Волчья песнь

Какое-то время все молчали. За восемь почти что лет скитаний и боёв со сторками они не сталкивались ни разу. Но о том, насколько опасны сторки — все помнили твёрдо. И какие против них шансы у одиннадцати человек?

Но они были земляне. И не собирались ни сдаваться, ни даже отказываться от борьбы. Гибель? Пусть, но в бою; к ней каждый из них был готов ежесекундно. Борьба? Отлично, без борьбы они не представляли себе жизни. И никто никогда не посмеет сказать о них: "Трусы!"

А сегодня они нашли друзей и союзников. Неожиданных и странных, но — тем интересней.

— Мы будем драться! — просто сказал Сашка, и все кивнули, соглашаясь с командиром — в одно движение.

И словно в ответ на его слова, разнёсся над лесом волчий вой. Стая плакала о погибшем, поднимая к небу морды.

А потом к её скорбной песне присоединились другие — почти неотличимые, но всё-таки человеческие! — голоса...

18.

— Зерна упали в землю, зерна просят дождя.

Им нужен дождь.

Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,

Ты увидишь, там все горит огнем.

Через день будет больно,

через час будет больно,

Через миг будет уже не встать.

Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом.

Мама, мы все тяжело больны...

Мама, я знаю, мы все сошли с ума...

Сталь между пальцев, сжатый кулак.

Удар выше кисти, терзающий плоть,

Но вместо крови в жилах застыл яд, медленный яд.

Разрушенный мир, разбитые лбы, разломанный надвое хлеб.

И вот кто-то плачет,

а кто-то молчит,

А кто-то так рад, кто-то так рад...

Мама, мы все тяжело больны...

Мама, я знаю, мы все сошли с ума...

Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:

Руки прочь, прочь от меня!

Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.

Что будет стоить тысячи слов,

Когда важна

будет крепость руки?

И вот ты стоишь на берегу и думаешь: "Плыть или не плыть?"

Мама, мы все тяжело больны...

Мама, я знаю, мы все сошли с ума! (1.)

1.Стихи Виктора Цоя.

— Олмер, если бы тебя не было — тебя надо было бы выдумать, — Дик покрутил головой. — Отличные стихи!

— Стихи-то как раз и не мои,— возразил Олмер, потягиваясь, словно кот. — Старинные какие-то, я в книжке год назад прочитал и запомнил... Эй, а вы замечаете, что с каждым днём ночи всё теплей?

— Май же, — пожала плечами Машка. — Восьмой, между прочим, май, который мы вот так встречаем...

— И завтра снова снимемся и снова пойдём куда-то, — задумчиво добавил Мирко — он полулежал у огня, головой к голове Бранки. — Сколько ж мы уже прошли?!

— Не меньше двенадцати тысяч километров накрутили, — откликнулся Горька. — Это почти точно.

— Я бы сейчас не прочь оказаться у того озера, — Дик не назвал, у какого, но все отчётливо вспомнили горные хребты юга и зелёные дубравы в ущельях между ними, озёра в глубине дубрав... а на берегу одного из озёр, на скале из чёрного базальта — грубо выбитые на скале белёсоватые строчки -

Вечная, нетронутая тишина... Бой на перевале, горящее хранилище горючего...

Но ни воспоминания, ни горестные мысли надолго не заняли мысли ребят. Они были молоды, живы, сильны, они приобрели странных и сильных друзей, запаслись боеприпасами и в очередной раз поколотили врага. Что ещё нужно?!

— Кто со мной купаться?! — Дик вскочил и ветром унёсся в темноту. За ним с воплями и угрозами понеслись Нина, Машка, Олмер, Бранка; следом — Мирко, не так уж хотевший купаться, но не пожелавший оставлять Бранку одну. У большого костра остались старшие и спящий рядом с Люськой Димка.

— Река из берегов выйдет! — крикнул вслед убегавшим Горька, подбрасывая в костёр дров. Сказал Сашке, который сидел напротив, скрестив ноги: — Пожалуй, прошлая ночь была удачной. Даже если учесть, что охота на нас вроде бы продолжается.

