Готовили мы с Дариной по-очереди. Обычно я делал завтрак — Дарина ещё та соня. Мне поначалу приходилось чуть ли не за шкирку вынимать её из постели, чтобы она не опаздывала в гимназию. Потом привыкла, но всё равно по утрам она была тормознутая и более угрюмая чем обычно. Я временами не понимал что у неё за настроение, злится она или радуется. Девочка, если не считать время с Миланой, почти не говорила. Если со мной она ещё как-то общалась, то с другими людьми почти не разговаривала по своей воле. В лагере было много детей и подростков, но девочка сторонилась свестников. В государственной гимназии Дарина держалась особняком. При том, что училась она хорошо, в жизни класса и гимназии не участвовала. Мало того — она плохо относилась к мужчинам. Настолько плохо, что полностью уходила в себя от одного более-менее резкого замечания со стороны учителей-мужчин. Бывало дралась с мальчишками, дралась по-взрослому, до синяков. И это не всё. На уроках гимнастики она несколько раз выходила из себя когда учитель-гимнаст пытался помочь ей сделать упражнения и при этом прикасался к ней. Отшатывалась и грубила. Один раз даже ударила. Помню, меня тогда впервые вызвали в гимназию.

В стареньком, порядком обшарпаном здании я некоторое время ходил по коридорам, пытаясь отыскать палату управляющего. Гимназия напоминала ту, откуда мы выручали узников в Амурском княжестве, разве что решёток не было. Я старался об этом не думать, но посетила догадка, что и Дарина может так думать. Мне показали дорогу до палаты, я вежливо постучал и вошёл, услышав приглашение. За столом сидела средних лет женщина, в одежде младшей чиновницы и с убраными в тугой хвост тёмными волосами. Лицо у неё было доброе и уставшее, как и положено руководителю такого бедового хозяйства. На столе громоздилась толстая стопа бумаг, какие-то папки лежали на соседнем столе, а в шкафу виднелись ещё и старые папки. Женщина вроде бы даже была рада нечаянному перерыву, однако для порядка строго спросила:

-Вы по какому вопросу, товарищ?

Я всё не мог привыкнуть к тому, что в Союзе подданые гордятся своим общественным равенством. Они и обращались друг к другу "товарищ", подчёркивая товарищество между всеми поддаными. Все вокруг были друг другу товарищами. В идеале, конечно. Всё равно я пока не понял — как подданные все равны, но есть княжеская власть? Однако в чужое капище со своими порядками не ходят. Я замялся на пороге, испытывая непонятную робость перед гимназической руководительницей. Словно я учащийся, а меня вызвали для беседы по поводу успеваемости. Чуть не замямлил по старой привычке: "Я — чо? Я — как все". Но справился с наваждением и почтительно ответил:

-Я двоюродный брат Дарины Юэн. Меня вызывали из-за её поведения.

-Дарина, Дарина.. Взрыв на химии?

-Нет. Гимнаста ударила.

-Ах да! Юэн!

Гимназуправша склонилась над столом, поискала во внутренних ящиках что-то и потом положила передо мной лист из прописи.

-Что это?

-Сочинение. В седьмом классе было сочинение на вопрос "Почему я люблю жизнь? ". Дарина написала вот это..

Я пробежался по написанному удивительно ровным почерком: " Жизнь — полное дерьмо." Больше на листе ничего не было. Я даже осмотрел его с другой стороны. Одна горькая фраза. Да уж. А ведь Дарина в чём-то права. Управша укоризненно посмотрела на меня и сказала:

-Разве так можно? Вы меня извините, товарищ... Э?..

-Токарев. Владимир.

-Так вот, товарищ Токарев. Вы меня извините конечно, однако писать такое...

Я перебил её, совсем не заботясь о вежливости:

-У неё есть все основания так написать.

-Что?

-Когда мы бежали из Амурского княжества, по нашей лодке стреляли с маньчжурского винтокрыла и на глазах Дарины тяжело ранили девушку.

-О, Макошь! Какой ужас! Я читала в документах, что Дарина из Амурского княжества, но.. Я не.. Простите!

