— Это да, все серьезно у него было. Не эти, как вы стояли и не строевой лес, но так дерева — не крупный подтоварник с ветками. Потом как листва завянет — мы бы их долой, поменяли, а дедку этому дрова бы на зиму. Березовые — они самые лучшие, так что все продумано было. Еще бы и напилили и наколоть помогли. Но листва завять не успела, немцы приперлись. Сначала впереди забабахало — там две в паре километров пушки — гаубицы стояли, увезти их не успели, тяжелые они, две 152 миллиметровки, пальба такая пошла, что держись. остальные-то ихние уже в поселке были от нас справа, а эти видно прикрытием оставили, а может и тягачей не хватало. В общем уцелевшие после боя артиллеристы успели со своими ранеными через мост перебраться пешим строем и без матчасти уже. Мало их осталось, хотя и горело там что-то хорошо, нам-то видно отлично, небо голубое, а там такие бензиновые костры, что ясно — либо танки, либо машины.

— А вскоре и немцы пожаловали... — хмыкнул Бондарь, с неудовольствием вспоминая чертов первый год войны.

— Так точно. Хорошо с вечера прошлого отступавшие десантники оборону заняли, хоть и мало их — а с пехотным наполнением и доту проще. Их старший лейтенант знакомиться пришел, посмотрел все, порадовался. Это, говорит, просто замечательно, что тут целый танковый корпус нам в поддержку выставлен, вот уж точно — враг не пройдет! Повезло, говорит, невиданно, привалило счастье! Мы-то сначала не сообразили, что шутит, шелапутные они, десантники-то...

— Им положено быть лихими и сорви головами, таких туда и подбирают — кивнул Афанасьев, посмеиваясь. Видно было, что не на пустом месте такие слова сказаны.

— Так точно. Но смелые ребята были, отчаянные. А скоро и за нас взялись, прилетели эти крылатые твари, отбомбились. По нам не попало, а вот тяжелой артиллерии, что в поселке стояла — отвесили, как из мешка и по десантерам накидали и отстрелялись, сверху их окопы — как на ладошке. А там и пыль не осела, а уже пара танков и три грузовика полным ходом на мост примчались, рассчитывали, наверное, что успеют проскочить и на ошеломленных высыпаться, пока наши от бомбежки в себя не пришли.

— Да, они так любили тогда делать, еще с них спесь не сбили — кивнул парень со шрамом.

— Так точно. Только мы-то не пострадали, хоть и рядом рвалось и выло, а не по нам все же...

— Большая разница. Я бы даже сказал — кардинальное отличие — грустно усмехнулся Бондарь. Он, как и другие офицеры на своей шкуре знал — каково оно после обстрела или бомбежки, даже если и не контузило всерьез и не ранило.

— Гвоздев как на иголках сидел, а потом вдруг успокоился — я понял, Шульцы к мосту подъехали.

— Кто? — недоуменно переспросил Бондарь.

— Шульцы. Ну... гитлеровцы.

— Необычно как-то.

— Это еще с сентября 41-го пошло, — неторопливо начал рассказывать Луппов. — Сходили в полку разведчики на выход, да так удачно, что двух языков притащили — унтера и рядового. И оказались оба Шульцы, только один был Фриц Шульц, а второй — Ганс Шульц.

— Пулю льешь! — не выдержал Бондарь.

— Зачем обижаете, товарищ старший лейтенант? Так и есть. Командир потом долго смеялся. А мы, после его фразы 'Этих шульцев — в штаб дивизии!', так и начали всех немцев звать...

Офицеры тихо посмеялись, а Афанасьев сказал:

— Продолжайте, товарищ Луппов. Что там дальше на мосту?

— Да. Так вот — шульцы на мост вылезли. А потом как жахнуло! Я до того в пушечном расчете уже был, знал, что выстрел вблизи — как хорошая затрещина, но тут в танке этом тесном еще громче вышло. Ну, мое дело — снаряды подавать, я их и подавал с такой скоростью, что куда там зенитному автомату!

