Мами поняла, что будет, и приложила все усилия, чтобы не закатить глаза.
«Хомура», — было написано там.
Затем, после некоторого колебания, она добавила перед этим:
«Акеми».
Положив бумагу в корзинку, женщина взглянула на дождь — подчеркивая момент, комната любезно брызнула в лицо Мами несколько капель — затем опустила взгляд и осторожно пристроила зонтик у стенки, чтобы он оградил ребенка от дождя.
— Прости, — сказала она.
Наконец, точка зрения изменилась, и вместо того, чтобы быть женщиной, она повернула голову влево и увидела спину женщины, с плачем убегающей под дождем. Она испытывала явное чувство, что лежит на спине.
Она повернула голову взглянуть обратно и увидела над собой защищающий ее зонт. Рядом с ней скрипнула, открываясь, деревянная дверь.
Все почернело.
Это была очень сентиментальная сцена, решила Мами, но почти наверняка гипердраматизированная и определенно вымышленная. Хомура так толком и не объяснила ни одной из них, почему ее родители оставили ее на попечение женского монастыря, и Мами подозревала, что Хомура и сама об этом ничего не знала. Мами даже никогда не была уверена, действительно ли Хомура была сиротой.
Последовавший за этим опенинг был типичным упражнением по демонстрации спецэффектов, насколько это было в силах производственной команды, проведя зрителей в полете через кромешную тьму, миновав серию растворившихся в тумане образов: самоцвет души, готовящийся к нападению демон, спускающаяся с небес на белых крыльях Хомура, следом Кёко и Мами, плачущая на полу Юма, выступающая с возвышенности Хомура и, наконец, Хомура, с пылающими от ярости глазами, ястребом пикирующая на паникующее построение чужих, распахнув черные крылья порчи.
Фильм продолжился с детства Хомуры в приюте, со строгой дисциплиной монахинь, уроками религии, где тихая маленькая девочка, замкнутая и прилежная, играла с другими, находила подруг, вела себя нормально, но все равно выглядела несколько отстраненной от других.
Эта часть вполне могла даже быть точной, подумала Мами, пусть даже все это было предположением. Хомура никогда не рассказывала о своем детстве, и все, что она знала, что до своей болезни Хомура была совсем другим человеком — но она почему-то в этом сомневалась.
— Я не могу этого описать, — покачала головой одна из монахинь. — Есть в ней что-то странное. Порой мне кажется, что она чего-то ждет. Знаю, смешно, но такое у меня возникает чувство. То, как она порой смотрит в окно…
Она снова покачала головой.
— И она так горячо молится, — продолжила она. — Обычно я бы приветствовала такое усердие, но это чем-то тревожит.
— Можно ли ее винить? — ответила ее коллега. — Разве неправильно устремлять взор в небеса? Разве не к этому мы стремимся? Из нее выйдет превосходная послушница.
Затем, однажды, во время игры в догонялки, у нее закружилась голова, мир повернулся, и земля ринулась ей навстречу.
Позже тем же днем, в больнице, девочка сидела с широко раскрытыми непонимающими глазами, когда доктор повторял свои слова, и монахиня по привычке стояла рядом с ней, изо всех сил стараясь сохранять стоическое самообладание.
После этого были госпитализации, лекарства, хирургические процедуры, девочка отключалась или всхлипывала от боли. Монахини качали друг перед другом головами и открыто шептались, что, возможно, она совсем не предназначена была для этого мира.
Девочка стала старше и потеряла веру, отшвырнула свою библию в кожаной обложке, когда одна из монахинь попыталась помолиться вместе с ней, так безутешно расплакавшись на больничной койке, что монахиню попросили уйти и вызвали больничного психотерапевта.
Наконец, чудо, последняя операция, и девушку сочли готовой к выписке, и все еще живой. Теперь она была достаточно взрослой, чтобы покинуть приют, и когда ее опекуны прибыли просить свою бывшую подопечную остаться и учиться в католической школе, она отказалась, склонив голову, но не склонившись. Они посовещались, печально покачали головами и сказали ей, что устроят для нее квартиру и передадут ее документы в новую школу, что на ее счет ежемесячно будут зачисляться деньги, и что они надеются, что она найдет в своем сердце силы простить Бога.
Наступил день выписки, и девушка торжественно собиралась, говоря себе, что это начало новой жизни. Ждать больше было не нужно.
Мами отпила глоток тайком пронесенного холодного чая. Ей интересно было узнать, не проникла ли каким-то образом католическая церковь в производственный комитет. История была прекрасна, и, насколько знала Мами, даже правдива, но для церкви это все равно казалось немного слишком дружелюбно. Кроме того, подумала Мами, действовали ли вообще так церковные приюты? Беспокоящие моменты.
Хотя, если на то пошло, Хомура никогда не поднимала тему своего католического воспитания, кроме как вскользь упомянув, что училась в католической школе. Лишь дополнительные расспросы раскрыли ситуацию с приютом, и даже Кёко так и не осмелилась спросить, что Хомура думает о вере.