Женщина потрясённо закрыла рот ладонью и с состраданием поглядела меня. Даже слезинки выступили в уголках красивых, усталых глаз. Я проглотил готовые вырваться резкие солова. В чём виновата эта чиновница? Об Амурской войне средний словенский подданый знает из газет, радиопередач да редких радиовидовых записей. Да, война это страшно, гибнут люди, многие становятся беженцами, всех жалко, но.. Это всё где-то там, дэалеко. А завтра на работу, на службу, детей в ясли отвезти, в лавку заскочить.. Есть, конечно, и неравнодушные, многие из них ехали добровольцами как Тянь. Но в большинстве своём словенские подданые не очень близки к этой войне. Я не могу их в этом винить. До войны вообще мало кто в СССР слышал про Амурское княжество. Эта война для нас, амурцев, стала бедой и крушением жизни, а для всего остального мира это одна из многих кровавых " войн современности.

-А родители Дарины...

-Погибли. У неё из родственников только я.

-Простите ещё раз. К нам ходят многие дети из "Нового посада", но у всех живы оба или хотя бы один родитель, сирот забирают приюты. Значит Дарина

— сирота?

-Да.

-Как жалко девочку... Однако у меня вызывают опасения вспышки враждебности у Дарины. Мало того, что она ведёт себя неподобающе и даже дерётся. Девочка — дерётся! Но она ударила учителя! Хорошо что он не стал поднимать вопрос о временном отчислении. Мне кажется, что Дарину нужно показать врачу. Простите..

-У неё и на это есть причины.

-Какие же? Ведь такое поведение вредно в первую очередь для самой девочки. Открытая враждебность — это очень плохо.

-Вы поклянётесь сохранить в тайне объяснение?

-Клянусь Трибогом, что сохраню ваши слова в тайне.

-Когда мама Дарины умерла в ланере для перемещённых лиц, то девочка попала в точку распределения, а на деле — в острог-распределитель.

-Ох, Макошь..

-Там.. Там она подвергалась домогательствам со стороны начальника острога.

-Да как же это?! Это же дикость, варварство!! Как так можно?! Девочка совсем ещё... Надеюсь скотину, начальника, наказали?.

...Простая законопослушная женщина. Я пожал плечами:

-Я его убил.

-Ах!.

-Да не переживайте вы, дело сделано и назад ничего не вернёшь. Теперь вы понимаете, откуда у девочки такое отношение к мужчинам? Угрозой она не считает только меня.

-Вы меня просто поразили этими сведениями...

Женщина немного задумалась и поведала:

-Знаете, Владимир, Дарину нужно показать врачу по душевному здоровью. Он выяснит — было ли.. Э-э-э.. Половое насилие.. Боги вы мои.. Какие у неё страхи возникли. Как это всё лечить. В городской больнице есть хороший...

-Были мы у такого врача.

Снова не очень вежливо перебил я, начиная жалеть о том, что рассказал...

-Она пострадала не только телесно, но и душевно. Проводили даже сонолечение, но по итогам врачи ничего определённого не сказал: да, насилие было, неоднократное. Отвращение к мужскому полу может со временем пройти, а может и остаться навсегда. Нелюдимость тоже может быть пройдёт, а может и — нет. Попейте успокоительные и постарайтесь вести спокойную размеренную жизнь в тихом месте. Вот что нам сказал врач... Спокойную размеренную жизнь в лагере беженцев! Представляете? Собрание успокоительных стоит как почти два мои месячные пособия.. Вобщем остаётся надеятся на милость богов.

Я покачал головой, переживая заново эти приёмы у врача. Начальница налила мне кружку горячего чая из теплокувшина и успокоительно заговорила:

-Всё, что вы рассказали — это просто ужасно. Бедная девочка.. Мы не сможем полностью оградить её от мужчин. Но я поговорю с гимнастом и другими, чтобы они помягче относились к Дарине. Только уж вы тоже поговорите с ней. Пусть постарается относиться к людям спокойнее, здесь никто ей не хочет зла. -Да, я поговорю с ней.

