Следующие пять дней Памела жила в раю. Эти дни она вспоминала каждый вечер. Рекс принес огромную сумку еды, еды, а не сублиматов! Он настоял, чтобы Пэм взяла отпуск на пять дней, и оплатил его, он водил ее в магазин, купил ей новую одежду, они даже ходили в кафе!
Сперва Пэм напугалась — откуда у него столько денег? Потом успокоилась — от сына исходила непоколебимая уверенность в себе и в том, что он делает. К тому же, это ведь был её Рекс! Памела знала: он никогда не сделает ничего плохого. Он очень хороший мальчик. Она так ему и сказала. Сын в ответ только рассмеялся: "Где-то я уже такое слышал". Он вообще очень изменился, но мать видела, что эти перемены к лучшему: он стал не такой застенчивый и замкнутый, на него засматривались девушки, а главное — он выглядел счастливым. Задумчивым, но счастливым. Пэм никогда ещё не чувствовала себя настолько гордой.
Уезжая, сын оставил ей денег. Настоящих денег на карточке, а не на расчетном счете работника. Она даже не знала, сколько их там, догадывалась только, что много. На них можно было снять жилье получше, можно было купить хорошей еды... Рекс так и велел поступить, и мать даже покивала, соглашаясь и плача от благодарности. Но когда сын уехал, тут же спрятала карточку за спинку дивана — к коммуникатору, о существовании которого до сих пор никто не знал, даже подруги на работе.
Пэм привыкла к своей тесной комнатушке, в которой прожила всю жизнь, привыкла к сублиматам, она вообще не понимала, как можно тратить огромные деньги на еду, пусть даже такую вкусную. Она привыкла жить в рабочем районе, и пусть карточка была пропуском наружу — там, снаружи, было страшно. А самое главное, Памела привыкла работать. Двенадцать часов ежедневно. Потому что после работы дома ждало только унылое одиночество — тесная, но всё равно слишком большая для одного человека комната, диван, телевизор и тишина. Тишина, с которой удавалось мириться лишь потому, что иногда ее нарушал негромкий сигнал коммуникатора. Пэм прислушивалась к тишине, ждала. И это ожидание стало частью её одинокого и давно уже бессмысленного существования.
Пожилая женщина сорока трех лет от роду, сутуловатая, с натруженными руками, некогда привлекательным, но теперь осунувшимся лицом, с густой сединой в волосах, она казалась себе зыбкой тенью, отголоском жизни, которая лишь промелькнула перед глазами и уже клонилась к закату.
— Пэм? Пэ-э-эм? Ты долго так стоять будешь?
Памела вздрогнула и закрыла дверцу шкафчика.
— А? — обернулась она к уже переодевшейся сослуживице. — Что?
— Чего ты в шкаф таращишься? — спросила Соня — грузная сорокачетырехлетняя коллега Пэм. — Может, пойдешь сегодня со мной? Посидишь, послушаешь Преподобного... Он дело говорит, и на душе легче становится. После него лучше даже, чем после шоу "Корпорация любит нас".
— Нет, — слегка передернулась Памела. — Не хочу.
— Ну и зря, — сказала с упреком Соня. — Всё дом да работа, работа да дом. Даже телевизор не смотришь почти. Потому и такая грустная постоянно. А надо выходить куда-нибудь.
Памела упрямо повторила:
— Не хочу.
Соня уже года три ходила на проповеди Преподобного Мэддока, который вещал о величии и бессмертии Корпоративного Духа, о его спасительной силе и прочем таком. Раньше Соня и Пэм дружили, пока увлечение Сони Корпоративным Духом не переросло в настоящий фанатизм — она стала носить с собой просветительские брошюрки с фальшиво улыбающимися людьми на обложках, купила логотип "Виндзора" на цепочке, бормотала молитвы перед началом рабочего дня и после его окончания...
Это было неудивительно: муж Сони травмировался четыре года назад на производстве — сорвался со строительных лесов, сломал позвоночник. Соня неделю проплакала, но ей всё равно пришлось отвезти Чака в пункт эвтаназии — денег на лечение у них не было, а единственная дочь была направлена куда-то за три сектора и терпела такую же нужду. Она даже не смогла приехать на похороны. Одним словом, Соня была не менее одинока, чем Памела.
