"О друг, помилосердствуй, остановись! Я смотрю во все
стороны, но земля исчезла. Я не хочу подниматься выше в небо,
мне плохо, вернемся на землю, прошу тебя!"
Но напрасны его мольбы, орел не может остановиться, бог не
велит, и еще круче взмывает ввысь. Не удержавшись, небла-
годарный Эден, неугодный богам, стремительно падает вниз.
— Наверное, не следовало так жестоко мстить Уркугу. Нет у меня
права на это. Когда-то он спас мне жизнь, заслонив собой от стрелы
мелха, а потом сам долго болел и лечился. Простить, что ли, его
вероломство, ведь он был моим единственным другом, и я любил
его, как брата! Прошло много лет, как я отдалился, должен был
отдалиться от него, на то была воля Энки; но он с тех пор не
разгласил ни одного из моих секретов. — Чувство жгучей горечи одиночества на мгновенье овладело эном. — Нужно все-таки послать к нему вестника для приглашения на совет старейшин. Я ему — не судья,
пусть гнев божий карает его на стезе греха! Однако объяснить
ему следует, что всеблагой Энки простит его лишь в том случае,
когда, во искупление прегрешений, он сам и его община принесут
щедрые дары покаяния на строительство храма Энлиля.
Подозвав кивком головы управителя и начальника писцов,
ловивших каждое движение господина, эн объявил им, что до тех
пор, пока строительство дома бога не будет завершено, необходимо
уменьшить на четверть выплаты содержания храмовому
персоналу, ибо каждый должен внести свой вклад в угодное богам
дело.
Покорно и безропотно воспринявшие сокращение своего
жалования, люди храма собрались к середине утренней стражи у
лестницы святилища, в ожидании очередной выплаты содержания
за службу или работу. После удара гонга энси, главный управитель
и начальник писцов, храмовые чиновники высшего ранга, стоявшие
вместе со всеми, первыми вошли во дворик святилища, туда, где
пребывал великий судья, праведный Ут, и приблизились к его
кумиру.
Взявшись за руки со словами призыва: "О, Ут, окажи нам
справедливость!" — каждый из вошедших с благоговейным
трепетом опустил свой жребий,— резную раскрашенную палочку из
ясеня, в золотую чашу, стоявшую у ног Ута. Слепой жрец бога
Солнца нащупал чашу, поднял ее, четырьмя широкими враща-
тельными движениями перемешал жребии и бросил их перед Утом,
установив по приговору бога очередность выбора вознаграждения.
Ячмень, эммер, финики, рыба, овощи, растительное масло, шерсть,
шкуры, овцы и козы, утварь, группируемые в различных по составу комплектах, и составляли вознаграждение. Его стоимость
оценивалась в зерне или в овцах. Первый по жребию, более
остальных угодный богу и отмеченный его расположением за
прилежное и благочестивое усердие и радение, получал плату,
увеличенную в два раза.
Сегодня счастливый жребий выпал начальнику писцов,
безотказному и безропотному Буенену, обремененному много-
численным семейством и обширной родней, живущими на его
хлебах. Удовлетворенно крякнув, Буенен гордо выпрямился и
свысока посмотрел на Гишани, своего постоянного конкурента в
соискании благосклонности земного владыки. Вторым возмож-
ность выбора получил Аннипад. Энси, целиком ушедший в
подготовку расчетов и планов строительства храма Энлиля,
которые вскорости ему надлежало докладывать на совете
старейшин, воспринял свой жребий спокойно, без обычных
переживаний.
Оказавшийся последним Гишани очень огорчился и расстроился,
подумав, что всевидящий Ут, по-видимому, порицает его сделку с
великим дамкаром, считая ее дурным, нечистым делом, но, тем
не менее, с возвратом золотой чаши с жемчугом решил немного
повременить.
Храмовые ремесленники бросали жребии после жрецов, писцов
и воинов. По воле Ута первым среди дюжины оружейников
оказался Энметен.
— Вот это — повезло! Спасибо справедливейшему из богов, да
святится имя его, — потирал руки довольный Мебурагеши,
пританцовывая. — Теперь ты, сын мой, хоть завтра сможешь войти
с подарками в дом Мешды. Настало и твое время взять жену.
Довольно откладывать! А Мешда-то, Мешда как обрадуется твоей
удаче!
— О, отец, позволь мне посвататься после праздника великой
Инанны. Браки заключаются по ее воле, — застенчивая улыбка
радости, преобразившая твердое, строгое лицо Энметена и так
шедшая ему, сменилась выражением озабоченности и легкой
грусти.
— Хорошо, сынок, бог даст, придет и этот день.
Перед вечерней трапезой бога Энки вывоз жалования из хранилищ
и складов храма завершился, и эн, вызвав главного управителя,
распорядился созвать собрание совета старейшин Города в
ближайший благоприятный день Ута. Когда владыка приказал
заблаговременно уведомить и изгнанного им великого дамкара, у
Гишани испортилось настроение, и он с досадой подумал:
"Воистину, ношу Счастливчика его бог сам несет!" Чаша с
жемчугом всплыла в его памяти, и он самодовольно похвалил себя
за хладнокровие и сдержанность в поступках. "Скорее всего, Ут
учел эту чашу при жеребьевке, — решил он, — ведь сказано: служащий
богу — в делах удачлив!" И умные уши управителя встали торчком.
