Последний приют для девственниц

Он не удивился и не смутился, откинулся на спинку кресла и обратил на нее довольный и предвкушающий взор.

— Это возможно, — он сложил на груди руки и сощурил глаза, -Я зайду за вами после ужина.

Его спокойный и мягкий, басовитый голос, его расслабленная уверенность уверяли ее в том, что нет опасности для жизни или здоровья и операция уже не пугала ее. Теперь она думала о ней как о том, что вернет ее к принцу, позволит вновь оказаться рядом с ним. Ради этого она готова была терпеть любую боль

Отобедав и приняв две маленьких голубых таблетки и одну красно-белую пилюлю, она вернулась в свою палату и некоторое время пыталась читать, но мысли о том, является или нет девственницей каждая из появлявшихся на страницах книги женщина отвлекали ее и после того, как выяснилось, что десятилетняя девочка, одна из главных персонажей, каждый день с удовольствием ублажала своих отца и дядю, непредсказуемость стала разрушительной и книга была отброшена. Сидя на кровати, прижавшись спиной к стене, прижав к груди колени и обняв их, она чувствовала себя больной и усталой в этой недоверчивой темноте, она едва не плакала от безысходности, которой не видела причин, ведь будущее, ради которого стоило двигаться и продолжать существование виделось вполне достижимым при наличии определенных усилий и терпеливой настойчивости.

Даже если причиной того состояния и были препараты, которые она принимала, не в ее силах было противостоять их влиянию и она не посмела бы отказаться от них, обмануть и остаться чистой, как пытались то делать некоторые другие пациенты. Ее принц следил за ней, она должна была быть хорошей и послушной, чтобы нравиться ему, выполнять все, что говорят доктора, ведь каждый из них, не исключая и тех, с кем она еще не встречалась, мог оказаться родственником или приближенным его.

Он пришел тогда, когда на улице за окном уже почти не было автомобилей. Тусклый свет коридора ничем не мог помочь ему, он недоуменно озирался, поправляя очки и уже вознамерился уйти, когда она пошевелилась, распрямляя затекшие ноги, заставляя скрипнуть кровать.

Усмехнувшись, он кивнул и она последовала за ним, молча и покорно, ибо видела в нем воплощение воли своего принца. Путь их, как она и ожидала, вел вниз, но по другой лестнице, обнаружившейся за дверью с треснувшим зеленым стеклом. Закручиваясь винтом, гремя железными ступенями, она уходила вниз в окружении темных сырых стен, редкие светильники под синеватыми яйцами абажуров мерцали, издавая пугливый треск, собирая крупные капли в вертикальных бороздах толстого стекла.

Доктор часто останавливался, чтобы отдышаться и тогда она стояла, глядя на его спину, на его вспотевшую волосатую шею. Он ни разу не обернулся к ней, но она была довольна тем, в очередной раз не успевшая привести себя в порядок и выглядевшая хуже, чем ей хотелось бы с растрепанными волосами и

Когда лестница закончилась, узкая черная дверь, окруженная яркими трубками ламп, открылась перед ними. В этой маленькой комнате, где стены были зеленой квадратной плиткой, а пол — гладкой блестящей чернотой, возле правой стены стоял белый комод, а напротив него — трюмо с большим зеркалом, окруженным лампами, из которых лишь немногие продолжали верить в электрический свет. Круглый кожаный табурет перед ним высоко поднимался на тонкой стали и на него положил доктор то, что достал из верхнего ящика комода. Взглянув на нее так, что она на мгновение усомнилась в собственных намерениях, в том, достаточно ли будет у нее сил и воли совершить задуманное, он вышел в другую дверь, оставив ее в гудящей, искрящейся тишине.

