Критика Заблуждений ("Гарнизон-2") обновлено 16.06

— Что ты видел? — отрывисто спросил паладин.

— Мы оказались в большом водовороте событий. Все решится за две последующие недели ночной тьмы. И результат будет сказываться на жизни всей Империи столетиями. Как вода, что расходится далекими кругами от маленького камня.

Паломник говорил медленно, врастяжку, как будто продолжая свое выступление перед литейщиками. Такое случалось после провидческого транса, когда устами дервиша будто вещала иная сущность.

— Две недели, шестнадцать дней, — посчитал вслух мотор-циклист. — Что ж, не слишком долго. Это все?

— Нет, — буркнул монах. — Дослушай сначала, потом будешь сыпать оригинальными комментариями и остротами.

— Извини. Давай дальше.

Пастырь наморщил широкий лоб, вспоминая видение, собирая его из осколков памяти.

— Некоторые из нас умрут.

Родерик сдержался и промолчал, явно с большим усилием. На лице паладина отчетливо читалось 'какая оригинальная новость!'

Пастырь закрыл глаза и медленно, с усилием, как будто преодолевая сопротивление собственного языка, проговорил:

— Один из нас предаст всех остальных. И это будет тот, на кого подумают в последнюю очередь.

— Кто? — быстро спросил Родерик.

— Тот, на кого подумают в последнюю очередь, — повторил дервиш, по-прежнему плотно зажмурив глаза. Пастырь чуть-чуть раскачивался на жестком сидении, как будто в легком трансе.

— Ясно, — кратко вымолвил паладин. — Что еще?

Пастырь молчал так долго, что Родерик уже перестал надеяться на ответ. Но в тот момент, когда рыцарь тяжело вздохнул, готовый подняться на ноги, монах негромко, едва слышно за шумом вагонетки, произнес:

— С первыми лучами восхода ... один из нас умрет.

— Ну, это понятно, — сосредоточенно кивнул Родерик. — Ты раньше уже говорил. Некоторые умрут.

— Нет, ты не понял, — так же тихо проговорил Пастырь. — Один из нас двоих.

— Э... — паладин осекся и вздрогнул.

— Один проживет еще долгую жизнь, — дервиш раскачивался все сильнее и говорил монотонно, как звуковоспроизводящий автомат. Будто устами его вещало само Искажение.

— Другой же умрет в ту минуту, когда солнце падет розовым светом на городские антенны. И смерть его будет ... ужасной. Страшнее всего, что может вообразить человеческий разум.

Пастырь открыл глаза и посмотрел прямо на Родерика, но взгляд его был пуст как у слепца. Дервиш смотрел, но не видел, как будто взор его устремился в некие дали, невидимые и неподвластные обычному человеческому взгляду.

— Я не помню всего, что видел, да и не хочу вспоминать. Эти образы тянут, влекут за собой туда, где можно остаться навсегда. Но помню отражение неминуемого. Умрет не только тело, погибнет и душа, распадется на части в тлене дьявольского наваждения.

Пастырь содрогнулся всем телом, так, что свободное одеяние колыхнулось, будто отяжелевшая мантия, а Холанн и Гайка оглянулись в недоумении. Паломник моргнул и потер красные глаза с воспалившимися склерами, как только что очнувшийся ото сна.

— Что ж, — Родерик глотнул, смачивая пересохшее горло. Повел шеей, словно воротник кожаной потрепанной куртки мотор-циклиста сжался, перехватывая дыхание удавкой палача.

— Что же... Я не рассчитывал жить вечно, — в словах паладина слышалась бравада, но звучала она наиграно и вымучено, с ноткой отчаянного бахвальства, за которым не было истинной веры. — Жалко будет не увидеть Святую Землю, но если так получится. Пусть будет.

Он вздохнул.

— А если тебе жребий выпадет, будь спокоен, отправлю к Престолу Божественного как положено, в священном огне. Ну и от тебя жду того же.

— Быть по сему, брат, — пастырь крепко сжал руку напарника. — Быть по сему...

— Может, пора доставать конверт Октавиана? — спросил рыцарь.