На том наш разговор и закончился. Беседа с Дариной состоялась, но получилась единоличной. Она молчала, я говорил. При этом она смотрела на меня с кислым выражением лица, словно отбывая повинность. Я понял, что мои наставления пройдут мимо её сознания, поэтому просто взял с неё обещание не ввязываться в драки и не бить учителей. Жизнь продолжилась. Как-то вечером я зашел в светлицу к Дёмину. Он и Ждан жили в том же бараке что и мы с Дариной, так что я к ним наведывался часто. Вторак жил в соседнем бараке для одиночек. То было общежитие, настоящая холостяцкая общага. В нашем бараке хоть женщины есть. Никонов часто приходил к Дёмину по вечерам. Вот и сейчас он сидел на одной из кроватей и изучал потрёпанную толстую газету. Дёмин сидел возле стола, на котором стояла электроплитка, а на ней кастрюля. В ней что-то кипело, распостраняя запах непритязательной холостяцкой еды. Вообще-то электроплитки в бараке запрещены, но если очень хочется — то можно. После приветствий Светиславыч, вернувшись к помешиванию варева в кастрюле, спросил:

-Как там Дарина?

-Хорошо. Сидит вон, зубрит.

-Умница. Не то что наш балбес.

-А где он?

-Шляется, обормот этакий. Боюсь как бы в историю не попал.

-Леща давно не получал. Ты, Светиславыч, много ему позволяешь.

-Наверное.

-Вторак, как там Мила?

Я специально спросил про девушку у него. Говоря про свою любимую Вторак становился таким мечтательным, что становилось весело.

-Хорошо. Про тебя спрашивала. Ты ей какую-то книжку обещал.

-Помню. Завтра схожу в городскую читальню. С работой что?

-Да нихрена! Что изменится за пару дней?

-Понял, понял.

Мы сидели и молчали. Каждый думал о своём. За окном совсем стемнело. Желтоватый свет дешёвой лампочки угнетал. Бледные обои на не очень ровных стенах, поскрипывающие полы, заиндевелое окно без занавесок — на всём вокруг лежала какая-то печать безнадёги. Настоящее было серым и безрадостным. Будущее представало размытым и туманным. Лучик, конечно, брезжил. Хоть беженцев не закидывали жирными пособиями и не ставили на обеспечение властей, но всем желающим предоставляли возможность пройти подтверждающие испытания по ремёслам. Если человек подтверждал свою сноровку по союзным условиям, то честно получал ремесленную книжку и мог устраиваться на работу вполне законно. Если же ремесла не было или не удалось его подтвердить, то союзные власти предоставляли возможность выучить какое-нибудь или переучиться на новое. Опять же с последующим правом законного устройства на работу. В Сюзе, если у тебя есть работа или дело, то смотрят на тебя по-другому, как на равного, а не как на нищеброда. А это уже ступенька к подданству. Единственно, это не касалось военных. Военный путь только для подданых. Ну, я бы пошёл на кого-нибудь учиться, вот только...

Мои невесёлые мысли прервал нарастающий в коридоре топот. Что-то новенькое. В общаге тонкие стены, слышимость хорошая и за шум в вечернее время недовольные жильцы могут запросто начистить рыло. Дверь распахнулась, на пороге нарисовался парень, жадно хватающий ртом воздух. Он выдавил из себя несколько сипящих звуков, закашлялся, а потом прерывисто выпалил:

-Дядя Ярополк! Там это!. Ждан!. Его ребята Брусила схватили!.

Светиславыч побледнел и упустил ложку в кастрюлю, даже не обратив на это внимания. Глухо выругался:

-Твою ж мать.

Он сделал попытку встать, но раздался спокойный голос Никонова:

-Сиди, Светиславыч. Я разберусь.

Он бережливо отложил газету, встал, начал одеваться. Я тоже встал и полез за армяком:

-Меня погодь.

-Угу. Я к захоронке, подождите меня у прохода.

-Лады. К Даринке только забегу.

Он накинул армяк, нахлобучил шапку и быстрым шагом ушёл. Я оделся, оглянулся на Дёмина:

-Прорвёмся, господин есаул..

Он горько поморщился, опустив плечи. Я хлопнул парнишку по плечу:

-К проходу, бегом.

-Э! Я на разбор не нанимался!

-Не сикай, щегол. До места доведёшь и можешь валить.

Парень надулся было, но наткнулся на мой взгляд и только головой мотнул — идём мол. Мы торопливо пошли по коридору. Около нашей двери я тормознул его:

-Обожди минуту.

