Лицо под маской.

— Синьора, позвольте представить вам Джузеппину Бассо, вашу кухарку, — сообщила домоправительница.

— Я рада видеть вас, Джузеппина. Мне очень нравится ваша готовка, спасибо! Вы хотели что-то спросить?

— Да, синьора, — кухарка сделала шаг вперед и даже изобразила что-то вроде реверанса. — Я вот что сказать хотела... Вы ведь будете всякие приемы устраивать, вечеринки?

— Ну, да... наверное... Вы хотите сказать, что это для вас будет затруднительно, готовить для большого количества гостей?

— Нет-нет, что вы! Надо будет, я и помощников найду, это все просто. Я про другое. Вы ведь сами-то из Нового света, так? Вот я и подумала, наверное, мне бы надо было научиться готовить какие-то тамошние блюда? Может быть, вы можете сказать мне хоть названия, я бы уж рецепты-то разыскала...

— Хм, это интересная мысль... — я потерла подбородок, задумавшись. — Дайте мне пару дней, Джузеппина, я постараюсь что-то придумать. Хорошо?

— Да, синьора! спасибо! — и женщина исчезла за внутренней дверью.

— Синьора Пальдини, — я повернулась к домоправительнице. — Что это было? Пожалуйста, присядьте, и расскажите мне.

Дама умостилась на кончике стула, сложила руки на коленях и подняла на меня взгляд.

— Любой прислуге лестно работать в доме, где ее ценят, — сказала она тихо. — А еще — это не декларируется, но существует — каждый дом в городе старается иметь какие-то особенности. У кого-то в гондольерах служит чемпион гонок; кто-то коллекционирует картины и пускает публику на выставки; у семейств совсем уж бездарных слуги гордятся тем, что хозяин способен один выпить ящик вина или выбросить половину фамильного состояния на скачках. Джузеппина придумала неплохой вариант — кухня Нового света необычна для Венеции, и ваши гости будут о ней рассказывать.

— Соответственно, ваши акции поднимутся на несколько пунктов, — продолжила я. — Ну что же, я ничего не имею против. Как я уже сказала, попробую что-то найти. Спасибо, синьора Пальдини, мне нужно ехать.

В гардеробной я надела поверх бело-синего свитера кожаную куртку, сунула в карман перчатки и посмотрелась в зеркало. Неплохо, но все же платье цвета лаванды шло мне куда больше!

Уже далеко заполночь я проводила до гостевой спальни Родерико и Джулию, пожелала им спокойного сна и вернулась в своей кабинет, чтобы посмотреть почту. Вот тоже странное дело: в течение тех пяти дней, пока я плыла от Бостона до Кале, трех дней полета дирижаблем от Кале до Венеции, все время, что я жила здесь, а это две недели — все эти дни я не проверяла свою электронную почту, будто ее и нет вовсе. И вот теперь поздней ночью я крадусь в свой собственный кабинет, чтобы... что? Буду честной хотя бы перед собой: чтобы посмотреть, что же ответила мне Альма Хендерсон. И ответила ли вообще.

По закону подлости, первым мне на глаза попалось письмо от матери. В принципе, можно и не читать — я неплохо изучила набор презрительных определений, которыми она могла бы меня осыпать. Но, если я струшу и не открою письма, в Бостон не уйдет сообщение о его прочтении. И миссис Ван Дер Валлен сразу поймет, что ее дочь струсила. Поэтому я вздохнула и нажала на значок "открыть".

Прочтя короткие шесть строчек, я с трудом подавила желание протереть глаза: моя почтеннейшая матушка мягко (мягко!) укоряла меня за то, что я так долго не давала о себе знать, всячески одобряла мои приобретения (включая Ка"Виченте) и ни словом не упоминала проданную собственность. Меня слегка журили и просили оставаться на связи...

Очень интересно. Надо бы попросить кого-то из коллег-психологов проверить, не настигла ли почтенную даму какая-нибудь потеря памяти или иной Альцгеймер.

Ладно, а что мне пишет Альма?

