Волкодав

— Куда?

— Представь, там открывается новое представительство монгов и я буду младшим сотрудником. Чем не жизнь?

— Да... это опасно.

— Если хочешь, то я все знаю и о тебе, и обо мне, и обо всех наших несчастных процентах аномалии, но на Марсе не проверяют медицинские карты генотологически! При чем направление мне подпишет сам Лунный Герольд.

— Герольд? Это точно? Это все меняет.

Звен выглядел лучше. Люди, не знавшие его, никогда не видевшие его истощенного тела, осунувшегося лица, бледных, потрескавшихся губ, вдавленных голоданием глаз, не отыскали бы в тогдашнем Звене ни крупицы здоровья и счастья. Но я то, видевший его буквально умирающего от недоедания, находил в нем спокойствие и выздоровление.

— ТЫ... — я не мог спросить его открытым текстом об его попытке самоубийства, а он не хотел мне помочь: ты ведь будешь в порядке?

— Что такое год? Я и не соскучусь по тебе еще!

— Класс! Меня даже никто не проводит по всем правилам...

Звен вышел в соседнюю комнату, а вернулся с бархатной шкатулкой в руках. В лоне шкатулки грелся круглый камушек с просверленной в центре сквозной дырочкой.

— Что это?

— Это — Звен аккуратно вынул камень и пропустил через него пучок лампадного света: это ледяной шпат. Не правда ли, он просто идеален?

— Да... в этом что-то есть. Это что-то значит?

— Это камень семьи, камень родственных связей... Я хотел бы, что бы ты помнил о Луне, о Малом Пупе, об Яб Пу, о нашей семье...

— Звен, я и так все помню...

— Нет, ты послушай, — он зачем-то полез в стенной армани, что-то там перебирал и оттого голос его то тих, то снова усиливался: послушай меня. Ты улетишь, будешь... страшно сказать, за сколько километров от нас, ото всех... и такая глыба вакуума между тобой и Луной, такая масса... этот шпат, он поможет тебе на Марсе, поможет в космосе, он вернет тебя обратно. Вот.

Звен вытянул откуда-то жесткую кожаную нить и разрезал посередине.

— Вообще-то это шнурок для волос, но он подойдет. Вдень его в камень и носи на шее. Обещаешь?

— Это все смешно, Звен, через год я приеду обратно, но только для того, чтоб уже никогда с Луны не улетать.

О Лунянах много всякого болтают. Нас винят в излишней сентиментальности, некой мягкотелости, но это не правда, что Луняне долг и слезливо прощаются с друг другом. Может это из-за того, что Луняне никогда и не улетают надолго, ведь жизнь вдали мамочки Луны кажется чем-то нереальным и бессмысленным.

Космодром, откуда с Луны ИПД-перевозчики стартуют на Марс, находился в Про Пу. С плацдарма даже были видны лунные пробковые парки, светящиеся в глубокой Лунной ночи.

К каждой пусковой установке, от которой отправлялся перевозчик, вела своя магнитная линия. В карте билета бал магнитный шарик, и он же, взаимодействуя с линией, попискивал, если человек сбивался с курса. От установки исходила какая-то энергия, ощущаемая даже в разряженной атмосфере Луны. Я стоял перед перевозчиком, задрав голову к самому космосу, и думал о том, как полечу на Марс, как буду жить там, как все горести забудутся и уступят место мягкой ностальгии. Я даже не видел носа перевозчика, так высоко он был задран. Мимо шли люди в скаффи, ехали роботы-перевозчики, попискивали шарики, заблудившихся. Мы все готовились отбыть в космос. Над нами всеми висела нюшная Земля и удивлялась, чему мы так рады, вне ее, без нее, не для нее.

Лифт поднял меня к люку и там, молоденькая космо-проводница взяла мой билет.

— Господин Кравец? Первый отсек, пожалуйста.

Я был одет в стандартный скаффи стажеров, серого цвета, с вышитой земноводной черепахой на рукавах.

В первом отсеке, в своих шлюзах, сидели другие стажеры, в тех же серых скаффи, с теми же казенными вещ-пакетами.

— Парни, пристегнулись, — низенький толстячок с длинным тейлом каштановых волос протолкнул себя мимо наших шлюзов: и никто не курит, не пьет и не е. ет мне мозги нытьем.

Парни хмыкнули, а я поймал себя на мысли, что впервые в своей жизни слышу пен-а-нюш в оригинале.

— Да, — толстячок повернулся к нам и погрозил коротким толстым пальцем: для тех х. евых девочек, что не переносят, ничего кроме фигневого лу-русс, заявляю, закрывайте ваши ушки, я крою сильно, но со вкусом.

О! У него был вкус! Он никогда не повторялся, и за первые три часа полета, я выучил добрую часть мужского пен-а-нюша.

— На Марсе, на х.., вам делать нечего без крепкий ядренных слов. Раз герметизация, б..! Пока не выругаешься, никто совей тр. хнутой задницы не поднимет. Монги человека сперли, б..! Пока на х. ен на свой х.. не встанешь, никто искать не пойдет! Макс — это хр. нова планета! Но вы еще увидите!

& nbsp;

Часть 2.

Но Марса мы так и не увидели. ИПД-перевозчик "Тролль" уже 8 часов кружил по орбите Марса, а нас так и не принимали.