Она видела такую одежду только в тех фильмах, которые считала непристойными и смотрела тайком, когда была уверена, что родители и сестра не вернутся долго, позволяя ей любое смятение в роскошных фантазиях. Опасность заключалась в том, что, глядя на сцены страстного насилия она впадала в оглушающее забвение, погружалась в колдовской транс, вырывавший из нее бессвязные слова, нередко не имевшие отношение ни к одному из языков этого мира и она боялась, что кто-нибудь застанет ее за этим и сочтет безумной и снова отправит к дотошным докторам.

Теперь она только усмехалась, вспоминая те свои никчемные страхи. Озираясь, боясь, что доктор войдет и застанет ее без одежды, находя в том неприятное лишь потому, что только принц должен был видеть ее наготу, она стянула с себя джемпер и джинсы, облачилась в черный, с красными лифом и вертикальными полосами топ из сочащегося маслянистым блеском латекса и короткие, облегающие черные шорты с серебристыми пятиконечными звездами на ягодицах. Черные чулки и оставившие пальцы свободными перчатки, туфли с блестящими каблуками и странный, прохладный аромат удивляли ее, она не понимала, почему в этом волшебном царстве любили сетки и кружева, латекс и сталь, но признавала в том очаровательную гниль порока и улыбалась, слизывая ее со своих одурманенных фантазий и цепных сновидений. Так было угодно, так было приятнее этим удивительным существам и для того, чтобы угодить им и приблизиться к своему принцу она готова была на любой из тех поступков, какие ранее показались бы ей возможными только для ее двойника.

Чувствуя себя совершающей злодеяние и возбуждаясь от того, бросив еще один взгляд на дверь, за которой скрылся доктор, она прильнула к зеркалу, вцепилась в разбросанную под ним косметику, нанося алую помаду на губы, черные с золотистыми блестками тени на веки, румянами ублажая щеки, жадной тушью обводя глаза, наклеивая ресницы вдвое длиннее собственных.

Посмотрев на себя в зеркало, последний раз пригладив разделенные прямым пробором, который так шел ей, волосы, она подошла к двери и прислушалась, глядя на ее круглую стальную ручку и волнистое в ней, искаженное отражение. Ей ничего не удалось услышать, ничего не смогла она почувствовать и в любых других обстоятельствах она поверила бы, что за дверью той пустота, ласковая и уродливая пустота гнетущего бытия.

Осторожно повернув ручку, она толкнула дверь и открыла ее, вторгаясь в оранжевый туманный полумрак.

Влажный, пряный, удушливый, слоистый воздух старательно вбирал в себя свет нескольких тусклых ламп и посреди маленькой круглой комнаты на каменной плите, поддерживаемой фигурами клыкастых возбужденных существ сидело создание, в безмятежности которого скупая таилась угроза.

Почти бесформенное и мягкое, кажущееся состоящим из одного лишь жира под плотной кожей, оно было неподвижно, блаженной улыбкой уродуя свое и без того чрезмерно широкое лицо. Большие глаза, закрытые лишенными ресниц веками, ни малейшего не совершали движения, приплюснутая голова с несколькими длинными бесцветными волосками казалась слишком большой для маленького тела, тонкие, пульсирующие гофрированные черные трубки тянулись от нее к потолку и только выпуклый, неровный, покрытый бесформенными темными пятнами живот с черной гнилой вмятиной пупа мог сравниться с ней в размером. А под ним, между коротких, полных младенческих ножек, вздымался длинный и толстый член, на выпуклых венах которого расцвели татуировки роз и лилий, напряженный и покачивающийся, распространяющий вокруг себя ощущение непревосходимой лавандовой мощи.

Закрыв за собой дверь, она некоторое время стояла, прижимая к ней ладони, боясь оставить ее и понимая, что как только сделает это, любое возвращение станет немыслимым. Здесь, в этой больнице, никогда и ни в чем не было пути назад и восстановление невинности было лишь новым началом, ведь даже вновь получив плеву та, кто однажды почувствовала в себе мужскую плоть, никогда не забудет об этом.

