Созерцающие путь

— Это кто такие? — поинтересовался я у товарищей, изумлённый видом процессии.

— Серые Псы, — процедил сквозь зубы Тёртый, метнув на них колючий взгляд.

— Что ещё за Серые Псы? — снова спросил я, хотя название показалось мне очень знакомым.

— Государственный Сыск Великой Бабиллской империи, — пояснил Чернявый.

— Что же они тут забыли? — встрял уже Торба.

— Запомни: эти никогда, ничего и никого не забывают. Ни тут, ни там, ни где-то ещё... — ответил ему Тёртый.

— Если мы, допустим, воюем с внешними врагами Империи, — продолжал объяснять Чернявый, — то эти борются с врагами внутренними. Выискивают недовольных и изменников, а также крамольников, вредящих государственной системе.

— Даже здесь, в чужой стране? Даже во время войны? — удивился Торба.

— Выходит, зачем-то понадобились они здесь Империи, — сделал вывод Чернявый.

— Может, они ищут вредителей, которые расхолаживают нашу армию? — пошутил я не самым лучшим образом.

— Удивительное дело, — продолжал бурчать Тёртый. — Обычно эти трусливые крысы носа не высовывают из имперских городов. Им куда удобнее вершить свои мерзкие делишки в глубоком тылу. А тут ведь самый что ни на есть фронт...

— Не знаю, трусливы они или нет, — ответил Чернявый, — но они пользуются неограниченной властью, данной им императором. Перед ними даже бывалые генералы трепещут.

Вскоре последние повозки серой процессии скрылись за углом. Но грохот оттуда слышался ещё долго.

* * *

Прибытие многочисленных отрядов Серых Псов имело для туземцев са-мые печальные последствия. А в особенности для местной религии, привер-женцами которой было почти всё население. Быстро освоившись, они приня-лись вершить дела, ради которых их сюда прислали. Как исполнителям верховной власти Империи, у них были полномочия делать здесь всё, что заблагорассудиться. Они в первую очередь занялись религиозными во-просами.

Мессианская вера была объявлена набором нелепостей и вымыслов, при посредстве которой северные попы-сектанты многие века дурили людям головы, отвращая паству от поклонения Великим Богам и приравненным к ним их земным наместникам — представителям императорской династии. Говорили, что она глубоко враждебна интересам Империи, чьими вассалами, независимо от здешней государственной системы, оставался мест-ный народ. В результате её объявили вне закона, а всех, кто поддерживал это вредное религиозное течение, равно как и его духовных лидеров, — врагами Великой Бабиллской империи, подлежащими безусловному изничтожению.

По приказу начальников Государственного Сыска начали рушить храмы и набатные башни во всех захваченных городах и селениях. Взамен них туземным жителям милостью императора разрешалось строить на центральных площадях кумирни для божественной династии — Истинных Светочей и Наместников Небес. Специально для этого на длинных повозках везли немалое количество деревянных идолов. Их сопровождала целая армия волхвов.

Теперь в каждом городе и селенье нас встречали плач и стенания. Местных священников и тех, кто противился разрушению храмов, развешивали на деревьях вверх ногами. При здешнем холоде они мучились не слишком долго. Всё чаще Серые Псы применяли к врагам Империи древнюю, почти совсем забытую казнь: распятие на столбе с перекладиной или деревянном щите. Они зачем-то решили ввести её здесь в практику. Вдоль дорог теперь десятками торчали столбы с мертвецами. Мороз убивал их быстрее, чем предусматривал такой вид умерщвления, но казни всё равно продолжались.

Нередко среди караемых оказывались и солдаты имперской армии, ули-чённые или заподозренные в государственном преступлении. При этом пре-ступным могли счесть даже высказанное вслух недовольство начальством. Иной раз ляпнет кто-нибудь что-нибудь, причём среди своих же товарищей, — назавтра и его волокут к дознавателям. А там, если даже ты позабыл, в чём и когда провинился перед Империей, тебе помогут это вспомнить. Есть много способов и много инструментов. Нечеловеческие вопли, доносящиеся иной раз из пыточных застенков — в походных условиях они не всегда имели достаточную звукоизоляцию, — заставляли вздрагивать даже бывалых ветеранов.

Люди сделались осторожными и подозрительными, даже в кругу друзей предпочитали помалкивать, предполагая едва ли не в каждом доносчика. Ко-мандование было недовольно — ведь сама суть армии подразумевает солдатское товарищество. Но с Государственным Сыском опасались связываться даже высшие командиры, а те, упиваясь властью и безнаказанностью, продолжали лютовать во славу Империи.

* * *

Чувствовалось приближение весны. Светлое время сделалось длиннее, солнце стало заметно припекать. С ветвей и крыш зазвенели первые капели, вокруг деревьев и столбов просел снег. Защебетали птички, радуясь ранней оттепели.

Через две декады после большого сражения мы, наконец, увидели столицу северян. Высокая стена из серого камня, воздвигнутая, похоже, не так давно, защищала огромный город со всех сторон. Из-за неё выглядывали крыши многоэтажных зданий. Многие из них сверкали на солнце то медью, то лужёной жестью. Над городом плыл тревожный медный гул. Звон набатов множился многоголосым эхом. Трезвонили, ясно, не от хорошей жизни.