— Так уж и автомат — усмехнулся парень с исковерканным лицом.

— Если и не автомат, то уж всяко близко, я же прекрасно понимал, что если не остановит сержант колонну на мосту, то жить нам недолго. Потому — старался не за страх, а за совесть — возразил боец.

— Раз живой — то, значит — остановил? — подначил его Бондарь. Ему все же было непонятно — к чему капитан устроил заслушивание этого пожилого, опрятного бойца. Даже в нормальном орудийном расчете никто толком поле боя не видит, кроме, разве, наводчика, да и тот глядит в узкую дудку прицела и туда, куда командир расчета велел. А заряжающий — да ничерта заряжающий не видит, кроме снарядов, да открытого казенника орудия, куда эти снаряды надо кидать быстро, точно и аккуратно. Красноармеец посмотрел на годящегося ему почти в сыновья юнца и серьезно ответил:

— Да. Стреляли мы как очередью, потом Гвоздев кричит, чтоб я осколочные подавал, пошли ОФСы, еще добавили с десяток. Я его спрашиваю, дескать — что там, а он начал башенкой вертеть. Мне ж не видно ничерта, но и высовываться никакого желания — грохотало вокруг солидно, по башне несколько раз брякнуло всерьез. Только заменил стреляные гильзы на снаряды — опять пальбу сержант устроил, дышать нечем, уши уже не слышат ничего, он мне по-танковому уже показывает — если кулак, то я ему бронебойный даю, если растопыренную пятерню — то осколочный. Потом потише стало, мы оба давай гильзы стреляные вон выкидывать и боезапас таскать — у нас там была рядом земляночка выкопана и самим поспать и боеприпасы опять же сложили. На мосту — успел глянуть — головной танк стоит наперекосяк, дорогу перекрыл, от грузовиков осталась куча хлама, второй не сразу углядел — а он видно задним ходом попытался выскочить, свои же автомашины разнес, но Гвоздев ему уйти не дал. Еще, помню, удивился, что не горит там на мосту ничего. Дымок такой серый есть, а огня — нет.

Потом нас минами накрыли, Шульцы еще танк подогнали, хотели им завал на мосту растащить, или второй танк эвакуировать, Гвоздев и его остановил. Потом мы лупили по опушке леса, благо снарядов у нас было полно.

— Далеко ваш БОТ от моста стоял? — деловито спросил Бондарь.

— 376 метров от ближнего конца и 401 до дальнего. Мы ж все померяли и шагами и веревкой с узелками.

— И ни разу по вам не влепили?

— Потом я посмотрел — они почему-то дедов сарай с дровами долбили. Одни щепки остались. По нам только пули и осколки прилетели. Мы дерева-то поставили между нами и рекой, а сами били в бок. Гвоздев говорил — финны так доты свои устроили, сбоку они стреляли, называл такое кулисным огнем. А были бы у них амбразуры спереди — так наши бы их мигом обнаружили и подавили. Вот и мы тоже вбок били. Потом-то сержант мне растолковал, что как первый танк встал, так Шульцы из грузовиков попрыгали, попытались атаковать, из-под вставшего танка сразу пулеметчики заработали, но их десантеры прижали огнем, да и сержант осколочными припек. Начал бить по каткам — пулемет и заткнулся.

— Так, понятно, а потом?

— Через несколько часов стало легче — прибыла батарея сорокопяток на конной тяге, да саперы с толом. Гвоздев еще успел поджечь бронетранспортер и по машинам достал на опушке, вылезли они сгоряча. Потом-то стало легче, как подмога подошла. Мы огнем саперов прикрыли, они быстро управились — и взлетел мост этот на воздух тут же и затихло. Что на нем было — в реку ссыпалось. Шульцы сразу же огонь прекратили, отступились. А нам на следующий день приказ — тоже отступать.

— Обошли, полагаю? — уверенно и утвердительно спросил Бондарь. Слишком уж характерная была ситуация в начале войны.