Моя секретарша была деловитой, как такса. Она уже выполнила все распоряжения в части связи с солиситором, переговорила с тремя кандидатами на должность управляющего клиникой, и две анкеты дожидаются моего внимания в приложении. Сама же мисс Хендерсон послезавтра отплывает рейсом "Аквитанской волчицы", и через пять дней рассчитывает связаться со мной из Кале.

Снилась мне такая чушь, что я несколько раз просыпалась от собственных вскриков. Наконец, в какой-то момент, когда за окном уже начало чуточку сереть, матрас рядом со мной прогнулся, и меня боднули в локоть, сказав "Мррррр".

— Руди, — пробормотала я, подтащила кота к себе поближе и уснула без сновидений.

Родерико отложил в сторону историю болезни и посмотрел на Пьетро Контарини.

— Этот документ страдает прискорбной неполнотой, — сказал он невыразительно. — Мне хотелось бы поговорить с... эээ... доктором Венсаном, который предпринял эту попытку операции.

— К сожалению, — Контарини развел руками, — доктор Венсан погиб вскоре после этого.

— Каким образом?

— Он был в отпуске, в горах. Как мне сказали, лыжа наткнулась на камень, и он чрезвычайно неудачно упал, головой о камень. Шлем раскололся, ну, и...

— Понятно. — Ди Майо помолчал, потом задал вопрос, — Насколько мне известно, была еще одна попытка, но я не вижу этих записей.

— У нас их нет, — Пьетро вздохнул. — Та операция проводилась... без контроля Клана. Карло сам нашел врача, но тот тоже не справился.

— Что нам о нем известно?

— Практически ничего. Он был лишен лицензии по решению Гильдии медиков, работал на Ночную гильдию. Карло его посоветовали его приятели... — Тут Контарини брезгливо поморщился. — Как нам удалось узнать, пару месяцев назад его убили в драке.

— Прелестно, — Родерико откинулся в кресле и посмотрел на меня. — Нора, во что ты меня втянула? Два врача, пытавшихся снять посмертное проклятие с испорченного мальчишки, довольно быстро погибли. Ты хочешь стать третьей?

— Не хочу, — я покачала головой. — Но проклятие можно попытаться снять.

— Как? — Пьетро вскочил и снова сел, обхватив руками голову. — Неужели вы думаете, что маги нашего клана не пытались этого сделать?

Я пожала плечами.

— Возможно, у них не было в руках вот этой информации?

Достав из кармана кристалл памяти, я вложила его в коммуникатор, подождала, пока развернется в воздухе виртуальный лист из "Ежегодника магической Академии Лютеции" и развернула текст к Пьетро. Быстро пробежав его глазами, тот довольно спокойно спросил:

— А кто автор?

— Профессор Редфилд. Она, вообще-то, боевик, но, насколько мне известно, интересуется смежными дисциплинами. Так вот, она занималась, во-первых, природой проклятий, и, во-вторых, вопросом вызова, существования и развеивания посмертных сущностей. Что прямиком выводит нас на некоторые неучтенные возможности.

— Вот же тьма! — Ди Майо ладонью стукнул себя по коленке и, сморщившись, зашипел от боли. — Как ты это нашла? Я материалы по специальности читать не успеваю!

— Ну, просто я знала, что мы имеем дело с проклятием, и начала искать способы борьбы... скажем так, предоперационные.

— То есть, вы считаете, что операция будет нужна? — спросил Пьетро, ловивший каждое слово.

— Безусловно. Маска сама не отвалится, — ответил Родерико. — Что же, тогда так: я смогу приехать снова через три недели, в первую неделю марта. Потом уеду на конференцию, потом у меня три месяца курсов в Иудее... в общем, начало марта. Сможете до этих пор справиться с первым этапом — я ваш, нет...

— Ну, понятно, — подхватила я. — И, кстати, Пьетро, еще один вопрос: а что стало с девушкой?

— С девушкой? — он был несколько озадачен. — Понятия не имею. Это важно?

— Молодой человек был наказан братом девушки за то, как он с ней обошелся, — ответила я максимально серьезно. — Плохо обошелся, как я понимаю, так ведь? Если мы будем пытаться снять проклятие, то первое, что нужно сделать — это устранить его причину. Разве нет?

