Бродяжка голубых кровей

__________________________________

Косинец — в Деньше — сентябрь.

* * *

Едва голова коснулась подушки, я уснула и проспала несколько часов без сновидений. Забытье окутало меня черным одеялом. Не было ни мыслей, ни образов, ни звуков. Ненадолго ушел страх и гнетущее чувство обреченности. Но даже во сне я ощущала долгий пронзительный взгляд. Я вздрогнула, когда лица коснулась огрубевшая рука, сквозь пелену разглядела знакомые черты и толстую черную косу, и вновь уснула.

Пробуждение редко бывает приятным. Это я по собственному опыту могу сказать. Я проснулась среди ночи от криков. Не от своих собственных, как это бывало уже несколько раз. Кричали Грото и Свермир. Друг на друга.

Приподнявшись на локте, с трудом разлепив глаза, я от души выругалась. Я так долго не спала по-человечески, и даже в эту ночь мне не дали выспаться как следует. Зачем было тащиться в это убогое место? С тем же успехом я могла бы подремать в лесу под сосной. Ничего, не развалилась бы. Я уже привыкшая.

— Замолчи, Грото, или клянусь богами, я вырву твой поганый язык!

Крики доносились с улицы. Спустив ноги с кровати, я, босая, прошлепала к окну и осторожно выглянула наружу. В руках у Грото была полупустая бутылка. Разбойника пошатывало, но он изо всех сил старался устоять на ногах.

— К-какими ...ик! ... богами, а? Точно не теми, в которых верю я...

— Ты пьян, — отрывисто произнес Свермир. — Идем, я отведу тебя...

Грото отмахнулся и едва не упал.

— Не надо! Не нужна мне т-твоя... ик!... помощь... Себе помоги. Определись уже, в конце концов, кто ты на самом деле! И прекрати врать!

Свермир молчал.

— Ты должен... сказать ей правду.

— Ты сам все сказал у ворот Зеленроя.

— Не эту... правду... Ты знаешь... ик! ... о чем я, верно? Они приходили... ты убил их... потом этот у ворот... Но ты должен был отпустить ее! Почему ты не отпустил? Почему не отпустил?..

— Ты знаешь, почему.

— Я отпущу... — сказал Грото. — Помогу сбежать...

— И ты знаешь, какие будут последствия.

— Знаю... А если... ик! Они опять придут? И убьют кого-то из наших?

— Не придут.

— А вот и придут... Гребаный эгоист... Ты делаешь только то, что хочешь... ик!.. Тебе на всех плевать!

Грото продолжал бормотать, уже бессвязно. Я даже не пыталась его понять. Свермир долго стоял и молча смотрел на него. Потом ударил. Точно в висок. Головорез упал, приложился затылком к торчавшему за его спиной пню, и затих. Свермир подошел, ткнул его сапогом в бок, потом взял его за руки и, волоча по земле, потащил прочь. Я даже не сомневалась, что Грото мертв. И ничего не почувствовала. Я видела уже столько смертей за эти две луны, будто побывала на войне.

Увидев меня в окне, разбойник лишь на мгновение задержал взгляд на моем лице. Потом скрылся во тьме вместе с телом Грото. Его жестокость и хладнокровие — это то, к чему мне лишь предстояло привыкнуть. Ему ничего не стоило просто так лишить человека жизни. Возможно, настанет день, когда он пожелает отобрать мою.

* * *

На этом предыстория заканчивается.

Я больше не видела Грото, и Свермир ни словом не обмолвился о его судьбе. Наверное, он спрятал его тело где-то в лесу. Я не спрашивала. Для меня все было предельно ясно.

Мира сбежала. Она спаслась из плена нищеты и, должно быть, теперь у нее другая жизнь. Когда у ее дома на меня напали жители трущоб, она, решила, что своя шкура ей дороже, и бросила меня. Вылезла через окно и сбежала. Свермир встретил ее. Она рассказала ему правду. Что меня подкараулили на ее крыльце и что я убила задиру. Все это — в обмен на свободу. И я не держу на нее зла. Наоборот. Я рада, что ей все же захотелось жить. Да и какой у нее был выбор? В стремлении наказать хоть кого-то, в убийстве соседа обвинят ее. Ведь это ее крыльцо стало местом преступления, и на черенке ее метлы чужая кровь.