— Кто это? — подойдя к замершему перед существом доктору, она встала слева от него.

— Это Великий Анацефал, брат нашего драгоценного принца, — доктор достал из кармана халата носовой платок и протер им запотевшие очки, -Он и вернет тебе девственность.

— Как? — она с сомнением посмотрела на отвратительное существо, не ставшее для нее более привлекательным даже после того, как она узнала о его восхитительном родстве. Только жалость и восторженное отвращение стали новыми в ее отношении к нему и как не убеждала она себя в том, что почтение и покорность должны быть ею в присутствии его, ничем подобным не могла стать.

— Вкуси его семя и девственность вернется к тебе. — он вернул очки на переносицу и, сложив руки на груди, выжидающе воззрился на нее.

Медленно повернув голову, она посмотрела на существо, замершее в небесном покое, ртутной тяжестью билась кровь в напряженном члене, блаженная отрешенность взывала к золотистым цветам. Крупная круглая головка, темная, с глубокой темнотой посредине покачивалась и манила, гипнотизировала и благоухала, обещая неслыханные удовольствия.

Она подошла поближе и наклонилась, всматриваясь в нее, в неровности и впадинки на ее поверхности, протянула руку и коснулась ее кончиками пальцев, ощутив от того слабое, колючее жжение электричества. Впервые она прикоснулась к мужскому члену и почувствовала руками его неистребимую твердость. Удивительное, волнующее, возбуждающее ощущение, подобное первому вдоху, первому глотку алкоголя, первому разочарованию, разрушительное и незыблемое, въедающееся в память утренней болью, впивающееся в сновидения призрачным острием. Не отрывая взгляда от своих пальцев, удивляясь тому, что делали они, едва ли и половину сохраняя воли, она обхватила ими упругий ствол и направила их вниз, к основанию его, чтобы затем медленно поднять и вновь опустить. Существо оставалось неподвижным и даже дыхания не было в нем.

— Нет, нет, нет! — доктор позади нее кашлянул и цокнул языком, -Не так, не так! Он так не любит.

— Как же он любит? — выпрямившись, она развернулась к мужчине.

— Ему понравятся ваши губки, — он сам облизнулся при этом и она не поняла, относилось ли то к ней, вызывающей у него вожделение или же сам он не однажды припадал к этой гордой твердыне.

Повернувшись к Великому Анацефалу, она, не отнимая руки от его члена, всмотрелась в невозмутимый царственный лик. Прикоснуться губами к его мужской плоти казалось ей деянием слишком смелым и пугающим, чрезмерно дерзким, граничащим с неким неопределимым, хаотическим и всепоглощающим бунтом, за которым следует жестокая, смеющаяся, подвывающая свобода, почти неотличимая от вседозволяющего, искреннего, чистого и совершенного безумия.

— Я...-она почувствовала, как слезы отчаяния жгут ее глаза, -Я не могу...

— Ну же, моя дорогая...-он ласково положил руки на ее плечи, без каких-либо иных, кроме успокоения и ободрения, намерений в том, — всего лишь несколько глотков и вы снова сможете претендовать на внимание нашего принца.

Она покачала головой в упорствующем сомнении. Ей не было известно, в каких отношениях ее принц состоит со своим братом и одобрит ли он подобную близость. Быть может, он будет рад поделиться с ним удовольствием или сочтет это омерзительной изменой. Ирина задумчиво подняла глаза к светильникам на стенах, глубоко вдыхая дымный смрад. Ей казалось странным, что путь к объятиям ее принца лежит через измену ему, но ничего иного она не могла себе предложить. Найдя решимость в воспоминаниях о своих немногих победах и достижениях, большинство из которых были похвалами учителей и родителей, инкрустированными теми немногими комплиментами, коих она успела удостоиться в своей жизни, она опустилась на колени, обеими руками сжимая твердую плоть и направляя ее к своему лицу. В то мгновение, когда губы ее прикоснулись к упругой головке, она подумала о том, что доктор может и обманывать ее, что все это некий хитроумный план, задуманный, быть может, лотосоокой Еленой или иной неведомой соперницей, но возможность могла исчезнуть и потому она не остановила себя.