Тяжко вздохнув, граф Контарини махнул рукой.

Я проводила Родерико и Джулию к поезду, помогла им запихать в вагон бесчисленные коробки и пакеты с покупками, помахала рукой и задумалась, чем заняться. Клан Контарини молчал, даже Франческа не появлялась — хотя, может быть, приходит в себя после карнавала? Или у детей каникулы? Впрочем, компании мне не хотелось. Гондола довезла меня до площади Сан Марко, и я отпустила Массимо. До дому дойду пешком. Вот кстати, приколю-ка я значок с маской, раз уж синьор Лаварди мне его прислал. Буду венецианкой, которая не хочет, чтобы ее видели.

С утра было солнечно, я села за столик у кафе "Квадри" и заказала латте и их знаменитый шербет. Вчерашняя высокая вода ушла, рабочие на площади убирали мостки, распугивая голубей, мальчишки носились вокруг флагштоков. Солнце светило мне в лицо, и я лениво жмурилась, не хотелось лезть в карман за темными очками.

Вот еще пару минут посижу, съем последнюю ложечку растаявшего шербета и пойду — по Calle dei Fabbri до театра Гольдони, где всегда толпятся перекупщики театральных билетов, и дальше, к Riva Carbon, вправо мимо Ка"Бембо, а там уже совсем рукой подать и до входа в Ка"Виченте. Сегодня меня ждет загадочный чердак!

Рядом царапнула железом по камню ножка стула, и я приоткрыла правый глаз: за мой столик садилась старуха. Нет, вот правда: женщина может быть очень и очень немолодой, но старухой ее не назовешь, а тут... Неопрятно скрученные в пучочек седые волосы, опущенные углы губ, какая-то вытянутая на локтях коричневая кофта...

— Угости бабушку чашечкой кофе, — проскрипела женщина. — Слышь, красотка?

Я открыла второй глаз и посмотрела на нее, потом поинтересовалась:

— Назови мне хоть одну причину, почему я должна это сделать?

— Прокляну, не боишься?

С минуту я глядела на нее, потом расхохоталась. Я, можно сказать, по локоть копаюсь в чужих проклятиях, а мне тут угрожают своим собственным! И кто? У нее ж нет ни капли силы, это-то я вижу!

— Не боюсь, — ответила я, отсмеявшись. — Вот что, я оставлю официанту деньги на caffè sospeso, "подвешенную" чашку кофе, каждый день в течение недели, а уж будет она доставаться тебе или другому — не мое дело. Ciao!

Ворча, старуха ушла, а я подозвала официанта и расплатилась.

Calle dei Fabbri показалась мне сегодня какой-то темной: то ли от площади через арку дул холодный ветер, то ли солнце сюда не заглядывало. Я шла быстро, сунув руки в карманы кожаной куртки и прикрывая подбородок шарфом, и не увидела, откуда вынырнул мальчишка... нет, постарше, пожалуй, уже почти парень, лет семнадцати. Он пошел со мной рядом, заглядывая в лицо:

— Синьора, может быть, желает чего-нибудь? Гида? Сопровождающего? Порекомендовать хороший ресторан? Или, может быть, дом радости?

Я молча покачала головой, но парень не унимался.

— Может быть, синьору интересует курильня?

— Синьора не интересуется ничем таким, — я остановилась; в узкой улице нас все время толкали, но парень меня раздражал и немного пугал. — Ты что, плохо видишь?

Я постучала пальцем по значку, приколотому к воротнику куртки слева.

— Простите, ошибся! — не говоря более ни слова, парень сделал пируэт, который бы подошел Арлекину, и растворился в толпе. Покачал головой, я пошла дальше, стараясь держаться в хвосте группы туристов, судя по акценту — моих соотечественников из Нового света.

Эти встречи испортили мне настроение. Надо было добираться до дому на гондоле. А с другой стороны — как-то я за прошедшие пару недель совсем отвыкла от городской жизни, проводя все время в своем доме, на каких-то вечеринках или с Франческой и другими знакомыми... "Ну, что, окунулась в гущу жизни?" — спросила я сама у себя.