— Я вот что не понимаю... — задумчиво сказала Сашка. — Уж больно всё это... сказочно, что ли? Волки — чуть ли не говорящие... крепость Рейнджеров... какие-то полуволшебные вещи... Там же, — он указал вверх пальцем, — космос. Там война на пол-Галактики. А мы...

Горька негромко рассмеялся:

— Ты знаешь, что нашему человечеству — каких-то пятьдесят тысяч лет? (1.) А нашей цивилизации — и вовсе пара веков? Или считаешь, что, если мы вышли к звёздам, то мы самые умные и развитые?

1.Горька ошибается, и сильно, преуменьшая возраст человечества в тридцать раз. Но в это время такая точка зрения всё ещё считается вполне научной.

— Да, — искренне ответил Сашка.

— Хм... — Горька привычно сунул в уголок рта травинку. — Мы наверняка самые упорные и нахальные. А что до остального... — он помолчал и продолжил: — Был в XIX веке такой американский поэт и учёный-оккультист — Джастин Джеффри.

— Кто такой "оккультист"? — поинтересовалась Галя. Вместо Горьки ответила Люська, легонько поправляя волосы, упавшие во сне на лицо Димки:

— Так раньше, кажется, называли людей, которые занимались чем-то по тогдашним понятиям сверхъестественным.

— Да, — кивнул Горька. — Ну так вот. однажды его нашли в собственном доме — он лежал на столе с перекошенным лицом, сжимая в левой руке бумажный листок с наспех нацарапанными строками... — и Грин прочёл задумчиво:

— Твари Старых Времён лишь забыты,

Но они никуда не ушли!

И Врата до сих пор открыты,

Чтобы тени ада вошли... (1.) Когда наши предки появились на Земле, там уже существовало немало всякого — и ужасного, и прекрасного — что нам сейчас и вообразить трудно. А сколько всего люди привезли с собой?

1.Это история из рассказа Роберта Говарда "Дом, окружённый дубами". Говард при жизни утверждал, что история — реальна.

— И откуда у тебя такие сведения? — спросил Сашка, тайком улыбнувшись горячности друга.

— Отсюда, — Горька хлопнул по своему рюкзаку. Там были полдесятка печатных книжек, которые Горька упорно таскал с собой во всех неприятностях. Книги эти читали, в общем-то, все (а кое-кто по ним и учился читать!), и Сашка понял, что Горька имеет в виду первый том "Истории человечества". Он читывал эту книгу и сам — и сейчас безапелляционно подвёл черту:

— Человек всё равно царь Вселенной, не есть, так будет.

— Будем надеяться, что нам и в самом деле повезёт, — серьёзно отозвался Горька.

— Конечно, повезёт, — Галя коснулась его плеча; Горька накрыл пальцы девушки ладонью и ласково улыбнулся ей.

— Братцы, — задумчиво предложил Сашка, — а почему бы и нам не сбегать поплескаться? — он вскочил: — Будите Димку, бежим!

19.

Речушка текла в довольно крутых песчаных берегах недалеко от временного лагеря. Ещё днём Горька, осмотрев ров, объявил, что когда-то тут тоже текла вода — видимо, из этой самой речки. Впрочем, этот вопрос никого не заинтересовал.

По всей реке слышался плеск и крики — народ явно играл в морской бой с использованием подводных лодок и штурмовой авиации. Как раз когда "опоздавшие" мчались вниз по откосу, с воплями расшвыривая одежду и обувь, взобравшийся на откос Дик нырнул "ласточкой".

— А он выздоровел! — крикнул Сашка, врезаясь в воду. Она была холодной, хорошо, если градусов пятнадцать, но привередничать было не в духе партизан. Им приходилось (правда, когда прижало!) плавать в только-только вскрывшейся реке, буквально расталкивая лёд носом.

Прибытие новой партии внесло в схватку ещё большее оживление — плеска стало больше вдвое, воплей — втрое, неразберихи — в десять раз. Все ныряли, хватали друг друга за ноги под водой, притапливали сверху, боролись... но в конце концов холод выгнал-таки из воды всех, и они, попрыгав по берегу и постучав зубами, помчались обратно к костру — греться — на бегу собирая разбросанное.