— Не будем спешить, — одернул спутника дервиш. — Посмотрим, что будет дальше.

Глава 9

— Итак, давайте подобьем итог.

Холанн вооружился тощим блокнотом весьма затрепанного вида, занес над листом измусленный графит.

— Он всегда так? — тихо спросил Родерик, склонившись к Иркумову. Рыцарь не уточнял, но танкист понял.

— Да, — шепнул он ответ. — Бухгалтер. Все записывает. Ему так думать проще.

— А-а-а... — с понимающим видом протянул меха-рыцарь. — Ну да.

Все старались не глядеть на Владимира. Бывший цензор пытался сидеть прямо, но его словно пригибало к ребристому полу и скособочивало весом собственного тела. Сименсен закусил губу и, бледный как мертвец, старался делать вид, что ничего не случилось. Присутствовавшие ему в этом деятельно помогали (кроме, разве что, Пастыря, который с неблагожелательным видом пялился на цензора), и в итоге все становилось только хуже. Чем больше отводишь глаза, тем сильнее выделяется объект, на который не хочешь смотреть. Лицо Дживс замерзло, будто маска, щедро политая жидким азотом. Лишь темные глаза Леанор сохранили жизнь, пылая болью и яростью. Если кто прежде и сомневался в чувствах бывшего стажера к своему патрону, теперь все сомнения легко развеивались.

— Итого, — повторил Холанн и сделал первую запись, чуть высунув от усердия язык.

— Мы знаем, что Халиф — да преумножатся его священные годы, да не ослабеет его сила в неустанном служении человечеству — выписал некую ... Фетву. То есть прощение невероятных, ужасающих грехов. Верно?

Холанн оторвал взгляд от блокнота и посмотрел на коллег в поисках возражений. Возражений не обнаружилось, Гайка одобрительно кивнула, побуждая любимого продолжать. Руки механистки все еще были в пятнах масла от двигателя мотор-цикла. Счетовод кивнул, скорее сам себе, и поставил цифру '2', готовясь отметить следующий пункт.

— Далее, мы знаем, что в процессе передачи должны были участвовать, по крайней мере, две Коллегии, Поощрения Добродетели и Критики Заблуждений. То есть демонологи и ...

Уве замялся, Пастырь дернул щекой в ехидной ухмылке. Вопрос был действительно непростой, ибо Коллегия Критики Заблуждений оставалась самой молодой в Службе Апологии Веры — возрастом чуть менее полутысячи лет, как раз со времен Ереси Лже-Халифа — и точные границы ее компетенции по сию пору не были точно определены. Предполагалось, что 'критики' как раз и должны оперировать в тех сферах, где границы полномочий расплывчаты и сомнительны. На практике у прочих коллегий такая неопределенность вызывала бесконечные потоки недовольства и жалоб, что наглые недоучки лезут во все подряд своими непрофессиональными руками, сея хаос и раздоры.

— Еще присутствовали делегаты от Коллегии Прикладной Механистики , — уточнил Родерик. — Я узнал нескольких бойцов, прежде мы работали вместе.

— Так... — Уве на мгновение задумался, сделал еще одну пометку. — Итого уже три коллегии. Это вообще нормально?

Взоры присутствовавших обратились к двум цензорам. Дживс задумалась, потирая подбородок. Ответил Сименсен, глухо, каким-то 'потухшим' голосом.

— Нерядовое событие. Но такое бывает. Значит, вопрос был очень важный и требовал сложных согласований.

Владимир качнул головой и повторил:

— Очень.

— Хорошо... — Уве поставил отметку '3'. — Но кто-то предал... И начался погром. Но тут у меня сразу появляется вопрос.

Холанн почесал кончик длинного носа, обдумывая вопрос.

— Я не бог весть какой знаток законов, — осторожно заметил Уве. — Но ... боевые действия посреди не самого последнего городского района, с массовыми разрушениями и колдовством... это не должно вызывать какие-то облавы, чрезвычайное положение и прочее?

