, что человека заставили, потому что дело рассыпалось, а отпускать Рутковского не собирались. Старались в общем. Кому же он так перешёл дорогу? Жаль, что ничего конкретного не удалось узнать об авторе. Хотя чтобы это дало... Всё уже позади и что должно было случиться— случилось.