Только вот у Памелы был коммуникатор и банковская карточка за спинкой дивана. А у Сони — лишь долги, тоска и одиночество. Как у девяноста девяти процентов работников их фабрики. Даже удивительно, что её, в отличие от Пэм, всё это не угнетало. Может, именно потому Соня ходила на проповеди Преподобного Мэддока? Ведь они были такими же слащавыми, как ток-шоу по телевизору, с той лишь разницей, что вместо недосягаемого ведущего их проводил обычный человек, проникшийся Корпоративным Духом и понимающий своих прихожан.
Тем не менее, Пэм подругу не понимала. Ей становилось жутко оттого, что нищие, работающие по двенадцать часов в сутки люди даже не задумываются о том, как убого живут! Их не давила тяжесть каждодневной изматывающей работы, не расстраивало безденежье, они будто не тосковали по детям и внукам, собирались, слушали проповедь, а потом пели всякие идиотские песни с идиотскими же улыбками на лицах. Это было так глупо! И всё-таки... всё-таки иногда Памела им завидовала.
— Позови Хелен, — посоветовала Пэм Соне. — Она ведь раньше ходила с тобой, и ей нравилось на собраниях.
— Хелен, — хмыкнула обиженно собеседница, — Хелен у нас больше не работает, ты не знала?
— Нет, — удивленно покачала головой Пэм и спросила с ужасом: — А что с ней? Выгнали?!
— Наша трепушка Хелен получила перевод на другое предприятие. Говорят, с повышением, — многозначительно сказала Соня. — Во всяком случае, ее комната уже свободна под съем. За вечер вещички собрала и свалила. Даже радостью не поделилась, так торопилась уехать.
— Может, побоялась удачу спугнуть? — озадаченно предположила Памела.
— Может. Только не по-людски это.
Сказав так, Соня подхватила со скамьи объемистую, как она сама, сумку и вышла.
Пэм направилась следом — длинным серым коридором к проходной. Просканировала идентификационный браслет на турникете, отмечая время ухода, и вышла под вечернее, но ещё жаркое солнце.
А всё же странно. Хелен работала на предприятии столько же, сколько и Памела с Соней, у неё даже бывали строгие выговоры, и вдруг на старости лет перевод, да ещё такой быстрый — буквально одним днем. Особенно же удивительно, что болтушка-хохотушка Хелен не сказала никому ни слова. Очень странно. Хелен была одинокая. Как Соня. Как Пэм. Как сотни других. Не верилось, что она могла вот так вот уехать, просто исчезнуть.
* * *
В зеркальном лифте было прохладно, работал кондиционер. Стройный русоволосый мужчина, одетый с иголочки, поправил галстук и придирчиво оглядел себя с головы до ног: достаточно ли идеально сидит костюм, не перевернулись ли запонки с монограммой, не покрылись ли дорогие ботинки тонкой патиной пыли?
На улице стояла тяжелая вязкая жара, но в здании исследовательского комплекса царила прохлада.
Легонько звякнул предупреждающий сигнал, лифт плавно качнулся, и двери бесшумно разошлись в стороны, выпуская пассажира на этаж лаборатории номер четыре.
Мужчина вышел в просторный холл и кивнул секретарше, стоявшей за стойкой ресепшна. Высокая изящная девушка поспешно подалась вперед:
— Сэр, к нам прибыли с проверкой из СБ корпорации.
Тот, к кому она обращалась, на секунду замер и обратил на подчиненную тяжелый немигающий взгляд.
— Почему вы немедленно мне не сообщили, мисс О'Рейли? — спросил негромко мужчина.
Мисс О'Рейли изменилась в лице и торопливо вполголоса зачастила:
— Я как раз собиралась, сэр, но они приехали до начала рабочего дня всего десять минут назад, вы по регламенту еще не должны быть на месте, а я ведь знаю — вы никогда не опаздываете. Я проводила их в конференц-зал, предложила кофе и вызвала начальника лаборатории. Он как раз отчитывается по работе, и...