А я... Я вернулась в лагерь разбойников. Смыла кровь с рук, надела чистую одежду, умылась. Но душу водой не отмоешь, сколько ни пытайся. Я ненавидела Свермира за то, что он сделал с Грото, за то, что убил человека, который хотел помочь мне. Но в одном он был прав. Мое место теперь среди них. Я — такая же, как они.

Я сознавала, что даже если вернусь домой, жизнь моя уже не будет прежней. Я не смогу прямо глядеть в глаза наставницам. И отцу... Я уже не благородная девица из Вафали-рейн. Я — одна из своры.

И я осталась.

ЧАСТЬ 2

Прошло четыре года.

Я позабыла, каково это — носить платья из шелка и кружева, часами укладывать волосы, скучать на торжественных приемах. Я с трудом припоминала лицо отца, и нежные голоса эльфийских наставниц постепенно вытирались из моей памяти. Поначалу я цеплялась за них, как за спасительную соломинку, но они все равно ускользали, таяли, словно предрассветный туман, оставляя меня один на один с тем, кто и что я есть теперь.

Община приняла меня не сразу. Миновало два года, прежде чем на меня начали смотреть, как на равную. Да, я находилась под покровительством самого главы общины, но все же я чужая. Мне не стеснялись в лицо заявлять о том, что я состою в близких отношениях со Свермиром, и в этом кроется истинная причина того, что он меня защищает. В конце концов, мне это опротивело, и я сорвалась. За первую драку Свермир отчитал меня, как провинившуюся ученицу, спутавшую наместника Вьерена с королем Вирры. За вторую лишил еды на день. Когда меня привели в третий раз, говорила уже я, а не он. После пылкой речи глава общины посмотрел на меня долгим взглядом и отпустил, не наказав. Больше мне за драки не попадало.

Я убеждала себя, что мне не нужна любовь и признание своры. Но в то же время страдала от одиночества. Грото был мертв. Джуффери рассматривала меня лишь на наличие пользы для общины. А Свермир... его я ненавидела и боялась. Этот человек имел власть надо мной. Над всеми нами. Но даже это не объединяло меня со сворой.

Раз в полгода мы переезжали. Собирали скромные пожитки и просто уходили, оставляя после себя лишь вытоптанную поляну. Ни построек, ни хижин. Никаких следов пребывания. Лишь примятая трава. Первое время мне казалось, что здесь не обходилось без волшебства. От этих переездов мне раз от раза становилось все тоскливее. В то время, как новые трудности сплачивали свору, меня они отдаляли ото всех еще больше.

И, наверное, меня так бы и сторонились, но однажды произошло то, что сблизило меня с Валриком. Тем самым, что родители продали в рабство толстосуму.

А дело было так.

Едва я успела оправиться от пережитых ужасов, привыкнуть к новой жизни и примириться с собой, Свермир настоял, чтобы я отправилась на 'охоту'. Ему было плевать, что я панически боялась взять в руки оружие. Ведь каждый раз, когда оно у меня появлялось, неизменно кто-нибудь умирал. Свермир заставил меня сломать себя. У меня тряслись руки. Я рыдала, билась в истерике и умоляла его не мучить меня. Но глава общины был непреклонен, и я заново научилась фехтовать и стрелять из лука. Через несколько месяцев и случилась моя первая охота.

