Серые земли-2. Главы 1 - ...

— Что происходит? — повторила панна Зузинская, и ее голосок ныне звучал громко, всполошенно даже.

— Сам бы я хотел знать, — Себастьян поднялся и руку подал. — Но что бы ни происходило, на торжественное прибытие сие не похоже.

Евдокия осмотрелась.

Темно.

Но темнота не глухая, не кромешная, напротив, рваная какая-то. И в пустых окнах видно небо, но не синее, и не лиловое, престранного окрасу, будто бы сединою прорезанное.

— Всем встать! — раздалось с другого конца вагона.

Вспыхнули огни.

И Себастьян вполголоса выругался.

— Не бойтесь, господа, — весело произнесла давешняя мрачная девица, крутанув на пальчике револьвер. — Это всего-навсего ограбление...

— Ужас! — воскликнула панна Зузинская, но совершенно неискренне.

— Кошмар, — подтвердила Евдокия, которой случалось сталкиваться с грабителями в прошлой жизни, и воспоминания о том отнюдь не относились к числу приятных.

— Ограбление, — уточнила девица и для пущей убедительности пальнула в потолок. Выстрел получился громким, впечатляющим.

— И кого, позвольте узнать, вы грабить собираетесь? — вперед выступил парень в черных одеяниях. Выглядел он доволи грозно, особенно плащ его, полы которого качало сквозняком.

— Тебя.

— Меня?! — парень широким жестом откинул плащ. — Да ты знаешь, кто я?!

— Кто?

— Некромант!

Сие прозвучало впечатляюще. И охнула панна Зузинская, показательно схватившись за сердце, а Себастьян напротив, подался вперед, разглядывая нового знакомого с немалым интересом.

Тот же выпятил грудь, ручку согнул в локотке, вторую же упер в бедро. Ногу отставил, голову запрокинул, и ежели бы случилось луне появиться, она, несомненно, восхитилась бы благородным профилем некроманта. Или же высветила его к превеликому восхищению зрительниц.

Некромант был хорош.

Грозен.

И даже крючковатый нос его вписывался в образ.

— Надо же... — Себастьян поцокал языком. — Некромант... слушай, некромант, а может, ты еще и князь ко всему?

Подбородок, узенький, с черной кисточкой бороды, поднялся еще выше.

— Да, — он ответил с важным кивком, и плечи шире расправил. — Князь.

— На-а-адо же...

Себастьян подался вперед, и Евдокия ухватила его за клетчатый шарф.

— Не высовывайся.

Ей вдруг стало страшно, что это существо, которое не было в полной мере ни Себастьяном Вевельским, ни Сигизмундусом, а являлся обеими сразу.

Еще сунется подвиги совершать.

Погибнет.

И что Евдокии с трупом делать? Возвращаться на похороны, аль тут оставить до лучших времен. Мысль эта показалась вдруг столь важною, что Евдокия замерла, всерьез обдумывая, куда бы припрятать Себастьяново тело, чтобы не сильно попортилося по местной жаре.

— Дуся, — в голосе Себастьяна прозвучал упрек. — Придушишь! А я, между прочим, с благими намерениями.

И шарфик выдрал.

Шагнул вперед, правда, не столь горделиво, как некромант, что так и стоял посеред вагона зловещим изваянием.

— Слушай, некромант... тут такое дело... — Сигизмундус умудрился влезть меж девицей с револьвером, которая выглядела несколько ошарашенною подобным поворотом дела, и некромантом. Нагнулся, подцепил пальцем полу плаща, пощупал.

Поцокал языком.

Вздохнул.

Складочки на плечах расправил, сказав:

— Так оно внушительней. У тебя, братец, плечо узкое, а талия — напротив. Надобно правильно акценты расставлять...

— Спасибо, — только и нашелся, чего ответить некромант, которому до сей поры никто про акценты не говорил. И вовсе люди, впечатленные, что образом, создававшимся долгие годы, что самою профессией, каковая неизменно вызывала уважение и страх, чурались некромантова общества. А коли случалось оказаться в нем, то темы для беседы выбирали безопасные.