Наша армия обложила вражескую столицу с юга. Северную же её сторону, помимо стены и высокого берега, защищала река, так и не замёрзшая посередине. Форсировать её в это время года было весьма проблематично. Тем более что северяне уничтожили все мосты и переправы далеко вверх и вниз по течению. Становилось ясно, что наскоком этот город не возьмёшь: самоходы ведь не могут перелезть через стену. Началась обстоятельная подготовка к штурму.

Дни и ночи в лагере стучали молотки и топоры. Визжали и пыхтели паровые лесопильни, быстро собранные из частей, привезённых в обозе. Готовились стенобитные машины, сколачивались штурмовые башни. Материал был местный: напрочь вырубили окрестные рощицы и разобрали дома в ближних селеньях. На специально отведённом участке лагеря имперские инженеры с многочисленными бригадами сборщиков трудились над металлическими каркасами огромных аэроскафов.

Командование, памятуя о ямах-ловушках у Нотгема, решило проверить пространство до городской стены с помощью дальнобойных катапульт. Методично, пядь за пядью земля выжигалась, а потом ещё усеивалась увесистыми камнями и литыми ядрами. Заодно доставалось и неприятельским укреплениям, но на излёте тяжёлые снаряды не причиняли каменной кладке ощутимого ущерба. Стены только сделались из серых чёрными: закоптились в дыме от кугелей.

Оттуда нам почти никогда не отвечали. Лишь по ночам прожектора с обеих сторон обшаривали яркими лучами тёмное, основательно прожарен-ное поле.

* * *

Лагерь осаждавших раскинулся перед городом едва ли не до горизонта. Из бойниц дозорной башни я видел его, как на ладони. Картина открывалась неутешительная: имперская армия числом более полумиллиона встала у самого моего порога, под стенами родного Мэйдла. Сутками напролёт кипит там работа: что-то сколачивают, собирают, перетаскивают. Ясно, что скоро быть штурму.

Со стыдом и болью вспоминалось, как месяц назад я горделиво уводил отсюда для генерального сражения почти миллионную армию, а назад привёл менее двухсот тысяч. Вернулся, как побитая собака, в свою конуру зализывать раны. Поле близ Стэна стало красным от крови тех, кто отдал жизнь за Сэксондию. А кости павших ещё долго будут устилать там землю, напоминая о позорном поражении. В результате этой бойни количество вдов и сирот сильно возросло по всей стране. Сколько матерей теперь будут безутешно оплакивать своих сыновей?

Основную массу погибших составили ополченцы. Плохо вооружённые и ещё хуже обученные. Словом, малоценный расходный материал, который военачальники бездарно бросили в самое пекло, и который, опять же вследствие бездарной тактики, стал одной из причин поражения. Артиллерия — и отечественного, и прэндийского производства — вся досталась врагу. Королевская конница была разбита наголову: из боя вернулись около пятнадцати тысяч всадников. Более-менее радовало, что уцелела почти вся регулярная пехота — сто тридцать тысяч без малого, но это лишь потому, что в битве они почти не участвовали: побежавший авангард буквально вынудил их отойти с позиции. Ополченцев удалось вернуть в строй не более пятидесяти тысяч. Остальные, кто не полёг, рассеялась по округе, просто не желая больше воевать.

Здесь же всё готово к обороне. На защиту родного города готов встать буквально каждый, тем более что отступать дальше некуда. Если уж тут не выстоим — пропало всё королевство. В особом месте на берегу реки в северном районе столицы ждали понтоны и прочие части нескольких на-плавных мостов. Они понадобятся для переправы сюда подкрепления или, на самый худший случай, для нас самих, чтобы покинуть Мэйдл.

— Есть ли вести от наших союзников? — спросил я своего первого советника.

— Ваше величество, полтораста тысяч отборных солдат уже пересекли границу на севере, — доложил он. — Сто тысяч, обещанных из Прэндии, и не менее пятидесяти тысяч гэллтонцев вскоре пополнят наше войско.

— А как прошла вторичная мобилизация? Что ещё могут дать нам север-ные города?

— Северные города выставляют до двухсот тысяч пехоты. Это части гарнизонов и добровольцы из обывателей.

— Вместе выходит около трёхсот пятидесяти тысяч, — подытожил я.

— Совершенно верно, ваше величество.

— И где планируется соединение наших и союзных сил?

— Оптимальным признано место возле Фриберга. Оттуда армия двинется к столице.

— Только бы они подоспели вовремя! Выстоит ли город до той поры?

— Думаю, выстоит. Стены крепки, защитников хватает. Горожане готовы до последнего отстаивать Мэйдл. Артиллерия и стрелковые механизмы на стенах приведены в полную готовность. Найдутся и кое-какие сюрпризы для неприятеля.

— Только бы враг не решился форсировать реку, чтобы захватить плацдарм на другом берегу. Тогда столица окажется в полном окружении.

— С каждым днём им всё труднее будет это сделать. Близится весна, а зима в этом году выдалась необычайно снежной. С половодьем река для них станет совершенно непреодолимой.