— Хороший вопрос, — двинул бородой Пастырь. Родерик кивнул, дополнив:

— Что-то такое по городу пронеслось, но слабенько, прямо скажем, слабенько.

— Вы демонологи, — ввинтилась в разговор Гайка. — Что вообще должно происходить, когда есть подозрение на разрушительное колдовство?

Спрошено было у рыцаря, но ответил Сименсен.

— Массовые аресты, допросы, облавы, мобилизация всей правоохранительной системы. Возможно изоляция дистриктов, зачастую и самой планеты. С колдовством не шутят. Никогда. Цена ошибки слишком высока.

Родерик поджал губы, но промолчал. Рыцарю определенно не понравился такой перехват ответа. А Дживс мягко, как будто случайным движением, прикоснулась к плечу Боргара в жесте заботливого одобрения. Кажется, ее безмерно радовал сам факт того, что увечный цензор как-то общается. Владимир изо-всех сил пытался сидеть ровно, не склоняясь в ту или иную сторону.

— И что из этого мы видим? — быстро вопросил Холанн, пытаясь сгладить возникшую напряженность.

— Ничего, — коротко ответил Пастырь.

— А новости здесь есть? — вклинился математик. — Может там?

— Ничего нет, — энергично отрезал дервиш. — Я смотрел и поспрашивал незаметно по округе, у ... паствы. Большой пожар случился. И все.

— Как такое возможно? — спросил Уве.

— Возможно, — сумрачно выдавил Боргар. Цензор сохранял каменное выражение лица и ровный тусклый голос, но руки выдавали душевное смятение. Изувеченные в далеком детстве пальцы, похожие на птичьи когти, находились в постоянном движении, ощупывали суставы друг друга, скользили вдоль сухожилий. И все это несмотря на боль, которую причиняло Сименсену каждое движение без специальных перчаток и колец болевой блокады.

— Это возможно, если все сложнее, чем кажется.

— Надо же, какое тонкое, глубокое замечание, — похоже, дервишу цензор очень сильно не понравился. Пастырь даже не пытался казаться вежливым. В свою очередь Сименсен сделал вид, что не заметил едкую ремарку.

— У Федерации сейчас непростые отношения с Экуменикой, — приступил к разъяснениям Владимир. — Точнее они всегда были непростыми, а теперь особенно. Эребус нужна Империи, по многим причинам.

Сименсен сделал паузу, как будто старался заставить вновь шевелиться парализованный язык. Этим воспользовался юркий и тощий математик, недоучившийся студент Бозон-Вердюра:

— Я видел, тут такой поток наших раненых идет, просто ужас какой-то...

— Империя ведет широкую кампанию против орков, — сумрачно пояснил хирург Александров. — Через эту систему идет транзит военных грузов, а в самой Аверитии развернуто несколько медицинских стационаров. Для реабилитации наших раненых.

— Так вот откуда столько указателей, — догадался Иркумов. — 'Дезертир, сдайся сам и получишь снисхождение', все такое, будто я на гарнизонной планете, как встарь.

— Да, Эребус и Экуменика нужны друг другу, — Сименсен справился с непослушным голосовым аппаратом. — Поэтому все непросто, и стороны ходят на цыпочках, чтобы не отдавить друг другу что-нибудь ненароком.

— Так, дай я дальше угадаю, — скривил брови Александров. — В темной комнате, где все ходят на цыпочках, кто-то шумно и вонюче пустил газы. Всем как-то стало очень неловко, все напряглись и переглядываются с немым вопросом — а кто же это сделал?

Родерик и Пастырь молча обменялись недоуменными взглядами. Похоже, их сбивало с толку кажущееся отсутствие явного лидера в немаленькой группе коллег конфидентов.

— Примерно так, — Боргар постарался улыбнуться. Вышло плохо, даже в чем-то жалко, и цензор стер с лица неудачный оскал. — Встречу явно прикрывали местные правоохранители, без них подобные дела организовать нельзя, иначе могут принять за преступников, с попытками захвата и стрельбой.

— Но кто-то предал... — закончил Уве.

— Да, кто-то предал, — согласился Боргар. — И операция сорвалась.