— Уаххх! — Олмер, схватив целую охапку хвороста, швырнул её в пламя, отчего то со свистом рванулось вверх, закручиваясь тугими смерчами. — Вот так — намного лучше, а?

Ему никто не ответил — все удовлетворённо пыхтели, весело посматривая друг на друга. Прогнав первый холод — стали потихоньку разбредаться за вещами, которые не успели поднять...

...Галя, накинув куртку, быстро распрямилась. Но человек, шагнувший из кустов, поднял ладонь:

— Это я.

Это был Горька. Он держал в руке фляжку, глаза поблёскивали. Юноша улыбался:

— Хочешь берёзового сока? Последний в этом году, — Горька подал девушку фляжку, сам прислонился плечом к дереву, продолжая улыбаться. Галя отпила сладковатого, холодного сока. — Пей всё. Это я для тебя собрал... сегодня ведь восьмое мая... — он вздохнул.

— Праздник памяти предков! — вспомнила Галя и грустно продолжала: — Нам не очень подходит этот праздник... (1.) — она отпила снова. — Я почти не помню, как это было до войны... а ты помнишь? — в голосе её прозвучала почти мольба.

1. 8 мая — один из двух праздников, посвящённых памяти предков. В этот день вспоминают тех, кто мирным трудом закладывал основы могущества нации и страны.

Грин не стал отвечать. Вместо этого он достал откуда-то золотой перстень — волкоподобное животное гналось за собственным хвостом, держа зубами рубин.

— Это тоже тебе. Возьми.

— Ой, как красиво! — девушка только что в ладоши не захлопала. Взяв перстень, Галя надела его на правый указательный палец и отстранила ладонь, любуясь изящной вещью: — Мне идёт?

— Конечно, — Горька в самом деле залюбовался тем, как сидит перстень на руке его подружки, всё больше и больше понимая: тут ему самое место. — Хотя, сказать по чести, на тебе и бусы из рябины смотрятся, как драгоценности короны... мне бы просто смотреть на тебя — и ничего не надо больше...

— Не надо? — девушка лукаво улыбнулась. — Ты в этом так уверен? Обычно ты взглядами не ограничиваешься...

— Единственное, за что я на самом деле благодарен этой войне — так это за тебя, — Грин пропустил левую руку под крутку на спине девушки, правой откинул с её лба и волосы и несколько раз поцеловал в нос и губы. Галя еле слышно довольно заурчала. Обычно так начиналась великолепная ночь, заканчивавшаяся полный удовлетворением, сонной усталостью и распухшими губами.

— А что бы ты сказал, если бы у нас появился ребёнок? — вдруг спросила девушка. Грин немного отстранился:

— Ребёнок?! Это здорово, но... Галь... вынашивать его на ногах, рожать здесь, носить с собой... у тебя действительно будет ребёнок?

— Нет. Пока нет, потому что ты прав, — вздохнула девушка. — А потом? После войны? Ведь она скоро кончится... мы будем жить по-человечески... как тогда?

— И тогда я против ребёнка, — твёрдо сказал Горька, запуская пальцы глубоко в волосы изумлённо и обиженно открывшей рот Гали. — Меньше, чем на троих, я не согласен. А какие сказки ты им будешь рассказывать? Ты не будешь против, если они узнают, как развлекалась в юности их мама?

Галя тихо засмеялась:

— Однажды добрая фея спустилась на поляночку, где спали шесть оборванных мальчиков и пять обтрёпанных девочек. Пожалела их фея, разбудила и спросила, какое у них самое заветное желание. И поднялся прекрасный принц Саша Унтеров — и сказал: "Патронов бы..."...

...Стараясь не хрустнуть веткой, Сашка отошёл подальше от места, где слышались вздохи и стоны, где плавно и медленно сплетались два обнажённых тела. Нет, он не позавидовал — ему просто сразу стало грустно, померкли ночные краски и мир сделался похожим на пустынный дом с грязными окнами.