— Мисс О'Рейли, — все тем же приятным, хорошо поставленным голосом перебил подчиненную руководитель, — если подобное повторится, будете искать новую работу. И я не уверен, что вы найдете ее в офисе.
— Простите, сэр.
— Как давно представитель СБ беседует с начлабом?
— Минут семь, — торопливо посмотрела на часы девушка и добавила: — С ними еще наблюдатель от комитета по биологическому оружию...
— Сообщите в отдел делопроизводства, что на этой неделе вы оштрафованы на треть оклада с занесением предупреждения в личное дело.
— Да, сэр, — девушка взмахнула длинными ресницами, смаргивая подступившие слезы.
— И отнесите это в мой кабинет, — на стойку ресепшна лег дорогой кейс.
— Да, сэр.
После этого мужчина потерял к секретарше всякий интерес и направился к конференц-залу. Тихо пискнули наручные часы.
Подчиненная смотрела в спину руководителю, стискивая потной ладонью ручку кейса. Начальник Беатрис О'Рейли был самим совершенством и мечтой любой девушки: красивый, сдержанный, с идеальной осанкой, одетый неизменно со вкусом, спокойный, но... очень властный и совершенно лишенный снисходительности.
Открылась и закрылась дверь — управляющий лабораторией номер четыре вошел в конференц-зал. Здесь на большую белую стену развернули проекцию с голопанели, которая транслировала какие-то графики, схемы, диаграммы. Человек в белом халате — начлаб Мейсон Каттер — перемещал объекты по полю и что-то азартно объяснял. Чуть в стороне застыл наблюдатель от комитета Тони Тигз...
Когда же управляющий увидел того, с кем беседует начлаб, сердце у него в груди глухо стукнуло и пропустило удар. Ладони заледенели, горло сжалось, и даже внутренности в животе, кажется, мелко-мелко задрожали. Усилием воли он попытался взять себя в руки, глядя на невысокую блондинку, с интересом слушающую доклад научника. Ее светлую макушку было едва видно из-за широких спин двух здоровенных телохранителей.
Дверная ручка громко щелкнула, и белокурая женщина обернулась к вошедшему. Ее красивое лицо тотчас озарила радостная улыбка.
— Боже мой, Дэйв Парсон! Неужели это ты?! — Эледа Ховерс шагнула навстречу тому, кто тринадцать лет назад неудачно попытался организовать ее похищение.
* * *
Дэйв дежурно улыбался, но почти не слышал ничего из того, что говорила Эледа. Он весь сосредоточился на дыхании: вдох-выдох, вдох-выдох. Главное — не торопиться, не дышать слишком быстро, иначе он себя выдаст. Медленно. Очень медленно — вдо-о-ох-вы-ы-ыдох... Лоб покрылся испариной, а руки, наоборот, стали ледяными. Дэйв, словно заведенный, кивал на реплики мисс Ховерс.
— Знаете, мистер Каттер, — щебетала та, — а ведь мы с Дэйвом вместе учились в колледже. Он был лучшим в параллели, да-да. Но я все-таки обошла его по управлению рисками, верно, Дэйв? — и Эледа игриво ткнула бывшего однокашника кулачком в бок.
Только неведомым чудом ее собеседник не вздрогнул и не отпрянул. Дэйв вспомнил кафельные стены и пол, разводы крови и то, как она — вязкая и ярко-красная — плохо растворялась в воде, уползая в сток густыми ручейками...
— Однако он был великолепен по всем остальным дисциплинам, — продолжала рассыпать похвалы мисс Ховерс. — За это мой отец особенно выделял его из числа других учеников. Как, кстати, и я...
Эледа подмигнула Дэйву и продолжила:
— Он и тогда был симпатягой.
Лицо Дэйва будто свела судорога радости, из-за которой он молчал, не в силах произнести ни слова. Молчал и заливался жгучей краской.
Начлаб с наблюдателем, не подозревая, насколько двусмысленны слова проверяющей, вежливо улыбались.
— Ну-ну, покраснел, засмущался. Ладно, ладно, я тоже рада встрече. А ты, значит, теперь здесь, на такой должности? Руководишь? Замечательно! Ты всегда был отличным организатором.