К примеру, об урожаях гороха... горох, если разобраться, то горох к некромантии никакого отношения не имеет-с. Или вот окот овец, опорос свиней, окобыл кобыл и прочие, несомненно, жизненно важные события, обсуждение которых в провинциях-с вызывает небывалый ажиотаж.

— Пожалуйста, — махнул рукою Сигизмундус, которому однажды в руки, не иначе, как чудом, попалась книженция с премудрыми советами.

Из них он и узнал, что шарф надобно носить клетчатый, ибо клетчатость шарфа — несомненной свидетельство неординарности его обладателя. А более неординарной личности, нежели он сам, Сигизмундус вообразить не мог.

— Ограбление, — мрачно напомнила девица и вновь пальнула в потолок, который ответил мелкою щепой.

— Да погодите вы со своим ограблением! — это было сказано уже Себастьяном, поелику личности неординарные, одиозные даже, обладали чересчур тонкою душевною организацией, чтобы участвовать в мероприятиях столь сомнительного толку. — Успеется оно. Я, может, человека предупредить хочу!

— А не поздновато? — густым басом осведомилась монахиня и, присев, раскорячившись, как вовсе неподобает раскорячиваться божьей невесте, вытащила из-под сутаны обрез.

Обрез Себастьян оценил.

И от монахини на всякий случай отступился, хотя и черного плащика из рук не выпустил.

— Предупредить хорошего человека об опасности никогда не поздно! — горделиво произнес Себастьян и, ткнувши пальцем в грудь князя-некроманта, каковой от этакой вольности окончательно смешался, произнес: — Берегись склепов!

— Чего?

— Склепов берегись. И прекрасных свежезахороненых девок, а то ж чревато...

Некромант думал долго, но явно о чем-то не том, поскольку сначала покраснел столь густо, что и в темноте краснота сия была заметной, после медленно, с чувством побледнел. Следовало признать, что бледность подходила ему куда как больше, вписывалась, что называется, в сотворенный образ.

И черные круги под глазами к месту были.

— Да что вы себе... позволяете?! — выдавил некромант, обиженно запахивая полы плаща. При том сделался он похож на преогромного, но все ж доволи немочного нетопыря.

— От мертвых девок добра не жди, — продолжил Себастьян, но на всяк случай отступил от князя-некроманта, мало ли что оному в голову втемяшится. — Мертвые девки, они поопасней живых будут.

— Без тебя знаю, — некромант вздернул подбородок еще выше, отчего шея его вытянулась, будто у сварливого гусака. И шипел он похоже.

— Не знаешь... и даже не догадываешься, — вздохнул Себастьян, понимая, что сделал все возможное.

Совесть его будет спокойна.

— Вот и ладненько, — произнесла вторая невеста божья, этак по-доброму произнесла, с задором, от которого по хребту мурашки побежали. — Раз с мертвыми девками разобрались, теперече и с живыми разберемся...

И монашка подмигнула невестушкам панны Зузинской, каковые этакой фамильярности не оценили.

Девки заголосили слаженным хором.

— Грабют, — выводила Нюся, левым глазом поглядывая на суженого, а правым — на некроманта. Тот стоял, нахохлившись, неподвижный, важный, что старостин петух.

Князь.

Нет, естественно Сигизмундушка ей нравился и весьма, вчера вона как к ней прижимался, с трепетом... и сразу видно, что муж из него выйдет справный, нет в нем ни особое горделивости, ни спеси, так, дурь мужская, которая хорошею сковородкой на раз выбивается.

Но все ж князь...

Нюся живо представила, как возвертается она в родную деревню, да не просто с мужем, но с цельным князем.

На бричке.

А в бричке кобылка белая, грива лентами украшена, бубенцы под дугою звенят. Сама Нюся — в шелковом алом платье да с шаликом на плечах, тоже шелковым, ружами расшитом. И в ушах серьги золотые, на шее — бусы, да густенько, что шеи по-за бусами не видать.

Бранзалетки на руках.

