И вот стоит, как ни в чем не бывало, только дрожание пальцев выдает, что не так уж в себе уверена. Ах, да...Тагари тогда выпала "нежданная помощь". И даже, кажется, ясно теперь, кто был тем помощником.
— Ты потеряла право войти в его дом, и брак ваш расторгнут.
— Наш брак тебя не касается. Бывший или нет, но он мой бывший муж. Но я здесь не ради него. Я хочу видеть своего сына.
— Обойдешься, — сказал Кэраи, не заботясь о вежливости.
Сидящая напротив Истэ подперла кулачком подбородок, улыбнулась той ненавидяще-медовой улыбкой, которую так хорошо помнил Кэраи и насчет которой так долго заблуждался его брат:
— Когда я видела тебя в последний раз, ты был еще почти мальчишкой, со столичным лоском и столичным же гонором, но все же в тени Тагари. Сейчас в тени оказался он — только понимает ли это? Пока рискует жизнью на границах, родной братец прибрал к рукам всю власть...
Нет, она не подослана. Ничего не знает.
— Я не собираюсь препираться с женщиной, — Кэраи поднялся. — Ты из этого дома не выйдешь, пока я не решу, что дальше.
Заметил, как Истэ побледнела, а только что говорила так дерзко... чего же так испугало?
— Даже если засадишь меня в самый глубокий подвал, есть люди, которые расскажут в городе, что я здесь. Вся ваша легенда рухнет.
— Тебя первую завалит обломками.
— Дай мне только увидеть мальчика. Я его мать! До меня дошли слухи, что его отправили на попечение монахов... и это первый Дом провинции? Больного ребенка убрали с глаз?
— Что еще скажешь?
— Ждешь, пока я наговорю себе на смертный приговор? — немного криво усмехнулась Истэ. Сразу будто десяток лет прибавила такой улыбкой.
— Говори что угодно, это уже не имеет значения. Значит, ты приехала из соседней провинции, узнав о тяжелой судьбе маленького сына? И потому начала распускать слухи, назначать встречи?
Молчит, глаза, как выражаются поэты, мечут молнии.
— Ты же умная женщина, — сказал он почти примирительно. — Да, ты, допустим, могла раскаяться в том, что бросила ребенка, узнать, что его жизнь снова в опасности, еще чего-нибудь узнать... Но в этом случае ты понимала бы, что любые тайны играют против тебя... и против нашего Дома. Не веришь мне — обратилась бы сразу к отцу этого самого ребенка, раз он уже однажды тебя отпустил, да еще и с любовником, — сжал ладонь под столом, осознав, что начал повышать голос. Истэ дважды подавалась вперед, приоткрывала губы, словно желая опровергнуть его слова, но так и не произнесла ни слова.
А может быть, лучше привести ее к брату? Тагари уже почти обвинил его в измене, в чем еще обвинит, в сговоре с бывшей женой? Ну уж нет, раз братец велел заниматься расследованием, вот и будет оно. Кто рассказал, кто и зачем ее вызвал... Хотя цель-то как раз понятна, поднять шума побольше, Тагари и без того с трудом понимает, что делает. И такой повод, просто подарок — услали больного наследника, может, хотят уморить. Самое то, что нужно после истории с Энори. Нет уж, пусть пока посидит под замком...
Прическу Истэ украшали драгоценные шпильки с белым нефритом, золотые. Красивые: изогнувшиеся драконы. Тяжело им было держать густые локоны.
— Ты забрала их с собой, когда убежала, — не спросил — сказал утвердительно. — Не по твоему нынешнему рангу этот камень и этот узор. Сними.
Протянул руку; Истэ поколебалась, прикусила губу, и вынула шпильки. Не отдала в руку, бросила на пол.
— Зря.
Не глядя, отыскал в одном из ящичков стола маленький мешочек с золотыми монетами, положил на столешницу рядом с ней.
— Возьми, как раз покроет их стоимость. Умрешь ты или нет, они не для тебя.
Истэ глянула с ненавистью, придерживая волосы. Оставшиеся заколки не решалась вынуть — не хотела, видно, унизиться, окончательно предстать перед ним растрепой.