Гишани послал к великому дамкару гонцом верного ему человека
и велел сказать, что смягченный его мольбами милостивый Энки
вразумил эна сменить гнев на милость и призвать его, отлученного,
в храм на совет старейшин племени в святилище, во дворик Ана,
главы совета богов.
В определенный богами день, к началу вечерней стражи, когда
Великие восстали после полуденного отдыха, собравшиеся члены
совета старейшин расположились в тени под навесом на четырех
одинаковых широких кедровых скамьях, поставленных квадратом.
По обычаю у подножия огромной статуи отца богов сидели: эн,
главные жрецы храмов и энси; на скамье справа — двое богатейших
старейшин-землевладельцев, великий дамкар и Буенен, глава
общины писцов и чиновников; на скамье слева — четверо
земледельцев; и напротив эна занимали места четверо ремес-
ленников.
Поодаль, у южной стены дворика, обрамленного сводчатыми
нишами с кумирами богов, расположились четверо писцов с
глиняными табличками для записи постановлений совета.
Полный сил, подвижный и словоохотливый, Уркуг на этот раз
выглядел болезненно удрученным и держался непривычно скромно,
приниженно и сидел, виновато понурив голову. Его глубоко
ввалившиеся глаза беспокойно бегали, и он время от времени
тяжело и покаянно вздыхал, косясь на соседей по скамье.
Старейшины, знавшие Счастливчика с малых лет, относились к
нему, любимцу богов, дружелюбно и уважительно и, соболезнуя дамкару, в разговорах старались ни единым намеком не затронуть
его горе, его обиду. Лишь в словах участия бывшего едино-
мышленника и союзника, патриарха рода, из которого происходил
и Уркуг, соседа по скамье, человека резкого и язвительного,
сквозило явное глумление и насмешка. Уркуг, пришибленный
случившимся и утративший на время былой кураж, с жалкой
улыбкой ёрзал на месте и молчал, но в глазах его время от времени
вспыхивали недобрые огоньки злопамятства.
Когда во дворик вышел эн, дамкар, опередив всех, вскочил и
низко склонился перед земным владыкой. Видя столь плачевное
состояние всегда бравого моряка, своего сверстника, проходившего вместе с ним посвящение, эн неожиданно для себя огорчился, и у него защемило сердце. Благословив старейшин, эн подошел к великому дамкару, положил ему руку на плечо и участливо сказал:
— Плохо ты выглядишь, Уркуг. Как здоровье твое?
Сгорбившийся старейшина распрямился в порыве нахлынувшей
радости, выражение уныния, не сходившее с его лица все последние
дни, сменилось благодарной улыбкой робкой надежды. "Лишь
пожив внизу узнаешь, как тяжело и опасно карабкаться наверх!" —
подумал он, опустив глаза под взглядом владыки.
— Всемилостивейший Энки, защита наша, простил твое
прегрешение и исцелит тебя. Приободрись и возрадуйся. Птица
Иттид, вестник смерти, еще не скоро издаст над тобой скорбный
крик.
— Благодарю тебя, о заботливый попечитель! — Дамкар схватил
руку эна и приник к ней губами. — Да достигнет имя твое дней
далеких, избежав забвения. О возлюбленный Аном, позволь
заказать мне в храмовой мастерской свою статую и установить
ее в молельне, посвятив владыке Энки, дабы она постоянно
возносила мольбы и молитвы за меня.
— Хорошо, Уркуг, переговоришь с Гишани.
— Да благословит тебя Отец богов и Город, о пастырь племени,
одаривший меня своей милостью. Сердце твое — поток доброты,
источник которой не иссякает. Благодеяния твои — как воды
обширного моря, что убыли не знают. Разум твой — северный ветер,
дуновенье, приятное людям.
Пока Аннипад вносил и раскладывал на голубых глазурованных
плитках пола дворика четыре большие глиняные таблицы с чертежом общего плана зиккурата, сосед, толстяк-земледелец, вполголоса спросил:
— Что, Счастливчик, ты не из тех, кого кинь в воду — вода станет
затхлой, опять вывернулся? Смотри, родственничек, снова не
попади в немилость, целовать-то тогда куда будешь?
Сдерживая бешеное биение крови в висках, Уркуг сжал кулаки
и процедил сквозь зубы:
— Скажи, приятель, кто столь высок, чтобы достигнуть неба, и
кто столь велик, чтобы покрыть землю? Разве есть среди нас
такие? Не забывай, что слон и птичка сотворены одинаково.
— Я-то думал, что ты одним глазом слезы льешь, а другим
подмигиваешь. А ты сломался, как сухой тростник под ослиным
копытом, — поморщился старик-земледелец и брезгливо отвернулся
от родича.