— Важная операция с участием сразу нескольких Коллегий, — напомнила Дживс.

— Поэтому сейчас все вовлеченные структуры пытаются держать лицо и лихорадочно ищут у себя протечку. Потому что если... точнее когда кого-то назначат виновным... — Сименсен хмыкнул. — Будет больно. Думаю, ради такого случая и 'Зульфикар' сюда мобилизуют.

— 'Зульфикар'? — не понял Уве.

— Забудь, — быстро и внятно порекомендовал цензор. — Ты этого не слышал. А я не говорил.

Холанн немного подумал и счел за лучшее притушить огонь любопытства.

— Э-э-э... — опять вклинился в разговор математик. — Но я не понимаю все равно, почему облав то нет?

— Операция не закончена, — вздохнула Дживс. — Фетва не передана. Более того, она потеряна.

— А! — догадался Бозон. — Если сейчас развернутся все положенные мероприятия...

Он замялся, пытаясь внятно озвучить путаные догадки.

— Да, — пришла на помощь Леанор. — Если объявлять положенные ограничения, перехваты и карантины, на вручении Фетвы можно ставить крест. Окончательно. Нужна команда с самого верха, причем согласованная, чтобы начать массовые репрессии.

— А то, что уже случилось? — спросил доселе молчавший инженер-археолог. — Этого недостаточно?

— Видимо, пока недостаточно, — пожал широкими плечами Сименсен. — Мы ведь не знаем местного баланса сил, отношения спецслужб и прочих материй. Эребус конечно формально независима, но воля Халифа, это воля Халифа. Видимо, пока никто не готов стать скотиной отпущения, которая поставит завершающую точку и официально признает срыв операции.

Общее молчание длилось около минуты. Затем его нарушил Уве, не выпускавший из рук графита.

— Значит, диспозицию мы примерно определили... дальше вопрос, что нам делать? Версия первая, сдаться. Послать сообщение Коллегии... или Коллегиям. Хранить Фетву и ждать ответа, то есть эвакуации.

— Можно, — согласился Владимир. — Но здесь мы сталкиваемся с известным затруднением.

— Кто-то предал, да, — закончил за цензора паладин. — И мы рискуем нарваться на предателя.

— Причем, я бы сказал, наш враг не просто негодяй-одиночка, — Александров, как обычно в минуты тяжелой задумчивости, машинально расчесывал бороду. — Судя по тому, что творилось ... там ... это настоящий заговор.

— Да ладно, — не удержался Бозон-Вердюра. — Ну, рискнем, других то возможностей нет!

— Рискнуть мы можем, — протянул Иркумов, но ... — танкист выразительно посмотрел на Фетву, что снова заняла прежнее место на потертом сидении мотор-цикла.

— Враги были готовы на все, чтобы Фетва не дошла до адресата, — сурово напомнил Боргар. — И они, скорее всего, уже знают, кто был ее последним хранителем. Обращаясь в любую инстанцию, мы рискуем предать документ в руки преступников и еретиков, что осмелились перечить воле Халифа.

Вот сейчас цензор снова стал самим собой, как прежде — несгибаемый фанатик, готовый на все ради веры и Империи. Но, к сожалению, прежний Боргар вернулся лишь в словах. Попавший под колдовской удар Сименсен по-прежнему напоминал беспомощного старика, заплывшего дурным жиром. И в глубине мрачного, холодного взгляда цензора читался страх. Настоящий, непреходящий ужас человека, который внезапно осознал всю бездну своей беспомощности и бесполезности.

Холанн скорчил физиономию, вспоминая слова темного псионика и в целом диалог меж колдунами. При этом счетовод тряс в воздухе графитом, призывая к молчанию, показывая, что пытается думать о важном.

— Тот ... колдун ...ну, который был вторым, — Уве извлекал слова из памяти по одному, как скудный улов из дырявой сети. — Он говорил, что огнеметный колдун совершает измену. И еще что-то про наказание коллегий. Влад? — счетовод обратился к Боргару, прося подсказки, но Сименсен лишь качнул головой.