— Если хочешь, я позову служанок, они помогут тебе с прической, — предложил равнодушно.
Почему-то именно эти слова для Истэ стали последней каплей. Она разрыдалась.
**
Скоро все должно было измениться — о грядущей войне болтали уже судомойки и прачки. До Осорэи враги не дойдут даже при худшем исходе, на выручку подоспеют соседи — так говорили. Но беженцев будет много, бродяг, дешевой рабочей силы... воров и разбойников.
— Научите меня защищаться, — просила она Энори. — Хотя бы глаза отвести.
Только смеялся над ней.
"Не понадобится..."
Накануне половину ночи провел у нее, соседка спала мертвым сном. Это твоя сила? — спросила Айсу, Энори ответил с улыбкой — могла бы привыкнуть, это всего лишь травы. Сама же некогда помогала мне...
Давно он не навещал ее дольше, чем на четверть часа: обменяться несколькими словами, отдать указания. И вот — пришел. В эту ночь ей было хорошо, как никогда в жизни, девушка почти позабыла, кто рядом с ней, больше не ощущала себя в ловушке. О соседке тоже позабыла напрочь, наверное, будь она мертвой, также не думала бы. А еще с Энори девушка не мерзла совсем, а ведь в обычные ночи и под одеялом стучала зубами. Сейчас же ледяной ветерок пробирался в щели, касался горячей кожи, и Айсу это нравилось.
Когда раздался удар гонга, предвещающего рассвет, Энори велел собираться.
— Далеко?
— В предместье.
— Но меня хватятся. И потом... вы поможете мне вернуться?
— Я всегда тебе помогаю...
Айсу привыкла уже выходить по ночам — но ни разу не покидала самого дома, не видела спящего города. Охранники у ворот скучали, без азарта играли во что-то настольное, устроившись в небольшой беседке. Ее со спутником, как и надеялась, не заметили. Дверь калитки легко отошла, пуста была улица. Сам город уже просыпался понемногу, и светлело: марево облаков затянуло небо, но лежащий повсюду снежок помогал одолеть темноту.
Недалеко от ворот сонный человек держал за узду такую же сонную лошадь. Поедем верхом, поняла Айсу. Она побаивалась лошадей, в седле не сидела ни разу. Когда очутилась в нем, ощутила, как дышит большое животное, чуть подрагивают бока; согнулась, вцепилась в седло. Когда Энори оказался позади девушки, стало легче — он-то сумеет совладать с конем. Копыта негромко постукивали, снег приглушал звуки — никто из дома не проявил интереса к всадникам, проехавшим мимо ограды.
Из города их выпустили свободно — ворота уже открылись, в город шли пока еще редкие путники, рабочие и торговцы-крестьяне с небольшими тележками, из города выезжали всадники-вестники с письмами, а также паломники выходили, направляясь в Храмовую Лощину.
Айсу ни разу не была за стеной, она и город-то знала плохо, хоть родилась не в господском доме. Не очень удобно было сидеть, но любопытство все пересиливало, пока что готова была ехать хоть круглые сутки без остановок.
— Около часа, — голос над ухом разбил ее мысли, как рыбка разбивает водную гладь, выпрыгивая наверх.
В маленьком уединенном домике недалеко от обочины их встретила древняя с виду, полуслепая служанка с добрым лицом.
— Больше ты не нужна, — сказал ей Энори. — Выходи к дороге, скоро тебя подберут, — вложил ей в руку холщовый мешочек: не то деньги там были, не то еще что.
— Спасибо, добрый молодой господин, — прошелестела старуха, ковыляя, перебралась через порог, черным пятном заколыхалась на снежной дорожке.
Айсу ощутила взгляд, направленный в спину, испуганно обернулась. Две девочки лет восьми стояли в дверях ближней комнаты, одинаковые, как половинки одной сливы, ухоженные, гладкие — балованные дочки. Держались за руки. Заулыбались, глядя поверх ее плеча; Айсу на миг подумала, что пришел кто-то, или та старая служанка — похоже, нянька — вернулась. Но нет, смотрели близняшки на ее спутника. А у него лицо было странным, так раздумывают, шагнуть ли на тонкий лед, или обойти лучше. Поманил девочек за собой — те охотно пошли, скрылся в глубине дома, дав Айсу знак ожидать.