— Да, — с трудом произнес Дэйв севшим голосом. — Спасибо.
— Впрочем, я заговорилась, — спохватилась Эледа. — О детстве потом, сперва дело, правда, господа?
Мисс Ховерс посерьезнела и снова повернулась к научнику, тогда как "друг" ее юности вовремя удержался, чтобы не ослабить галстук.
— Итак, мистер Каттер, было очень интересно вас послушать, вижу, что работу по изучению образцов вы проделали немалую, однако моя инспекция требует общения скорее с мистером Парсоном. Нужно решить финансовые и организационные моменты, я хочу понять, что именно мешает вам двигаться вперед с большими темпами, нежели сейчас. Мы вас оставим. Мистер Парсон?
У Дэйва так сильно шумело в ушах, что он не услышал обращенные к нему слова.
— Мистер Парсон?
— Да! — торопливо сказал он. — Да-да, конечно. Пройдемте.
И направился к выходу, украдкой вытирая лоб.
Остаться в кабинете с Эледой Ховерс один на один... телохранители, конечно, не в счет... тем более телохранители Ховерсов... У Дэйва засосало под ложечкой.
В холле Беатрис посмотрела на начальника и проверяющую слегка покрасневшими глазами с припухшими веками и спросила:
— Принести кофе, сэр?
— Нет, спасибо, — отмахнулась представительница СБ.
Дэйв лишь рассеянно покачал головой и открыл перед гостьей дверь кабинета, пропуская её и охрану.
Когда дверь закрылась, мистер Парсон прошёл за свой стол и сел, стараясь не встречаться с собеседницей глазами. Один из телохранителей встал у него за спиной, закрывая от обзора камеры наблюдения.
— Итак, — ледяным голосом начала мисс Ховерс, пройдясь по кабинету. — Я вижу, что результаты работы впечатляют. По словам старшего научного сотрудника лаборатории, вы нашли способ продлить действие препарата. Верно?
Она положила на стол перед Дэйвом простенький плоскостной планшет со стилом.
Подрагивающей рукой Дэйв начал торопливо царапать стилом по экрану, тогда как проверяющая продолжила:
— Вы увеличили время действия на полчаса. Это много, но все равно недостаточно, чтобы человек или киборг мог проникнуть в Зета-центр. Как вы объясните тот факт, что за год — за год! — мистер Парсон, вы добились всего лишь дополнительного получаса?
Дэйв, наконец, не сдержался и рванул галстук. Рука у него дрожала так сильно, что он не мог писать.
"Пи-и-ип!" — пропищали в воцарившейся тишине дорогие наручные часы.
Этот звук ненадолго вернул мистеру Парсону самообладание. Десять минут рабочего времени прошли. У Дэйва на ролексах был выставлен таймер, подающий сигнал каждые шестьсот секунд. Каждые тысячу двести — двойной. Потому что сильнее страха открытого огня и промышленного оборудования у Дэйва был страх потеряться во времени.
Тогда, тринадцать лет назад, после ухода Эледы из кафельной камеры пыток, мистер Ховерс кивнул помощникам и сказал:
— Как обычно. Когда дозреет, позовите, — развернулся и ушел.
Дейв заранее скорчился на полу, предчувствуя продолжение экзекуции, но быть его не стали, наоборот, бросили полотенце вытереться, затем позволили встать и провели в тесную комнатку, где усадили в обычное офисное кресло перед большим голокубом. Рядом зачем-то стояло пластиковое ведро.
Спустя полчаса, когда фильм в голокубе поставили на паузу, Дэйв уже знал, для чего предназначалась емкость рядом.
— Удивительно изобретательные люди, — Нейт Ховерс стоял в дверях и, чуть усмехаясь, смотрел на пленника. — Всего-то старая бочка и ведро дизельного горючего... Кстати, этот вот, — он кивнул на закопченное, искаженное в крике лицо на стоп-кадре, — жил еще целых шесть часов. Впрочем, у настоящих мастеров жертва может прожить сутки. Сомневаешься? Понимаю. Я и сам иногда сомневаюсь, хотя своими глазами видел.