Получив от отца-эна разрешение начинать, Аннипад поднялся
со скамьи и сообщил совету о том, что план зиккурата и его
архитектурные особенности внушены ему зодчим богов
Мушдаммой в сновидении. План разбивки участка под храм будет
представлен совету после выбора участка гаданием, которое
состоится сегодня в конце вечерней стражи. По ходу выступления
энси давал подробные разъяснения об устройстве храма.
Когда энси, производитель работ, перечислил все то, что должно
быть сделано, определил сроки и объем необходимой рабочей силы
и, в заключение, суммировал стоимость строительства и отделки
зиккурата, члены совета старейшин приуныли как никогда,
ошеломленные непомерным бременем предстоящих затрат.
Толстяк-земледелец, что-то бормоча, подошел к плану и принялся
сосредоточенно рассматривать со всех сторон.
— А нельзя ли башни сделать пониже, и три, а не семь? Это
стоило бы намного дешевле и заняло меньше времени.
— Наш брат торгуется с Великой горой? — хмыкнул дамкар.
— Откуда мне знать, почему в голову энси взбрело строить
именно такой храм, и кто ему внушил это: Энлиль или злые демоны,
— раздраженно проворчал старец. — Уж очень дорого и долго. Землю обрабатывать будет некогда — все будем строить. В запустение
придет земля наша! Ведь сказано же: небо далеко, а земля
драгоценна.
— Наш брат сомневается в святости божественного провидения?
Или, может быть, господня воля для него не закон? — с едва
заметной угрозой спросил эн земледельца.
— Да спасет меня бог от недруга моего! — ухмыльнувшись,
промолвил тот, садясь на скамью и безбоязненно глядя в глаза
эна. — Разве я за свою долгую жизнь совершил хоть одно
прегрешение? Или нечист я по воле богов? Да пребудет мой бог
со мною справа, а богиня моя да пребудет слева. И да не оставят
меня они!
Величаво подняв руку, эн прекратил все разговоры и в краткой
речи указал каждому его бремя, несколькими словами определив
на годы удел племени.
— Достопочтенные старейшины! На совете богов, созванном
мудрым Энки по поводу возведения дома для его брата, сказано,
что нам, слугам божьим, дозволено уповать на высочайшую
милость, совет и помощь в деле строительства.
Братья! Перед племенем стояла многотрудная задача:
надлежало, соблюдая мир, благочестие и доброжелательность,
произвести между нами раздел затрат на строительства храма
Энлиля. И боги позаботились об этом! Треть всех затрат берет на
себя сам владыка Энки, брат Энлиля; седьмую часть затрат
серебристый Наннар, ладья небес, первородный сын Огненноокого.
Дочь Наннара, светлая Инанна, вносит в два раза меньше. По
столько же заплатят земледельческий род детей Наннара и община
великого дамкара. Пять остальных земледельческих родов и
община оружейников и ювелиров вносят по половине этой платы.
Остальные общины платят еще в два раза меньше.
Вот, братья, какого постановление совета богов. — Эн встал,
выпрямился и высоко поднял голову. — Кто может отменить слово
Ана? Словам Энлиля кто не покорится? — спросил он старейшин,
повысив голос.
— Да снизойдет на нас божья благодать! — молитвенно вознес
руки дамкар. — От своего дома я, в знак покаяния, принесу дары к
подножию Великого храма, достойные грозного Энлиля.
— Недурно, Уркуг, недурно. Я всегда говорил, что не напрасно
твой бог наделил тебя большими ушами и широкими глазами. Ты
поступаешь мудро! И да будет по словам твоим. Боги благосклонны
к щедро дарящим. Таким путем ты вернешь их расположение. Да
не оскудеет рука твоя!
Пунцовая от негодования, главная жрица храма Наннара резко
вскинула голову, подалась вперед и тихо, но решительно
высказалась:
— О владыка, у Наннара земли столько же, сколько и у Инанны.
Мы платим Энки, господину земли нашей, одинаковую арендную
плату. Так почему же храм Наннара должен заплатить за
строительство вдвое больше?
Скептически глядя на ее узкие, плотно обтянутые, худосочные
бедра, тонкие ноги и впалые, покрытые зеленым гримом щеки, эн
в душе посочувствовал богу: "Ну и жена у Наннара! — и
снисходительно пояснил:
— По обычаю предков отец и дочь не могут нести одинаковое
бремя забот. Кроме того, не будешь же ты отрицать, сестра, что
жертвоприношения Наннару много обильнее, чем Инанне, ведь каждое
новолуние все благодарят Серебристого за дарованный людям
новый месяц. Да и стадо Наннара так велико, что ваши пастухи
вынуждены пасти его на чужих полях.
Не скрывая неудовольствия и всё более ярясь, повел речь
толстяк-земледелец, глава рода Наннара.
— Мне понятно желание Уркуга-Счастливчика оплатить свои
грехи за счет общины дамкаров, ибо укушенный змеей боится
пестрой веревки. Но мой род разве так же богат, как храм Инанны,
или мы в два раза богаче, чем какой-нибудь другой род
земледельцев? А с какой стати община писцов и чиновников так
мало вносит? Живут-то они — дай бог каждому, не хуже нас?