Надо же, подумала юная служанка. Видно, и впрямь он умеет с детьми... ведь маленький господин Тайрену был привязан к нему.
Он вернулся один. Девушка рада была бы подслушать — частенько занималась этим в доме, но с ним... нет уж, себе дороже.
Но спросила, когда вернулся:
— Что вы хотите делать?
— Ты, может быть, слышала сказки о том, как тори-ай, чтобы уничтожить, вселяют в какое-нибудь животное. Для обряда нужно дитя, только оно может позвать так, что нежить откликнется. Душа на душу — такой обмен я хочу провести. Ведь собака или иной зверь хороши тогда, когда хочешь избавиться от тори-ай... я же создам себе помощника.
— Помощника?
— Острозубая нежить куда опасней сабли или стрелы.
— Вам для этого нужны девочки госпожи Истэ? — с опаской спросила Айсу.
— Да.
— Обе?
— Хватило бы и одной, но... — Айсу почудилось сомнение в его голосе, а Энори уже заключил: — Пусть будут обе.
— А в сказке... — девушка поколебалась, но спросила все-таки: — Я слышала разное. В некоторых дитя остается в живых, но во многих...
— Тебя это не должно волновать.
Прибавил задумчиво:
— Пока я не увидел близнецов, я как-то не думал... Это ведь не просто два ребенка, их связь куда теснее, они почти одно целое. Да, я мог бы найти таких же и здесь, теперь и искать не надо.
— А в чем моя роль?
— Ты поможешь мне. В конце концов, их двое, с двумя испуганными детьми может быть очень непросто.
Заметив, видно, что Айсу жаждет продолжения, улыбнулся краешком рта, совсем не так искренне, как обычно:
— Пожелай мне удачи, что ли.
Он велел Айсу зажечь огонь в очаге, и, когда оранжевые язычки заметались, охватили поленья, поднес руку к ним. Айсу ойкнула, чуть не ухватила его за рукав. А он, похоже, забыл про всех них, и про то, что затеял — улыбался пламени. Девушка ощутила что-то вроде гордости, глядя на Энори. Да, он вызывает страх, но... он с ней. Говорит откровенно, делится планами, просит помощи. И он красивый, как снежные духи. Только те боятся огня...
Закрыл ставни единственного окна, опустил занавеску — темно было бы, если б не пламя.
— Что это? — Айсу, осмелев, достала из сумки легкий сверток. В нем что-то сухо хрустнуло, похоже на листья.
— Кое-какие травы. Непросто оказалось достать, — в голосе появилась самая капелька яда: — В моем цветнике было лучшее, еще б его не сожгли. Хорошо хоть книга нашлась, по которой стало возможно отыскать замену.
Уже привел девочек, о чем-то шепотом говорил с ними, держа каждую за руку. Они не казались испуганными, плохо понимали, что происходит — верно, дал им некое зелье.
— Что велите мне делать?
— Там, в сумке, найдешь амулет-коори, обмотай девочкам запястья шнурком, чтоб был на обеих и не свалился.
Исполнила; Энори задумчиво оглядел девушку, сказал сесть в угол и помалкивать. Озадаченная, немного разочарованная, она отошла. А Энори бросил сухие листья в очаг, те вспыхнули оранжево-синим. Терпкий дым поднялся неприятным бесформенным облачком, пополз по углом. Девочки, которых позвал, зажгли свечи от очага, по одной на каждую. А угли... погасли. Будто ледяной ветер дунул на них.
Девушка думала, Энори сам начнет что-то делать и говорить, но он только тихо — разобрать не могла — подсказывал девочкам, и они ломкими, звонкими голосками произносили слова. Этого языка — нет, наречия — Айсу не знала; угадывались знакомые контуры слов, смутно, как наощупь находишь вещи в знакомом доме.
Ей стало тяжко, потолок давил на темя и плечи, пригибал к земле. С усилием подняла голову — нет, не настолько он низкий. Но как тяжело... темно. А вокруг костра ткется из воздуха, вьется молочно-белое, видимое скорее кожей, чем зрением.