Он пожал плечами, а я заглянул в светлицу. За столом, застеленым старой, но чистой скатертью, сидела сестра. Это она называет домашней работой: сидит, подперев щёку ладошкой и смотрит куда-то поверх учебника, в пальцах самописка играет. Она обернулась на скрип двери, вернувшись из своих мыслей и удивилась:

-Ты чего?

-Мне надо уйти ненадолго. Запри за мной. Если что — ужинай одна. Угу?

-Угу.

Она вернулась к своим урокам. Я закрыл дверь и молча мотнул головой парнишке: "Пойдём". На улице было хоть глаз коли. Тусклый свет окон общаг освещал только сугробы под этими окнами. Фонарей не было. Месяца сейчас нет. Хорошо хоть облака разошлись и звёздный свет худо-бедно отражался от плотного, промороженного снега. За большим угольным сараем в заборе была дыра, через которую можно было быстро попасть на территорию старого завода. Оборудование с него давно вывезли, всё более-менее путное тоже сняли. Остатки постепенно растаскивали молодые беженцы. Если сдать скупщикам утиля несколько старых железок, то можно купить что-нибудь мелкое. Или отложить. Железок становилось всё меньше, поэтому на них шла настоящая охота. Уже подтянулись мелкие ватаги, устраивающие иногда делёж "мест залегания". Я и раньше подозревал, что Ждан состоит в одном из "отрядов" сборщиков. Ну уж теперь точно удостоверюсь. Никонов вообще разозлится. Он обещал Милане присматривать за братом, а тот в разборки "старьёвщиков" впутался. Пока не подошёл Вторак, я "потрошил" паренька. Тот шмыгал носом и хмуро посматривал в сторону общаг..

-Где именно они там?

-Это.. За литейкой. Сарай там здоровый, искаменный..

-Склад?

-А я в сараях не разбираюсь. Может и склад.

-Внутри они?

-Угу. Там у "брусиловских" временное место сбора.

-Вот как. Входов в склад сколько?

-Хрен знает. Не считал.

Огрызнулся парень. Я ласково ухмыльнулся:

-Борзеешь, щегол. В репу захотел?

-Чо сразу "в репу"?

Насупился "щегол", однако обороты сбавил. Я ответил:

-Для вежливости.

-Да не знаю! Ворота точно есть. Около них всегда двое трутся, вроде охраны.

-Понятно. Сколько их вообще?

-Хрен зна... Это... Не знаю точно. Человек десять. Сам Брусил, четверо бойцов. Остальные на побегушках, работяги. Погрузить-разгрузить там, подтащить-оттащить. Муравьи..

-Драндулет есть?

-Брусила тачанка за сараем стоит. Они на ней железо людей привозят.

-Ещё что?

-Грузовозы. Два. Собранное увозят на них. Больше ничего не знаю. Меня внутрь не таскали, ещё перед литейкой по шее отвесили да и отпустили.

-А Ждана почему с собой потащили?

Парень хмуро молчал.

-Язык проглотил?

-Ну.. Это.. Он им должен.

-Ого. Ладно, парень. Иди..

Он нервно вздрогнул, поёжился и пошёл, сгорбившись. На улице морозило, а одет он был хреновато. Я окликнул его:

-Эй, а чего же ты товарища бросил, с нами не идёшь?

Парень остановился и не оборачиваясь, глухо ответил:

-У Брусила бойцы зверские. А у меня мать и сестра вон в той общаге живут. Понимаешь?.

-Понимаю. Иди.

Да... Амурским приходится рано взрослеть. Парень по-своему прав. Ждан сам нарвался, а ватажники Брусила, хоть и местные, но жестоки и безжалостны. Тем более к беженцам, за которых никто не вступится. Подловят в отместку мать или сестру паренька, развлекутся, потом убьют или искалечат. Искать ватажников особо никто не будет. Уголовный приказ испишет гору бумаг и на том дело закончится. Были уже случаи. Мы же тут не подданые, мы почти что люди второго сорта, если разобраться. Да, есть много людей, близко к сердцу принявших нашу беду, но государственная чиновничья машина — штука громоздкая, тяжёлая и бездушная. Ничего не поделаешь.