После обеда ужасно хотелось подремать: поезд на Медиоланум уходил в восемь, и встать нам всем пришлось рано. Белое вино, которое моя прекрасная Джузеппина подала к замечательной рыбе, приготовленной аcquapazza, расслабило напряженные мышцы и смыло неприятный осадок от неудачной прогулки. Я посмотрела в сторону двери в спальню, вздохнула и решительно встала. Сейчас хочется подремать, потом придет Франческа и пригласит куда-нибудь, так я никогда не доберусь до чердака!

Днем чердак выглядел совсем не так, как ночью. Вроде бы и места стало больше. Что-то вынесли? Вот точно помню, что справа возле двери стоял массивный комод темного дерева, а сегодня на этом месте пусто. Интересно, надо будет попытать домоправительницу...

Ладно, сейчас меня более всего интересует портрет герцогини дель Джованьоло. Надо разглядеть все повнимательнее при дневном свете, благо, он щедро льется через наклонные слуховые окна.

Портрет стоял на месте, все так же закрытый белой тканью. Я аккуратно сняла ее, сложила и бросила на подвернувшийся рядом сундук, потом повернулась к картине... и замерла. Фигура женщины, написанной красками на холсте, изменила позу!

Ну, да, точно; в прошлый раз она стояла боком к зрителю, и правая рука прикасалась к маске gatto, а в левой что-то было, не то веер, не то маленький букетик. Неважно, что именно, потому, что сейчас все изменилось: герцогиня повернулась к нам лицом, маска была снята и отброшена на пол. Левой рукой Лаура выдвигала ящик того самого туалетного столика розового дерева, за которым только сегодня утром я подкрашивала ресницы, а в правой держала несколько писем и будто протягивала их мне.

— Вот это да, — пробормотала я и попятилась; под ноги подвернулся сундук, и я села на него с размаху, так что что-то загудело. — Откуда ты это взяла?

Лаура Виченте дель Джованьоло не ответила на мой вопрос, хотя мне и показалось, что тщательно выписанные розовые губы усмехаются довольно-таки ехидно.

— Так, стоп. В прошлый раз я смотрела на подпись и на оборотную сторону картины. Поглядим еще раз! — подбодрила я себя, встала с сундука и шагнула вперед. Не буду врать, шаг этот дался мне с некоторым трудом.

Подпись на холсте, сколько я могла судить, была той же самой, то есть, неразборчивой закорючкой с тремя разлетающимися хвостами. Оборотная сторона вроде бы не изменилась тоже. Я вновь обошла вокруг портрета и стала разглядывать лицо герцогини, почти уткнувшись в него носом. Конечно, я не специалист в живописи, но, на мой взгляд, никто картину не дописывал: краски, мазки, полутона, все соответствовало, все было гармонично. Да и кракелюры, разбегающиеся по поверхности высохшей краски, вроде бы невозможно подделать?

Приходилось признать: поза герцогини изменилась, и произошло это загадочным образом внутри картины, внутри тонкого слоя масляной краски, наложенной на холст в феврале 1788 года. Триста девяносто шесть лет назад.

Так. Значит, сейчас я закрою чердак, на всякий случай повешу несколько запирающих заклинаний, пойду к себе в кабинет... Нет, в первую очередь я пойду в будуар и обследую этот проклятый туалетный столик!

В будуаре было тихо. Я почти ожидала, что на пуфике или еще где-нибудь увижу рваное ухо и вздрагивающий рыжий хвост, но Руди был, по-видимому, занят своими делами. Подойдя к туалетному столику, я погладила его крышку, мне очень нравился этот рисунок, выложенные разноцветным перламутром фигурки китайцев.

Вот странно, когда моя приятельница в Бостоне обставила гостиную в своем загородном доме мебелью в стиле шинуазри, мне это показалось грубоватым и даже довольно вульгарным. А здесь, в Венеции, кажутся такими милыми эти комичные разноцветные фигурки на коричнево-лиловой поверхности палисандра, или пышные пионы и золотые карпы на черном лаке в кабинете...