На ногах — ботики красные с каблучками золочеными... а главное, не ботики, но муж грозный... этакий упырей учить не станет, бровкой поведеть, от как сейчас, и те сами в могилы возвернуться.

— Убивают... — голосили иные девки, но без души, без вдохновения.

Всхлипывала панна Зузинская.

Хмурился некромант-князь, которому происходящее совершенно не нравилось.

— Чести лиш-а-а-ют...

— И имущества, — веско добавила Евдокия, руку в ридикюль сунув, но рука сия, уже нащупавшая перламутровую рукоять револьверу была перехвачена.

— Не стоит, — шепотом произнес Себастьян.

— Почему?

— Потому, что имущества у нас не так и много... да и вообще, любопытно...

— Что любопытно?

Евдокии вовсе не было любопытно.

Вагон вдруг наполнился людьми вида самого, что ни на есть разбойного, и князь-некромант пошатнулся, не устоял супротив пудового кулака. Евдокия лишь надеялась, что его не убили.

— Спокойно, граждане хорошие, — повторила девка, засовывая револьвер за пояс, стало быть, не видела в нем надобности. — Ведите себя правильно и никто не пострадает...

Она прошлась по вагону, остановилась напротив панны Зузинской.

— Почти никто...

— Вот... берите... конечно, берите... — панна Зузинская принялась стягивать перстни, один за другим, поспешно, будто опасаясь, что ожидание девице наскучит. — Все берите... от клиентов благодарных... живы да и ладно, и хорошо... и так их всех помнить буду... от мужа моего покойного, свадебный подарок...

Она вполне естественно всхлипнула, только слезы ее девку не разжалобили.

— От мужа, значит? Бывает... ничего, скоро свидитесь.

Обещание прозвучало нехорошо.

Себастьяну вообще крайне не нравилась эта ситуация.

Вагон стоял.

Отцепили?

Похоже на то... и не просто отцепили, но сняли на другой путь, заброшенный... и вопрос — почему? Потому ли, что вагон был в сцепке последним? Или же по иной причине?

Зачем такие сложности ради третьего классу, который выбирают априори люди бедные...

— Что стоишь? — девка оказалась перед Себастьяном, и Сигизмундус, очнувшийся было, вновь предпочел самоустраниться. От девки веяло первобытною дикою силой, которая Сигизмундуса страшила.

— Очки не отдам! — тоненько взвизгнул вежливый Сигизмундус, сам не понимающий, чем ценен ему столь обыкновенный по сути своей предмет.

— Очки и не надо. Деньги давай...

Девка ткнула в лицо револьвером. Весьма невежливо с ее стороны, но действенно...

— Грабят... — Сигизмундус дрожащею рукой протянул кошель. Весьма потрепанный кошель, который и вид имел прежалкий. — Г-грабят...

И всхлипнул тоненько, жалостливо, что, впрочем, девицу нисколько не впечатлило. Подбросив кошель на ладони, она хмыкнула:

— Совсем меня за дуру держишь?

Вопрос свой, несомненно, весьма важный, она подкрепила душевным пинком по голени, которого трепетная Сигизмундусова душа не выдержала.

Без души, следовало признать, с телом было управляться не в пример легче.

— Настоящие деньги давай...

— Уверяю вас, прекрасная панна, — не очень искренне сказал Себастьян, и поморщился, до того жалким, блеющим был его голос. — Деньги самые настоящие! Мне их в банке вручили...

— Не эти гроши...

Устав уговаривать Сигизмундуса, девица вновь пнула его, но больше для порядку.

— Пшел отсюда!

Уговаривать себя Себастьян не заставил, он обнял Евдокию, которой происходящее с каждою секундой нравилось все меньше. Она отдавала себе отчет, что люди, заполнившие третий вагон, вовсе не случайно появились в нем.

И более того, появившись, не уйдут без должное добычи.

Вопрос лишь в том, кого они такой добычей сочтут.

— Гля, бабы... — раздалось сзади.

А там и визг.

И оплеуха... мат...

— Угомонитесь! — рявкнула девка, отвлекшись на мгновенье от Сигизмундусовых вещей, которые она потрошила с немалым энтузиазмом. — Не для того сюда явились...