Сценарий этого малоприятного действа каждый раз менялся, но неизменной оставалась одна деталь — ребенок. Он служил отвлекающим маневром. Заставлял возницу, охрану и благородных господ в дорого украшенных повозках потерять бдительность. После этого происходило самое главное — нападение. Как правило, богачи не сдавались без боя. Ребенок прятался, чтобы его не задели ненароком. Случалось, что 'наживка' погибала в бою. Тогда брали другого ребенка. Их всегда выбирала Джуффери по одной ей известному принципу. Безутешные родители бросались на нее едва ли не с кулаками, а она лишь руками разводила и повторяла одно и то же: чтобы прокормить всю свору иногда нужно пожертвовать богам одну жизнь.

Бесчеловечно. Но это был мир, в котором я отныне жила. Никакой романтики. И ничего общего с благородными разбойниками из песен менестрелей.

В день моего так называемого посвящения нас было шестеро — Свермир, я, Валрик, двое светлоглазых коренастых близнецов, превосходно владевших мечом, и девочка, служившая наживкой. Милее ребенка я не видела. Пшеничные завитки, небесно-голубые глаза и россыпь веснушек на вздернутом носике. Она казалось высшим созданием, спустившимся к нам, смертным, с небес. И я по взгляду видела: она все понимала. Знала, куда идет и зачем. Сознавала, что может не вернуться. От обреченности в глазах невинного ребенка хотелось пойти и сброситься со скалы, чтобы не видеть того, что с ней может случиться.

И, разумеется, по неведомому закону вселенской несправедливости, если ожидаешь худшего, оно непременно случается.

* * *

— Не знаю, зачем ты ее взял, Свермир, — разглядывая меня с нахальным прищуром, заявил Валрик на полпути через лес. — Она будет только мешать.

Свермир остановился, сверля его недовольным взглядом. Валрик стушевался, но глаз не опустил. Они с главарем частенько ссорились. Дай только повод. В общине шептались, что Валрик метит на свермирово место. Но я этим слухам не верила. Валрик, конечно, парень тщеславный, но ему не заменить Свермира. Ему не хватает умения пожертвовать кем угодно ради достижения личной цели. И, чего лукавить, ему в одиночку свору не вытянуть. Тут нужна сильная рука, решительность и хладнокровие.

Глаза у Свермира потемнели, казалось, еще больше, превратившись в две черные бездны. Мало кто из своры решался взглянуть в глаза главарю. Особенно в минуты, когда у него бывало скверное настроение. Я перепугалась. Когда он был в ярости, мне хотелось слиться с окружающей обстановкой и сидеть тише воды, ниже травы. Он не скупился на грязные слова и грубую силу. После задушевных разговоров с ним провинившиеся выходили с синяками и ссадинами. Женщины рыдали в голос, держась за покрасневшие от оплеух щеки. Единственным человеком, на которого Свермир ни разу не поднял руку, была я.

Девочка-наживка прижалась к моим ногам. Она испугалась не меньше моего. Я не нашла в себе сил отстранить ее.

— Приказы вожака не обсуждаются, — рыкнул Альвин, один из двоих близнецов. Вожак — это отдельная история. Альвин и его брат Ниваль родом с севера. Из мест, что лежали далеко за холодной Гевронией и назывались Вольными. За эту ничейную землю, на которой не рос, наверное, даже мох, полудикие племена сражались не на жизнь, а на смерть. Так вот близнецы происходили из племени Белого Волка. Общину считали стаей, а не сворой. Свермиру, похоже, это приходилось по душе. Но я бы не решилась назвать его волком. В нем нет ни благородства, ни стремления к самопожертвованию ради стаи. Он скорее пожертвует кем-то еще...

— Не торопись, — спокойно произнес Свермир, поблагодарив Альвина жестом. — Когда ее стрела спасет твою никчемную шкуру, сотрешь язык расточать благодарности, шакал.

Не дождавшись ответной реплики, 'вожак' отбросил косу за спину и зашагал вдоль по вытоптанной тропинке. Альвин и Ниваль смерили бунтаря презрительными взглядами и двинулись следом. На скулах Валрика заходили желваки. Он изо всех сил пытался сдержать рвущуюся с языка дерзость. Он был так увлечен тем, что проклинал мысленно Свермира на чем свет стоит, что не сразу заметил, что я за ним наблюдаю.