— Мне... плохо, — проговорила она, еле ворочая языком. Попыталась подняться. — Позвольте... я выйду... я не нужна.
— Оставайся на месте, — такого тона не слышала у него. Негромкий голос железным штырем прибил ее к полу.
"Сейчас упаду в обморок", — подумала девушка. "Лучше его ослушаться... он занят сейчас. Не станет меня останавливать".
Айсу, собравшись, сдвинулась на ладонь в сторону. Потом еще на столько же. Потом еще и еще. Но до двери неожиданно оказалось так далеко, бесконечное темное поле их разделило.
Энори достал из сумки резной костяной гребень, украшенный прозрачными камнями, повертел в пальцах, тихо сказал:
— Не знаю, какой был у тебя, не могу заказать похожий. Но, думаю, этот подойдет. Раз уж ты сама выбрала себе предмет... пусть таким и останется.
Воздух в комнате на миг чуть сгустился, струйка марева перетекла по зубьям.
Свечи почти погасли, ободок гребня казался черным, только в нескольких камнях отражались искры, и казались холоднее, чем теплое пламя на фитилях.
Девочки сидя приникли друг к другу, не двигались, с закрытыми глазами; Энори не было нужды проверять, но он коснулся пальцами шеи одной из них. Еле-еле, но билась жилка.
Тело Айсу лежало на полу невредимое, но девушки больше не существовало — и самый сильный заклинатель не вызвал бы ее душу.
**
Кайто искали три дня, на вечерней заре его жеребца обнаружили во дворе одной из гостиниц. Хозяин клялся перерождениями всех близким и собственным, что скакуна на дороге нашел один из поселян, он и привел лошадь. И того, как и хозяина, допросили, не слишком осторожничая; перепуганный мужчина указал место невдалеке от леска. Там в овраге отыскали тело.
"Моего сына убили", сперва сказал Тори, но смерть выглядела естественной — сломал ногу, не сумел выбраться и замерз. Человечьих следов рядом не оказалось, только лисьи да птичьи.
За эти дни Тори, казалось, стал вдвое меньше. Всю ночь сидел около погибшего сына. Жена и старшая дочь были с ним. Тихо-тихо стало в доме, даже маленькая Маалин не раскрывала рта. Средняя сестра неотлучно была при ней.
А Майэрин все смотрела на брата, боялась — ведь пройдет несколько лет, и забудет его облик. Не хотелось бы, жестоко это устроено, что память утекает, как вода.
Лицо Кайто изменилось — не чертами, а выражением. При жизни Майэрин не помнила такого — удивленно-растерянного, чуть ли не обиженного. Даже смерть не стерла этого выражения — казалось, и с той стороны он пытается получить ответ. Странно было видеть брата таким.
Тори тоже смотрел, но думал другое.
— Вот наша ветвь и обломилась. А я ему все позволял...
— У тебя остались любящие дочери, — пыталась утешить его жена.
— Дочери...
Майерин на миг испугалась, что сейчас отец спросит "Кто это?"
Глава
Подступающая весна пронизывала воздух, как солнечные лучи — горный хрусталь. Кэраи, хоть немного времени прошло после дальнего пути, успел соскучиться по верховой езде. Пусть не принято людям его ранга являться в Палаты управления в седле, какая разница. Велел оседлать Славу. В его отсутствии за ней смотрели великолепно, шерсть лоснилась, грива лунным светом текла по длинной темной шее.
— Красавица ты моя, — сказал, гладя шелковую морду, с удовольствием слушал ласковое пофыркивание. Рубин в соседнем деннике тихо заржал, ревнуя. И ему досталась порция ласки, пока выводили Славу.
Теперь Кэраи с удовольствием вдыхал легкий ветерок, к которому лишь изредка примешивались запахи дыма и каких-то пряностей — с седла воздух казался чище и легче, да и дорога эта была далека от ремесленных или бедных кварталов. С карниза дома у края дороги свисала большая сосулька, золотая на солнце. Горлица вспорхнула прямо из-под копыт лошади, напугав ее, Кэраи на миг отвлекся; показалось, что он снова в лесу.