Возле костра спала Машка — в обнимку с винтовкой — и сидел, от нечего делать подсушивая остатние сухари, Олмер. Остальные, очевидно. Всё-таки вспомнили, что сегодня праздник, грустно подумал Сашка. Спать лечь, что ли? Он присел у огня и начал стаскивать сапоги.

— Слушай, как называется человек, который может, но не хочет? — осведомился он у Олмера. Юный германец отозвался без раздумий:

— Сволочь.

— А который хочет, но не может?

— Импотент? — предположил Олмер. Сашка покачал головой:

— Неверный ответ. Не импотент, а одинокий человек... Кинь сухарь.

— Держи. Сам учил — для хорошего человека дерьма не жалко.

— Ох, наглым ты стал... — Сашка захрустел. — Посуди сам, каково мне! Хотя — где тебе понять...

— Ну уж как-нибудь... — Олмер смотрел на командира с искренним сочувствием. — Ну... хочешь — спою? Может, станет легче — может, станет тяжелей, но настроение точно изменится, обещаю! А то смотреть на тебя такого жутко.

— Спой, — согласился Сашка. — Только постарайся, чтобы я не уснул, — он и в самом деле зевнул.

Но уснуть не удалось. С первых же строк Сашка село прямей, вытянув одну ногу и обхватив руками колено второй. И так, сидя, слушал до конца...

— Вот и война — беспокойно сердце,

В небе война — вот чего ты жаждал.

Ну так прямее держись в седле —

Ведь ты всё решил для себя однажды.

Светлы знамёна на серых башнях,

Твёрды сердца — но благие боги! —

Так дня не прошло, чтоб один из наших

Кровью не красил эти дороги...

Войско идёт, оставляя павших,

Память оставь, а раны залечим.

Так сложим баллады о вас, бесстрашных,

Да отомстим, если так вам легче.

Да не взыскуйте же жизни долгой,

Да не надейтесь на победу!

Так, рана за рану, око за око, шаг за шагом

Идём по следу, идём по следу...

Ты же взглядом холодным и тёмным

Смотришь на нового героя —

Так будет день, и вода сомкнётся

И над тобою, и над тобою...

Ты, как и он, песок обнимешь,

И захлебнёшься предсмертной вестью —

Вот хорошо бы, не очень скоро,

Да хорошо бы, ещё чтоб с честью...

Ну, да всё это не очень страшно —

Дайте дорогу, долой сомненья!

Хрипом предсмертным зовёт герольд твой

На поединок с тенью,

с тенью...

Время пришло, вот он, мой зов —

Медленный гул колоколов... (1.)

1.В нашей реальности — это песенный текст группы "Анарион".

20.

Кончалась вторая неделя мая, который вступил в свои права окончательно и бесповоротно. Вернулись последние перелётные птицы, стойкая зелень покрыла деревья, а на земле простёрся сплошной ковёр травы. Всё дольше и дольше оставалась в небе Ближняя, всё теплей становились ночи и всё сильней пригревало днями. Как выразился однажды Горька: "Воевать стало лучше, воевать стало веселей!"

Всё это время отряд перемещался и, кажется, не ведя активных боевых действий, сумел полностью "обрубить хвосты". Настало время заняться делами — заложить солидную базу с запасами продуктов, боеприпасов, лекарств — и приступить к операциям. Благо, тут это было просто — коммуникации, растянутые по лесам, были фактически беззащитны, а в деятельности джаго ощущалась буквально осязаемо та суета, которая характерна для этих существ при сильном испуге. Видимо, умерший пилот не обманул юных партизан — и дела Чужих шли плохо.

Место для базы отыскал неугомонный Горька, и произошло это, кстати говоря, совершенно случайно. Он охотился за солнцерогим оленем — волки гнали животное, а юноша пересекал ему путь. В отчаянной надежде спастись олень совершил прыжок через неширокий, густо заросший дикой малиной, переплетённой плющом, овраг. Волки прыгнули следом; Горька в азарте прыгнул тоже и только в полёте сообразил, что не долетит до края. Извернувшись в воздухе, Горька закрыл лицом руками и грохнулся в кусты.