— Чего уставилась? — рявкнул он.

Я не ответила и пошла вслед за Свермиром.

— Подстилка... — бросил он мне вслед.

Я замедлила шаг, но не остановилась. Валрик хотел всего лишь сорвать злость на мне. Глупо было поддаваться на провокации, тем более на глазах у вожака. У меня будет время побеседовать с ним потом. И переубедить. По-своему.

Мы просидели полдня в засаде, изголодались и извелись от безделья. Валрик с близнецами играл в кости. Северяне вспыльчивы, но отходчивы. Они могли затеять драку из-за одного неосторожного слова, а через некоторое время, глядишь, чуть ли не обнимаются, будто ничего и не было. Только синяки, да кровь на губах свидетельствовали о том, что произошло.

Свермир занял наблюдательную позицию. Скрестив руки на груди, он застыл на несколько часов каменным изваянием. Я наблюдала за ним, и не заметила, чтобы дрогнул хоть один мускул. Разглядывая широкую спину, закрытую кожаным доспехом, я погрузилась в размышления. Не знай я того, что он сделал — со мной, с Грото, с Гордвином — я бы, пожалуй, восхищалась им.

Из своры никогда не выйдет достойного войска, способного противостоять хотя бы силам сравнительно небольшой Вирры. В общине нет воинов, одни бродяги, едва ли имеющие представление о настоящем бое. Они привыкли нападать исподтишка, хитрить, изворачиваться и подло бить в спину. Они не знают, каково это — сражаться лицом к лицу. Так зачем они Свермиру? Я не сомневалась, с его навыками, силой, умом и упрямством он не пропадет. Он мог уйти в любой момент. Никто во всей Иниармарии не смог бы остановить его или заставить вернуться. У него могла бы быть другая жизнь.

Но он не уходил. Быть может, свора для него что-то да значила?

— Эй ты! — крикнул Валрик, и учитывая, все, кроме нас со Свермиром сидели рядом с ним, а к главарю он не посмел бы так обратиться, он окликнул меня.

Я повернулась, стараясь не выдавать раздражения. Все в общине знали мое имя. Но звали не иначе как 'эй ты!'. Даже обращение Миры не прижилось. Меня упорно не хотели называть по имени.

— Умеешь играть в ритту?

Ритта — это игра виррских трущоб. Игроки по очереди бросали кости, а потом проигравший отдавал какую-то свою вещь победителю. Жестокая игра. Валрик как-то рассказывал, что однажды ушел домой в одних трусах. Было бы смешно, если бы почти сразу после этого родители не продали его. Обменяли ребенка на несколько золотых монет, которые, должно быть, очень быстро потратили, но так и остались в грязи и нищете.

Ритта — это воспоминание из прошлого Валрика. Ума не приложу, зачем он раз от раза будит его в памяти.

— Умею, — ответила я.

— Иди сюда, — махнул рукой Валрик.

Я посмотрела на Свермира, но тот так и стоял, недвижимый, словно статуя. Поднялась и подошла к Валрику. Близнецы неохотно подвинулись, уступая мне место. Они были одними из немногих, кто не выражал неприязнь в открытую. Но и радушных объятий от них не приходилось ждать.

Мы играли до заката. Валрик, конечно, выиграл и потребовал мою подвеску. Дешевая побрякушка, которую подарила Джуффери, когда я вернулась в общину. Она мне не нравилась, но я почему-то носила ее, не снимая. Наверное, подвеска была скорее символом, чем украшением. Оправленный в медь большой плоский зеленый камень, названия которого я не знала.

Я расстегнула цепочку и отдала подвеску победителю. С самодовольной ухмылкой Валрик спрятал ее в карман. Он хотел отпустить какую-то колкость в мой адрес, но не успел. Свермир внезапно ожил и подал условный знак: впереди неторопливо ехала повозка, запряженная двумя ухоженными лошадьми.

— По нашу душу, — потер руки Валрик.