— Значит, время и природа на нашей стороне?

— Да, ваше величество. Хотя мне кажется, что имперцы не склонны разделять свою армию. Они надеются покончить с нами прямым штурмом.

— Хорошо. За крепкими стенами ещё можно оборониться, а на открытом пространстве они нас одолеют. Остаётся только надеяться на скорую помощь с севера.

Я отвернулся от бойницы и пошёл к выходу, сопровождаемый свитой, от которой в последние дни мне некуда было деться.

* * *

В приёмном зале дворца странствующие музыканты пытались развлечь меня. Концерт малоизвестных артистов — довольно редкое явление в королевской резиденции. Честно сказать, не до музыки мне было, но настояли придворные из ближнего круга, ссылаясь на необходимость немного развеяться.

Сидя в окружении свиты, я слушал, как нежно плачут цитры, как протяжно им вторят флейты. Старинная музыка чаровала: простота сочеталась в ней с какой-то запредельностью. И не хочешь, заслушаешься.

Потом из-за спин музыкантов вышла стройная медноволосая девушка в белом платье, совсем ещё юная. Вышла и запела высоким чистым голосом, который своими переливами походил на дружную весёлую капель.

Весь простор страны прекрасной

Тенью чёрною накрыт.

Под пятой железной властной

Твердь пылает и дрожит.

Встань, воитель славный, смело,

Заслони нас от врага.

Защити страну и веру,

И не дрогнет пусть рука!

Бродят бледными тенями

Павших призраки вокруг.

Отомстить на поле брани

Призывает мёртвых круг.

Голос её, казавшийся поначалу несколько робким, с каждой фразой становился всё звонче и сильнее, отдавался эхом под сводами обширного зала. Куплеты были томительны и протяжны, но припев — яростный, взрывной.

Встань, воитель славный, смело,

Заслони нас от врага.

Защити страну и веру,

И не дрогнет пусть рука!

В мыслях каждого — тревога,

Сердце холодом студит.

Молим неустанно Бога

Край родной освободить.

Встань, воитель славный, смело,

Заслони нас от врага.

Защити страну и веру,

И не дрогнет пусть рука!

В сердце больно кольнуло: девушка напомнила мне Мэринду, которая в совсем ещё недавние счастливые времена, перебирая тонкими пальцами нежно звенящие струны, наполняла наш маленький мирок то весельем, то грустью своих песен. Она часто сочиняла собственные песни в основном о любви и о нашей с нею любви тоже. Пела их таким же серебристым голосом. Как же мне хотелось услышать её снова, прижаться к ней, забыться, раствориться в нашем уединении!

Я и не заметил, как из глаза выкатилась слеза, защекотала щёку влажным ручейком. Как бы невзначай поднял руку и смахнул её рукавом. Невольные воспоминания захватили меня, но я продолжал делать вид, что внимательно слушаю.

Тяжело народ страдает,

Всем невмочь под игом жить.

Млад и стар в слезах взывают

Их от напасти укрыть.

Встань, воитель славный, смело,

Заслони нас от врага.

Защити страну и веру,

И не дрогнет пусть рука!

Крепко стисни меч свой верный,

И пошли вперёд коня.

В ратный час спеши на дело,

Вся надежда — на тебя!

Встань, воитель славный, смело,

Заслони нас от врага.

Защити страну и веру,

И не дрогнет пусть рука!

Музыка смолкла. Оркестранты начали раскланиваться под рукоплескания немногочисленной публики. Я встал и неспешно подошел к оробевшей вдруг певунье. Молча улыбнулся ей. В ответ получил несмелую улыбку и глубокий реверанс. Потом, повинуясь внезапному порыву, взял её за плечи и тронул губами бледный прохладный лоб. Тонкий аромат на мгновение вскружил мне голову.

— Твой дивный голос очаровал меня! — громко, чтобы все слышали, сказал я. — Отныне можете выступать в королевском театре!

Музыканты, не уставая кланяться, наперебой благодарили милостивого монарха, девушка же потупилась и молчала.

Я повернулся к церемониймейстеру.

— Достойно награди артистов за представление, — наказал я ему и вышел из зала.

* * *

В последнее время я часто навещал своего духовного наставника, как никогда нуждаясь в его поддержке. В эти тяжкие для Мэйдла дни Великий Храм Единого переполнялся народом. Люди просили защиты у Всевышнего, молили о спасении от язычников, осадивших родной город. Жутко им было жить под угрозой безжалостного натиска.

У Его Святейшества дел хватало. Как, впрочем, и всегда. Несмотря на почтенный возраст, он сам вёл почти все службы, считая своей прямой обязанностью лично поддерживать прихожан в трудный час. С первого взгляда видно было, как он измотан. Но мне он всегда бывал рад и охотно со мною беседовал.

Как-то раз мы вдвоём прогуливались по заднему двору храма. Весна набирала силу, почти каждый день был солнечным. Ласковый ветерок обдувал наши лица, доносил до нас особенный запах тающего снега. Во время беседы я рассказал ему о странной грёзе, что привиделась мне в минуту смертельной слабости у одра любимой.