— А для чего? — шепотом поинтересовался Себастьян. За девкой, которая аккурат выворачивала уродливого вида чумодан, он наблюдал с немалым интересом.

Из чумодана на грязный пол летели Сигизмундусовы рубашки, выбиравшиеся с немалою любовью, клетчатые шарфы, панталоны с начесом... дорожный несессер из дешевой кожи. Его девка осматривала с особой тщательностью, перебирая ножики, ножнички и кусачки так, будто бы надеялась узреть средь них скрытые сокровища.

— Где?!

— Не понимаю вас, милостивая панна, — Сигизмундус вздернул подбородок, и шарф поправил, правда, при том в фигуре его не было ни капли величественности, напротив, сама она гляделась гротескною, нелепой.

— Где твои деньги?!

Девица явно злилась. И кусала губы. И с трудом сдерживалась от того, чтобы не ударить Сигизмундуса по лицу.

— У вас, милостивая панна. Если вы запамятовали...

— Другие деньги!

— Других нету, — развел руками Сигизмундус. — А ежели вам кто сказал иначе, то он ошибся...

— Сумку ищи...

Посоветовали девице, и она огрызнулась:

— Без тебя знаю...

Сумку она выволакивала из-под лавки, пыхтя от натуги, упираясь обеими ногами в пол.

— Аккуратней, панна! — взмолился Сигизмундус, но услышан не был. Девка, вытащив сумку в проход, выдохнула.

И наклонилась.

За девкой следил не только Сигизмундус. Евдокия поняла, что ей самой донельзя любопытно.

Сумку Сигизмундус прятал.

И на ручки ее, обмотанные шнуром, повесил замок, который девица пыталась сковырять, но, потеряв остатки терпения, попросту отстрелила.

— Экая она... темпераментная, — оценил Себастьян, отступая на шаг. Видать, испытывая некие, как подозревала Евдокия, закономерные опасения, что с темпераментом своим девица не всегда управиться способна.

Она же, распахнув сумку, уставилась на ее содержимое.

— Это... это что такое?

— Книги, — ответил Себастьян, отступил бы и дальше, но был остановлен чувствительным тычком в спину. Судя по калибру, тыкали обрезом, каковой в нонешней ситуациия являл собою аргумент неопровержимый.

— Книги?

— Книги, — Себастьян повел плечом, которое зудело.

Организм его этакая близость к обрезу нервировала.

Организм был против членовредительства, особенно, когда вредить собирались ему, а потому желал немедля защититься.

— К-какие книги? — девка выбрасывала их, одну за другой.

— Ценные. Милостивая панна, я был бы премного вам благодарный, ежели бы вы взяли себе за труд обращаться с книгами аккуратней. Вы и представить себе не можете, до чего они ценны! Да что там, бесценны... я собирал сию коллекцию двенадцать лет... это, за между прочим, "Полный малый справочник нежити". Издание третье, уточненное и дополненное... а это — "Упыризм как метафизическое явление"... и "Признаки эволюционной дивергенции подвидов малой и бурой крикс на верховых болотах Подляшья"...

Серая книжица полетела в лицо Сигизмундусу. Он книжицу перехватил и, прижав к груди, нежно погладил.обложку.

— "Морфологические особенности строения челюстей ламии волошской"... редчайший экземпляр...

— Книги... — выдохнула девка. — Здесь книги!

— Я ж вам сам сказал, милостивая панна... — Сигизмундус пристроил книжицу на полку. — Но вы мне не поверили. Это крайне невежливо с вашее стороны. Я, за между прочим, в жизни еще никому не врал!

Сие было чистой правдой, потому как Сигизмундус уродился существом на редкость честным, что проистекало большею частью от абсолютной его неспособности врать. В детском нежном возрасте, и позже, в отнюдь не нежном, но студенческом, Сигизмундус совершал вялые попытки вранья, но бывал разоблачен, пристыжен, а то и бит. Последнее обстоятельство немало способствовало воспитанию в нем честности.