Эрлик в тумане

— Погоди, — сказал Франц. — Перед нами крутится трехмерная модель, которая возникла сама по себе? Без всяких линз?

— Да. Я тоже ее видела. И Вайдиц. Но это глюк, Франц. Это происходит с любой 3D-моделью. Она выскакивает с экрана, она выскочит с листа бумаги, если вы ее там нарисуете. Просто до сих пор мы этого не делали. Довольствовались таблицами и прочими схемами.

— Понятно, — проговорил Франц, отнеся это замечание к объяснению Евы, а не к самому явлению.

— Еще кое-что. Мы здесь почти неделю, и завтра я начинаю собеседования. Через часок скину вам расписание. Пожелания какие-нибудь есть?

— Не забудь нас и капитана, — сказал Джулиус, все еще рассматривая вращающийся мозг. — Корабельная субординация тебя не касается. Но нас в расписание не включай, не предупреждай заранее. Пусть это будет приятная неожиданность. — Он на минуту смолк. — Больше ничего не хочешь нам сказать? Есть идеи, почему такая загрузка идет в фоновом режиме? Почему то, что мы видим, вообще никак на нас не влияет?

— Или влияет, — предположил Франц, — но мы этого не замечаем.

— Или замечаем, — сказала Ева, — но не понимаем, что.

9.

В корабельных сутках было всего двадцать четыре часа, хотя братья по своей воле могли задать любое их количество. Но движение во времени собственных тел зависело от них мало. Они были бы рады не испытывать усталости, хотели бы, чтобы их нервная система не перегружалась, но сейчас все было наоборот. Поздно ночью, когда на корабле давно уже горела лишь каждая пятая лампа, а все, кроме вахтенных, спали, братья покидали свое царство приборов и спускались на уровень ниже, используя скрытый за носовым экраном лифт. На нижней палубе располагались каюты капитана, его помощника, Сверра и их самих. В каюте прятался Балгур, не поддающийся местным искажениям. Он надежно загонял братьев в сон своим искусством врачевания, чтобы они не просыпались среди ночи думать до утра очередную мысль. Пробудившись, они досадовали на потерянное время, но другого выхода не было — химия и магия помогли бы им не спать, однако расплата за бессонницу была слишком высока. Перегруженный мозг подвел бы их в самый ответственный момент.

По утрам в аппаратную спускалось всего трое — Кан, Тома и Вальтер. Ганзориг нашел себе занятие уже на второй день, а Саар, позавтракав, уходила на палубу экспериментировать.

— Вальтер — в медотсек, — распорядился Джулиус, как только тот вышел из коридора. — Лаборатория номер два.

— Я здоров, — удивился Вальтер. — Я отлично себя чувствую.

— Просто иди и сделай то, о чем тебя просят. Тома, — Джулиус перевел взгляд на девушку, присевшую на стул, который она выбрала себе с самого первого дня. — Вчера ты отдыхала, сегодня продолжим работать. Кан, пока посиди.

Вальтер продолжал стоять у конца коридора, сунув руки в карманы брюк.

— Что еще? — недобро спросил Джулиус, и на этот раз переводчик не стал возражать, развернувшись обратно к выходу. Братья дождались, пока он скроется за дверью, и посмотрели на Кана.

— Как продвигается ваша работа с Саар? — спросил Франц.

— Медленно, — ответил Кан. — Вообще-то я ничего не делаю, только смотрю.

Франц едва заметно улыбнулся.

— С твоей точки зрения, в чем основная проблема?

— Саар не сумеет сделать кольцо, по которому "Грифон" будет последовательно двигаться вокруг "Эрлика". Здесь невозможно искривлять пространство, не проваливаясь... — он сделал паузу, — точнее, не затрагивая другие измерения, с которыми она не в состоянии работать напрямую. Но использовать их она может. На самом деле, — добавил он, помедлив, — вы не ставили конкретной задачи. Хотелось бы знать, что в конечном итоге вы планируете сделать с "Эрликом".

Близнецы молчали. Потом Франц сказал:

— Об этом еще рано говорить. Так как она их использует?