— Друть — река длинная. А тогда Шульцы мобильные были, сами знаете. Не получилось тут — сунутся там, а там не выйдет — в третьем месте попробуют. И где-нибудь да дырку найдут, пролезут и пошло — поехало.

— Бросили, значит, свой БОТ?

— Оставили по приказу — строго ответил Луппов, не приняв шутливого тона.

— Ваше начальство поспело?

— Никак нет. Старший начальник приказал согласно Уставу — командир гаубичного дивизиона. Очень он был рад, что Шульцы до его железяк не добрались. Мы затвор и прицел с пушки сняли, а у пулемета ствол и так погнуло, мы и не заметили — когда. Бестолковый пулемет был, если честно — только для турели годен, приклада нет, только две рукоятки, так — то тащить его с собой резона никакого. И боеприпасы наши пригодились — у десантников после боя патронов осталось по горстке, да и сорокопятки были с пустыми уже передками. Этот командир гаубичников на радостях даже пообещал нас с Гвоздевым к ордену представить, так при всех и сказал...

— Забыл, судя по тому, что мы сейчас на вас орденов не наблюдаем? — усмехнулся криворотый.

— Кто же его знает — философически пожал плечами боец: — Мы же не его бойцы, а по команде получается сложность для награждения чужих. Нас забрал командир батареи сорокопяток, очень ему понравилось, как мы с Гвоздевым там железо побили на мосту. Жаль, конечно, что орден не получили, да все жалеть — никакой жалелки не хватит. Живы остались, победили — уже хорошо.

— Да, вышел бы приказ о финансовом поощрении пораньше — получили бы вы вознаграждение за побитые танки. Гвоздев этот аж 1500, а вы 600 рубликов — заметил любивший счет деньгам комвзвода со шрамом.

— Что ж поделать, до приказа поспели. Не откладывать же было — грустно усмехнулся боец и Бондарь почувствовал себя неловко — конечно этому почти сорокалетнему старику деньги бы пригодились, семья в тылу — дело расходное, тяжко там сейчас. Видно и капитан это почувствовал, заметил негромко:

— Не за деньги воюем. Спасибо, товарищ Луппов, можете быть свободны!

— Есть — отозвался боец и с достоинством пошел по своим делам, размышляя — с чего это офицеры заинтересовались давно бывшим делом?

— Теперь понятно, с чего решил деревья использовать для маскировки? — деловым тоном осведомился у подчиненных командир батареи.

— Да, теперь понятно. Для пушки места надо много, отлично это все знают, что и сектор обстрела должен быть открыт, а тут все не по правилам было, вот и долбили немцы по сараю, не могли понять, что прямо на огневой позиции такие дерева воткнуты. С нами тоже к слову получилось удачно — изложил понятое Бондарь.

— Делайте вывод. Слушайте, что выжившие старослужащие говорят, часто полезное там есть, в байках и рассказах...

— Это как золото мыть — сколько всякой ерунды попутно будет — недовольно возразил парень со шрамом через лицо.

— Да, хлопотное дело — золото мыть. Однако — все моют, как только возможность есть. Так что — не ленитесь. А сейчас надо бы чаю попить, думаю, что наши чмошники получили по шапке за пресную еду, которой нас месяц пичкали и теперь устроили нам кавказскую кухню за все прошедшие недохватки с приправами. Переперчили они гуляш, определенно, за все прошедшие страданья. И лаврового листа положили щедро — древним грекам на полвенка бы хватило, столько из котелка повытягивал. Кто чай будет? — спросил, сменив тему и не напирая более на нравоучения Афанасьев.

Бондарь поморщился. Он чай не любил и пить не привык, странное дело — любить вареную траву. Понятно же любому, что узвар, сладкий фруктовый компот, куда полезнее организму и здоровью.

— Ясно, Артист плебейский чай пить не будет, подождет, когда шампаньское подвезут — привычно съехидничал комвзвода со шрамом.

— Вот не надо тут язву язвить. Буду, конечно, во рту печет от этого гуляша, куда денешься. А шампанское сроду не пил, слыхал — сплошные пузыри, как в газировке. На кой черт такое вино? Баловство одно, девушкам разве впору — заворчал раздосадованный Бондарь. Как все молодые люди он очень серьезно и ревностно относился к своему реноме и всякие насмешки ему не нравились категорически.