Хомура поступила в новую школу и обнаружила, что была слишком оптимистична в своих надеждах. После такого срока одной она слишком нервничала, чтобы ответить на дружелюбное знакомство одноклассников, и медсестра их класса, холодная и высокомерная девушка, не слишком-то помогала. Выйдя к доске, она не могла справиться с задачей по математике, не выдерживала физкультуры — анахронизм для зрителей нынешней будущей эпохи — короче говоря, ничего не могла правильно сделать, или так она думала.
Теперь фильм, наконец, достиг временных рамок, точность которых Мами способна была оценить. К счастью, вырезали не слишком много — среди прочего, им удалось совершенно правильно отобразить очки и косички Хомуры — вот только, чтобы сделать все чуть драматичнее, чем было, они добавили деталей, которых Мами лично не видела.
И там и в самом деле можно было увидеть Мами. Сюрреалистично и слегка тревожаще было смотреть на свое первое появление в фильме, собственный разум бесчисленное множество раз воспроизводил это застрявшее у нее в голове воспоминание, несмотря на все с тех пор произошедшее.
— Так это она, да? — театрально появившись из тени, сказала одетая в школьную форму голографическая Кёко. Зрителю приходилось смотреть ей в спину, где тень опорной колонны диагональю лежала на плечах. Девушка выглядывала в выходящее на школьный двор окно.
— Да, — вдруг появилась перед настоящей Мами виртуальная Мами, пройдя через точку взгляда зрителей. Она оперлась о перила.
«Кьюбей сказал, что у нее неслыханный потенциал», — подумала девушка, режиссер сфокусировался на лице Мами, чтобы показать недвигающиеся губы, проверенный временем способ подразумевать телепатию.
— Хотя она, честно говоря, выглядит не очень, — легким движением руки поправила волосы Кёко.
— Внешность не обязана что-то значить, Сакура-сан, — сказала другая девушка. — И ты это знаешь.
— Нам правда стоит это позволить? — сказала Кёко. — Мне ее уже жаль.
«Может быть нам стоит попросить Кьюбея отступить».
— Он никогда не прислушается, Сакура-сан, — одним глазом взглянула на Кёко Мами. — Как будто он ради чего-то подобного последует нашим желаниям.
Кёко откинулась, прислонившись к опорной колонне.
— Знаю, — раздраженным тоном сказала она. — Просто хотелось так сказать.
— Кроме того, — сказала Мами. — Нам нужна третья. Так наши жизни будут проще, и она кажется милой девушкой.
«Дело не только в демонах. Еще это поможет убедить Южную группу прекратить вторгаться на нашу территорию».
— Как же все это глупо, — сплюнула Кёко. — Почему мы не можем просто работать вместе? Нас останавливает только мелочность.
Заметно неловко было смотреть фильм о себе. Они неплохо справились. Момент был воссоздан достаточно адекватно, несмотря на различие в деталях: слишком грудастую Кёко, опорные колонны и тени в школе, когда Мами говорила им, что там везде были стекло и свет.
Голографическая Мами слегка улыбнулась, и Мами вздрогнула от воспоминания.
Это было жутко. Настоящая Мами сделала то же самое, и она не сочла эту деталь достаточно значимой, чтобы поделиться ею со сценаристами.
В то время она думала про себя, как она рада, что Кёко оставила свое принятое после «инцидента» с семьей вызывающее поведение. Ей потребовалось очень, очень много времени, чтобы вновь убедить Кёко вернуться к совместной работе и даже — после еще одного «инцидента» с Южной группой — переехать и поступить в школу. Мами поняла, что Кёко наконец-то начала залечивать рану.
«Если бы только она и правда могла ее исцелить, — подумала Мами. — Если бы только она не усугубила ее еще больше».
— Ну, так все и есть, — сказала голографическая Мами. — Может быть когда-нибудь мы сможем это изменить.
Кёко взглянула вниз, и глядящие ей в затылок зрители могли увидеть, что она смотрит на Хомуру, измученно дышащую в тени под деревом.
— Может быть, — сказала она.
— Вернемся в класс, — сказала Мами. — Будут гадать, куда мы делись.
Если точнее, Мами заметила Хомуру, когда шла в уборную, и телепатически вызвала Кёко из совсем другого класса, но она и не ожидала, что фильм будет объяснять столь незначительные мелочи.
Кёко кивнула, и они ушли обратно в тень.
Тем же днем, одиноко идя домой по мосту, вымышленная Хомура погрузилась в глубокую депрессию.
«Я ничего не могу правильно сделать, — думала она, опустив голову. — Я бесполезна!»
«Почему? Почему это должна быть я? Почему это у меня должна быть проблема с сердцем? Почему не у кого-то еще? Что же это за мир такой?»
— Почему я вообще еще живу? — резко выкрикнула она в небо. — Если я буду просто бесполезно занимать пространство, то я вполне могу и умереть!
А затем она увидела его, тихого как призрак, приближающегося с края моста.
— Что… кто ты? — на этот раз тихо спросила она, теперь зрители смотрели с ее точки зрения, снизу вверх глядя на гиганта.
Демон ничего не сказал, рядом с ним материализовалось несколько его спутников.