— Она может перекинуть шарик из точки А в точку Б, — ответил Кан. — Мы выяснили, что с возрастанием массы шарика время его перемещения увеличивается. Надо сделать расчет, сколько времени понадобится для переброски объекта с массой "Грифона".

— А что с этим объектом будет во время переброски? — поинтересовался Франц.

Вопрос был риторическим. Кан только пожал плечами.

— Ладно, — сказал Джулиус. — Это вы выясните, и чем быстрее, тем лучше. Теперь иди сюда. Мика, покажи ему.

Кан подошел к лейтенанту за компьютером. Та развернула перед ним карты мозга Евы Селим.

— Эти сделаны в Лондоне в начале января, — пояснил Джулиус. — Показана обычная деятельность. Запись суточная.

Кан кивнул. Мика открыла снимки последних двадцати четырех часов.

— Эти были сделаны вчера, — сказал Франц. — Что скажешь?

Кан молча рассматривал изображения.

— Я не нейробиолог, — наконец, ответил он. — Что я могу сказать?

— Неважно. Не думай долго — просто говори.

— Вероятно, так сейчас выглядит мозг любого из нас, — начал Кан, разглядывая снимки. — Мы получаем и обрабатываем очень большой поток информации, но по каким-то причинам ее не осознаём. Возможно, мозг пытается выстроить новую модель окружающей среды, столкнувшись с тем, что не может распознать. Учтем, что на нас действуют местные эффекты, как со вспышками. — Он вновь пожал плечами. — Надо ждать. Постепенно мозг выстроит более-менее слаженную картину и позволит нам ее увидеть.

— Вряд ли мы этому обрадуемся, — пробормотала Мика.

— Выбери снимок, — сказал Джулиус.

Кан указал на самый спокойный. Мика вывела его на экран, и неподалеку от монитора появилась трехмерная модель.

— У нас нет 3D-преобразователя, — сказал Джулиус. — Это местный эффект, как ты выражаешься.

— Любопытно, — ответил Кан. — Но, похоже, это безобидная иллюзия. Одна из многих.

— Из каких многих? Ты что-то видел?

— Ну, не знаю, — Кан вернулся к своему месту неподалеку от Томы. — В животной форме всё выглядит немного иначе. Сложно объяснить. В основном это не зрительные эффекты, а ощущения. Вряд ли они как-то связаны с содержанием той информации. — Он указал на снимки. — Они вызывают воспоминания, ассоциации, но ничего нового не сообщают.

— А что за зрительные эффекты?

— Структуры тумана. Я не сумею их описать. Человеком я их не воспринимаю. Просто помню о том, что они есть, что я их видел.

— Кстати, Фаннар тебе ничего не говорит?

Кан отрицательно качнул головой.

— Он почти всегда здесь, наблюдает, но не разговаривает.

— Значит, пообщаться он не захочет...

Кан улыбнулся одними губами. Братья отъехали в центр аппаратной и остановились напротив Томы.

— Хорошо, — сказал Джулиус. — Сегодня в пять зайди к Еве в медотсек. Она тебя осмотрит и задаст несколько вопросов. Мы все у нее побываем в свое время.

— Я понимаю. — Кан поднялся, собираясь уходить.

— И ждите Сверра, — добавил Франц. — Он поможет рассчитать время переброски.

Лучше всего Тома чувствовала себя в каюте и в обществе Саар, заходя к ней ближе к вечеру. Аппаратная с ее непонятными разговорами и братьями Морган, которых она страшилась все больше, особенно после рассказа Вальтера, становилась для нее самым неприятным местом на корабле. Но во второй половине дня о ней будто забывали, и она могла укрыться в каюте или побыть с наставницей.

— Тома, — услышала она голос Франца. — С тобой хочет кое-кто познакомиться. Опусти правую руку.

Тома послушалась, и ей в ладонь ткнулась твердая пушистая голова и влажный нос. Тома наклонилась и нащупала большого кота.