— С кем поведешься — с тем и надерешься — хохотнул Афанасьев. И, как всегда удивил — оказалось и чай готов и его ординарец, хроменький боец с иконописным личиком, совершенно не соответствовавшим тому, что был этот ангелочек ушлым пройдохой и на ходу подметки резал, уже ловко притащил самовар, чашки, колотый сахар и печенье из офицерского доппайка. Сахар примирил Бондаря с дурацким чаем, любил старший лейтенант сладкое и готов даже был простить этому странному пойлу присутствие на столе. А вот парень со шрамом через лицо любил именно сам чай и пил его как принято на Северах — первые двадцать стаканов вприглядку, а потом остальные тридцать — вприкуску, да с полотенцем — утиральником. Капитан Афанасьев не такой был рьяный чаехлеб, аккурат посередке между олицетворением двух крайностей, которыми были его комвзвода.

— А на Кавказе вся еда такая перченая — светски вел застольную беседу много повидавший капитан, побывавший даже в каком-то Сухуме.

— Делать им нечего, так перчить — пробурчал Бондарь. Нет, бесспорно, перец кушанья улучшает, но всему же надо знать меру! Во рту после гуляша и впрямь как костер запалили.

— Южане вообще перчат много. Слыхал у испанцев всяких и прочих так принято. Глистов там много, вот так и лечатся — продолжил потрясать эрудицией капитан.

— Руки бы лучше мыли, балбесы.

— Это да, оно правильнее. А вы из того, что боец рассказал какой вывод сделали?

— Дык про деревья и маскировку. А что еще-то? — удивился Бондарь.

— И все?

— Ну да. А вы что заметили?

— Только то, что немцы сделали последнюю ставку неправильную и войну они уже проиграли — с улыбочкой огорошил Афанасьев, разгладив жидковатые усишки, которые пытался отрастить как у комбрига, но по молодому возрасту они росли не так мощно. Впрочем для своих комвзводов, которые были младше его на четыре года, он уже был весьма взрослым человеком, почти старцем. Да и сам он ощущал эту разницу в годах если и не как пропасть, то уж точно, как весьма высокую преграду которую юные щенята с тремя звездочками на погоне преодолеть не могли.

— Войну они, конечно, проиграют. Это любой замполит скажет. А вы что такое заметили?

— Вы же артиллеристы, подумайте немного, все перед глазами.

Командиры взводов, мальчишки, во власти которых в начале боев было по тридцать взрослых здоровых мужчин и по две серьезных машины для убийства — точных, легких для своей мощи и убойных пушки — переглянулись, остро вспомнив экзамены и связанные с их сдачей волнения. Капитан поглядывал поверх чашки, прихлебывая крепко заваренный иван-чай, который хорошо готовил повар из новгородских.

Бондарь тоскливо глянул на свого приятеля. Неспроста весь этот чай, за каждый витамин чертов Афанасьев душу вытянет. Хотя все это сейчас было неприятно, но задним умом, которым он был крепок, старлей понимал, что увы — учиться у капитана, в том числе и думать и все подсчитывать — надо. Особенно если сам хочешь быть капитаном. А Бондарь — хотел. И майором бы тоже неплохо. Как сказал его земляк, меняя треугольнички старшего сержанта на погоны с желтой ленточкой: " Хохол без чина всё равно что справка без печати!" Ну да, амбиции. И что с того? Нормально для мужчины.

— Танки они стали делать тяжелые и сверхтяжелые — наконец сказал чаехлеб. Он заботливо отставил в сторону блюдечко с чаем, чтобы не мешало думать. Бондарь сильно удивился, когда увидел в начале чаепития, как растрогано изменилось покалеченное лицо комвзвода — раз, когда тот обнаружил, что к чаю ему дали не только чашку, но и блюдечко. И вроде — кремень парень. Странные они, северяне.