Хомура нервно стояла на месте, явно не уверенная, стоит ли ей поздороваться или сбежать.
Зрители, конечно, знали, и Мами слышала, как некоторые из ее юных спутников кричали вариации «Беги!» и «Убирайся оттуда!»
Демоны приблизились, и Хомура задрожала от страха, что разделили и зрители.
Наконец, трое демонов подняли головы, над ними начал собираться свет, и у Хомуры, наконец, сдали нервы, и она развернулась бежать.
Она как раз вовремя отшатнулась от еще одного появившегося у нее за спиной демона.
А затем в нее попал луч, и все побелело, почти ослепляя. В ушах звенело, и точно так же звенела кора головного мозга зрителей в аудитории.
Несмотря на ситуацию, Мами выжидательно подалась вперед. Это тот самый момент, когда она героически появится…
Этого не произошло.
Вместо этого прямо перед ней появилась смутно-белая фигура окутанной туманом девочки, что обняла ее и, следовательно, Хомуру. Все было странно прекрасно — команда по спецэффектам и правда знала свое дело.
В этом белом мире точка зрения зрителей вернулась к третьему лицу.
Хомура стояла, широко раскрыв глаза.
— Прости, что я не могу защитить ваш мир, — воздушным голосом сказала девочка. — Это не в моих силах. Но обещаю тебе, когда-нибудь я для тебя кое-что сделаю. Ты спрашивала, в чем смысл твоей жизни. Ты мой апостол, защищающая вместо меня мир. Пожалуйста. Я пожертвовала собой ради этого мира. Защити его. Пожалуйста.
Туман начал быстро рассеиваться, и к тому времени, как Хомуре удалось выкрикнуть:
— Подожди! Кто ты?
… она уже исчезла.
Мир вдруг обратился в хаос, Хомура — вместе с аудиторией — оказалась на полу, глядя на невероятную сцену.
Взрывы, разлетающиеся налево и направо куски демонов, парящие и стреляющие архаичные мушкеты, и посреди всего этого хаоса два странных видения, одетые соответственно в красное и желтое, двигаясь так быстро, что размывались — или должны были, но взгляд Мами успевал за ними — танцуя средь хаоса, стремясь к нему, разрывая демонов на куски.
Было захватывающе, но для наметанного глаза Мами далеко не так впечатляюще, как настоящее.
Хотя она, все же, пришла в восторг, когда виртуальная Мами выкрикнула «Тиро Финале!», призывая свой фирменный гигантский мушкет, чтобы взорвать последний отряд демонов, и Мами потребовалась тревожащая доля силы воли, чтобы не присоединиться к кличу.
Хотя, возможно, ей бы и сошло это с рук, учитывая, сколько других как раз так и сделали, особенно среди мужчин.
Фильмы с волшебницами были для этой части населения предосудительным удовольствием, так как они были почти как боевики. Почти: большинство скорее бы умерли, чем пошли на такие в одиночку.
Наконец, сцена почти завершилась, и Мами смогла обдумать, что только что увидела.
Несмотря на постоянные туманные намеки и жалобы, Хомура всегда была сдержанна относительно объяснения того, почему она верит в свою Богиню. Как она выразилась:
«Если вы все равно не поверите в то, что я скажу, к чему мне смущаться, объясняя детали?»
Хотя Мами не возражала против того, что сценаристы включили в фильм что-то правдоподобное. В конце концов, что-то они должны были включить.
О, а вот теперь должна была начаться хорошая часть.
Мами мысленно отключилась на тот промежуток, в течение которого они с Кёко объясняли Хомуре систему, и когда появился Кьюбей, тоже объяснивший Хомуре, что у нее есть потенциал. Она слишком часто это слышала, чтобы слушать еще раз.
Теперь, когда точка зрения зрителей снова сместилась, стало ясно, что за время встречи с «Богиней» волосы Хомуры каким-то образом расплелись. На самом деле, Хомура так и не объяснила, почему она сменила прическу, а они никогда не спрашивали. Кёко и Мами обе тайно согласились, что так гораздо лучше.
Хомура, которую она здесь видела, этого пока даже не заметила.
«Так у тебя есть наготове желание?» — спросил Кьюбей, продемонстрировав свое появление.
Девушка сглотнула, нервно поправив на переносице свои очки.
«Чего я жду? — подумала она, посвящая зрителей в свои мысли. — У меня было видение, и если это не знак, то что? Разве я не хотела знать, в чем цель моей жизни? Теперь она у меня есть».
— Я хочу защищать этот мир, — сказала она, поначалу тихо, но с усиливающимся голосом. — Я хочу оберегать этот оставленный Богом мир и защищать его от всего, что ему угрожает!
Мами застыла в кресле.
Мами и Кёко все эти годы упорно держали желание Хомуры в тайне, и фильм не был исключением. Они убедили сценаристов придумать желание, потому что они точно не расскажут.
Сценаристы угадали довольно точно.
Это было смелое желание, поняла она в тот момент, когда впервые услышала слова Хомуры. Хомура была единственной известной ей девушкой, озвучившей подобное желание.