— Котик! — проговорила она и посадила его себе на колени. Она и не знала, что на корабле есть кот. Никто ей о нем не рассказывал, а сам он к ней не подходил. Тома обняла животное, почесала грудку, и кот громко замурлыкал, начав тереться о нее головой и топтаться лапами на коленях. Неожиданная ласка помогла ей расслабиться, отвлекла от гнетущих мыслей, и Тома не заметила, как братья задали ей вопрос.

Пугающая однозначность, которая начала преследовать ее на авианосце, являлась не в виде зрительных образов — их она никогда не знала. В своих мысленных построениях она использовала ощущения, которые помогали ей ориентироваться в пространстве и составлять карты окружающей среды. Но это ощущение было совершенно новым и оттого неописуемым. Сперва оно пугало, однако через неделю повторений Тома устала от насыщенного и непонятного образа. Если б он отпустил ее, она, возможно, смогла бы ответить на вопросы братьев и сделать их будущее более определенным. Мурлыканье кота, мягкая длинная шерсть, в которую она погружала пальцы, постепенно снизили тревогу. Она отдалась приятным ощущениям, и в этот промежуток, когда ее сознание было пустым, вместились, наконец, иные вероятности.

На этот раз содержание транса было другим; он продолжался дольше, и он изматывал. Девушка откинулась на спинку стула, закатив глаза, словно в припадке. Мика вопросительно взглянула на братьев, но Франц молча покачал головой, а Джулиус приложил палец к губам.

Примерно так же Тома чувствовала себя, когда несколько лет назад искала Саар. Несмотря на кажущуюся сложность задачи, она не перебирала варианты. Не было нужды просматривать каждую улицу и каждый дом. Ее дар вообще не предполагал последовательных вычислений. Она просто знала, какие вероятности стоит смотреть, а какие пусты и никуда не ведут. Словно миры в ее сознании каждое мгновение расходились во всех возможных направлениях, прежде всего делясь на живые и мертвые, и это живые звали ее, мертвые же были пусты.

Она пришла в себя через двадцать минут. Ее всю трясло, волосы слиплись, во рту пересохло. Кот давно ушел.

— Сходите к Еве, — сказал Джулиус Мике. — Пусть приведет ее в порядок, и сразу возвращайтесь. Наконец здесь начнется хоть что-нибудь, — добавил он.

Ганзориг с трудом привыкал к роли рядового члена команды. Он больше не отвечал за всех — только за свое поле деятельности, но чем глубже они заходили в аномалию, тем меньше у него оставалось надежд, что здесь им встретится хоть что-нибудь, кроме пылевой взвеси с причудливыми траекториями.

В первый день пути он познакомился с физиками Гаретом и Юханом, занимавшими первую лабораторию, и предложил следить за внешними камерами и зондами "Грифона". Приборы редко подают сигналы о Соседях, сказал он, и если они здесь есть, лучше положиться на человеческий глаз. Те с радостью согласились — никому не хотелось уделять время камерам, когда были занятия поинтереснее.

Сидя в лаборатории, Ганзориг, надеявшийся на что-то необычное, пережил глубокое разочарование, но постепенно начал вновь обретать веру в то, что с этим местом не все потеряно. Аномалия почти не поддавалась измерениям, поскольку движение в ней было возможно только в одном направлении — по крайней мере, такого трехмерного объекта, как "Грифон". Эхолот не показывал дна; его сигнал, следуя искривлению пространства, уходил в бесконечность и стихал, ни от чего не отражаясь. Приборы, наблюдавшие за небом, тоже не сумели победить местную геометрию. При выключенных прожекторах здесь стояла полная тьма.

— Вряд ли нам тут что-нибудь светит, уж простите за каламбур, — сказал Гарет в самом начале пути. — Представьте пробирку, открытую с одной стороны. Положите в нее наш "Грифон" и опустите в воду. Ее форма — это геометрия местного пространства. Все, что лежит за пределами этого искривления, нам не видно. А там могут быть какие-нибудь экзотические шестимерные солнца, планеты и галактики, — усмехнулся он.