Ей пришлось раскрыть рот так широко, как только могла она, чтобы обнять губами солоноватую головку и вкус этот показался ей приятным. Она боялась, что испытает отвращение, что почувствует тошноту, но вместо этого невольно вспомнила все самое вкусное, что доводилось пробовать, эклеры с клубничным кремом, фруктовый лед, белый шоколад, неоновое киви. Кончиком языка она прикоснулась к головке и глаза ее безвольно закрылись. Только горячая твердость сохранилась в ее мироздании, одна только эта трепещущая плоть держала на себе всю реальность, за которой не было ни галлюцинаций ни иллюзий, ибо вобрала она все их праздные неуверенности и слабоумные заблуждения.

Она видела, она знала, что должна делать и губы ее медленно двинулись, оставляя помаду на бледной коже Анацефала. Удивленная, она почувствовала, что гордится совершаемым, приближавшим ее к идеалу женщины, способной, готовой и умеющей доставить удовольствие мужчине, знающей все способы и разновидности того занятия, ни перед чем не испытывающей смятения, смущения или страха. Ее принц будет доволен, если только не узнает о том, что она делала с его братом или не придаст тому значение. Едва ли есть что-либо здесь, чего он не знает, что не становится известно ему. Власть его беспредельна на территории этой больницы, а быть может, распространяется и за пределы ее, она справедлива и чиста, никто и никогда и не помышлял о том, чтобы сопротивляться ей, переворот или революция немыслимы здесь, где сам правитель проповедует свободомыслие и неугомонное удовольствие.

Вспоминая роскошных умелых женщин из тех фильмов, что смотрела тайком, она погрузила так много мужской плоти в рот, как смогла, продолжая до тех пор, пока не почувствовала рвотный рефлекс, пока головка не уперлась в горло, затрудняя дыхание и лишая, как казалось, навсегда, голоса. Медленно, с довольством от выполненного долга, с облечением избавившись от удушающего давления, она направила свои губы обратно к головке, впилась в нее долгим, текучим, сосущим поцелуем и оторвалась с горделивым видом , протянув обвисшую, блестящую, нехотя разорвавшуюся паутинку слюны.

— Так ему нравится? — подняв голову, она обернулась к доктору, стоявшему позади нее, сложив на груди руки.

— Я думаю, да. — после мгновения оценивающего размышления ответил он и она вернулась к своему занятию, высунув язычок, впиваясь им в углубление на головке, окружая ее давлением ласки, чувствуя себя прекрасной преступницей, нарушившей правила мира, из которого посчастливилось сбежать. Она не сомневалась, что все ее подруги и родственники отреклись бы от нее, сочли бы ее отвратительной и грязной, если бы увидели, что она делает, если бы узнали об этом, если бы она рассказала им. И она не знала, сможет ли сохранить это в тайне, достаточно ли у нее силы воли, чтобы сдержать откровения о подвигах тех, когда окажется она перед подругами своими, чтобы не насладиться их испуганными и завистливыми взглядами, ведь она знала, что никто из них никогда не делал ничего подобного и почти все они, оскопленные приличиями, считали это запретным и недостойным.

Ей было жаль их.

Она вернула свои губы горячей твердыне, она снова скользила ими к основанию члена, чувствуя, как течет по подбородку слюна и постепенно все то, что сперва казалось тяжелой болью становилось навязчивым наслаждением. И теперь она сладко задерживала дыхание, когда головка упиралась в ее горло, прижимала к ней язык и успевала следить за доктором, ходившим вокруг нее, опасаясь только того, что ресницы отклеятся, упадут и испачкают этот блестящий гладкий пол.