— Есть еще одна проблема — здешнее пространство расширяется, — добавил Юхан. — Расстояние от А до Б, которое мы измерим сейчас, через пару часов будет уже другим. Поэтому мы должны двигаться быстрее расширения. Нам еще повезло, что минимальная допустимая скорость такая низкая. А если бы она была сто миль в час? Мы бы застряли, как наши задние зонды. Они отстали навсегда. Фактически теперь они двигаются назад вместе с пространством.

— А нельзя увеличить их скорость? — спросил Ганзориг.

— Здесь — нет. Если скорость зонда ниже скорости расширения, он в принципе не может двигаться с ускорением. Для этого ему потребуется все больше энергии, и в конце концов ее величина уйдет в бесконечность. Но зондов, которые летят быстрее расширения, этот закон не касается. Они вполне могут ее увеличить.

— Поэтому лодка смещалась вместе с краем аномалии, — пробормотал Ганзориг.

— Ну конечно. Остается надеяться, что "Эрлик" стоит, иначе однажды мы здесь застрянем. Невозможно двигаться бесконечно долго.

Ганзориг не стал уточнять, какие надежды физики возлагают на "Эрлик" — из их разговоров ему стало окончательно ясно, что на "Цзи То" братья рассказали не всё. И хотя ему это не нравилось, он понимал: лично Ганзоригу не нужно знать всего, чтобы следить за появлением Соседей.

— Кстати, вы заметили, что динамика тумана не связана с движением "Грифона"? — продолжил Юхан. — Где там наш переводчик? Почему он болтается по кораблю и кадрит девушек вместо того, чтобы сидеть на палубе и искать связи?

— Я не прочь тут годик-другой поискать связи, — сказал Гарет. — Тут рай для математиков. И неплохо было бы наладить сообщение с домом.

— Это невозможно, — возразил Юхан. — Даже не предполагалось. "Эрлик" автономен и мог бы работать, если бы не.

Гарет многозначительно промолчал. Ганзориг сделал вид, что ничего не заметил.

Юхан занимался электромагнитным излучением, пытаясь выцепить из узкого горлышка их пространственной пробирки хотя бы какую-то информацию.

— А вы не думаете, что эта ваша трехмерная пробирка, — сказал однажды Ганзориг, — может быть замкнута на "Эрлике"? С одного конца — мы, с другого — он, и это все, что нам доступно?

— Вот и вы туда же, — Гарет покачал головой. — Повторяете мысли Франца. Он думает так же, но он пессимист, всегда предполагает худшее. Будем надеяться, что вы не правы, иначе, если мы не найдем доступ к другим измерениям, делать тут нечего.

— Опыты Саар показывают, что доступ к ним есть, пусть и косвенный.

— Она использует их вслепую, — сказал Гарет. — Но мы понятия не имеем, как это происходит и куда девается ее шарик.

Ганзориг, каждый вечер читавший корабельные новости по внутренней сети, догадывался, что шариком опыты Саар не ограничатся.

Его наблюдения были скучными и однообразными, но именно он первым заметил, что на их пути появилось препятствие.

Первый зонд, летевший со скоростью ста миль в час, должен был уже давно и не раз обогнуть планету, но, судя по всему, никакой планеты под ними не было, а была лишь "пробирка", скопировавшая кривизну Земли и другие земные параметры. Зонд передавал на корабль самые разные данные, считывая в том числе геометрию поверхности. Ганзориг следил за температурой, влажностью и прочей погодой, но картинка, которую моделировал компьютер, была унылой и однообразной. Зонд летел в пятидесяти метрах над жидкостью, в которой они двигались — выше начиналось искривление "потолка", и его разворачивало обратно. Скорость не позволяла детализировать участки моря, поэтому изображение получалось грубым: почти плоская поверхность с мелкими волнами, казавшимися искусственными образованиями. И там, среди этих неуклюжих волн, Ганзориг вдруг увидел нечто длинное, большое и раскидистое; зонд срисовал это на лету и проследовал дальше, подав сигнал о нарушении привычного узора поверхности.