— Полетели обратно!, — вопили стажеры.

— У них там, наверное, опять или кемпинг взорвался, или монги их зарезали.

— Марс — гиблое место; но там прикольно: никто не проверят мед. карты, а шлю там...

— Марс не так уж и плох. Луна, конечно, ни с чем не сравнится, но на Марсе стажировку пройти — раз плюнуть.

— Сюда вообще по блату всех шлют. Год за три, кому мало?

На рубеже восьмого часа пребывания в подвешенном состоянии, появился раскрасневшийся толстячок.

— Хана, парни, на Марс опять инфекцию завезли. В спальном кемпинге сегодня пятерых отправили.

— В больничный кемпинг?

— Х.. ня тебе, а не больница. В крематорий их отправили. Умерли все.

Все замолчали.

— Так мы теперь домой?

— А ты стажер не возникай, куда пошлют, туда и задницу потащишь.

Наконец перевозчик тронулся. Мы неслись сквозь пространство, считая минуты, но прошло еще около суток, прежде чем объявили, что нам пора на выход.

— А мы где?

— Не твое х.. во дело, стажерчик, шевели ножками.

— Ребят, это не планета, не было перегрузки.

— Небось перевалочный пункт какой.

— Или спутник.

Мы одели свои вещ-пакеты, захлопнули было забрала скаффи, но толстячок замахал ручками:

— Шлемушки можете не задраивать, мы влетели прямо в грот.

Узкий коридор вел куда-то вверх и вверх, мы преодолевали один поворот за другим. Вскоре, стали показываться первые люди. И они не были походи на нас. Ни на ком из них не было скаффи. Ни на ком из них не было стваров. Они были одеты в то, что на Луне никогда не носят: раздельные ботинки, тканевые рубашки с короткими рукавами. Они выглядели так, как Луняне не выглядят никогда. У них была темная кожа и темные волосы, у многих были загорелые шея и руки.

Эти люди смотрели на нас точно так, как мы на них: с любопытством, с недоверием, с непониманием. Высокий мужчина со странными круглыми стеклами на носу показал на нас пальцем, две девушки, прошедшие мимо, засмеялись и обернулись нам вслед. Мы казались этим людям смешными, такими же они казались и нам.

Мужчина, стоявший возле одного из щитков, обернулся к нам спиной, и мы увидели, что у него на затылке... на его затылке... не было тейла. У мужчины была короткая стрижка волос и плотная загоревшая шея. Люди были плотнее нас, они были, в среднем, ниже нас.

— Я знаю, где мы, — я остановился и снял свой вещ-пакет: запасной скаффи, идентификатор, магнитные паспорта, гростерные карточки: нам не пригодятся эти вещи. Можете оставить.

— Ну и где же мы:

— Мы в единственном месте, где люди имеют загорелую кожу, не носят герметичную одежду и стригут волосы — мы на орбите Земли.

Как описать чувства Лунянина, попавшего неожиданно на землю? Представьте, что во время войны, вместо высадки в тыл, вас забрасывают на линию фронта, причем со стороны неприятеля. У вас нет оружия, нет систем связи, зато у вас написано на лбу, что вы враг. Что вы будете делать, если в плен вас брать никто не собирается? Вы будете сидеть в бункере? В окопе? Нет, вы будете в шоке, в глубочайшем шоке.

— Стажеры, — мы наконец дошли до приемника-распределителя: я офицер Штанько. На мои вопросы вы должны отвечать: "да, господин офицер" или "нет, господин офицер"; вопросы задавать нельзя, из строя выходить запрещается.

Вообще-то мы не стояли в строю, а, сбившись кучей, исподлобья смотрели на офицера.

— Вы прибыли на биостанцию Земля-29. Вам предстоит пройти дезинфекцию и идентификацию личности. У всех у вас на руках мед карты?

Мы молчали. Он повторил вопрос. Мы молчали. Это не было вызовом. Это был шок.

— Господин офицер, у парней все в полном порядке, мед карты, вся фигня.

— Отвечать "да, господин офицер" или "нет, господин офицер".

Толстяк облизал губы и попробовал снова:

— Да, господин офицер, я же говорю, вся фигня у них имеется.

— Отставить, — офицер нажал на кнопку, и нам на встречу вышло человек шесть в темно-зеленой форме с нашивками.

— Это ваши командиры, стажеры. Подчиняйтесь им безоговорочно. Перед отправкой на Землю вы в их власти, любой проступок будет наказываться с их распоряжения.

— Все понятно?

Мы молчали.

— Кравец, — офицер Митрович рассматривал мои документы: Кравец, какой е.. ни фени ты делаешь на Земле-29.

Если сказать, что я остолбенел, это значило бы вообще ничего не сказать:

— Я прибыл для прохождения стажировки, господин...

— Митрович, господин Митрович. Если я не ошибаюсь, Лунного Герольда зовут Иван Кравец.

— Иван Александрович.

— Без х. язницы. Кравецам полагается жить на вашей мамочке Луне, радоваться жизни и в ус не дуть ни о каких стажировках.

— Мы не родственники.

— Что?

— Мы однофамильцы.

— Ожидается, что я замру в хр. новом удивлении? Ни х... Хотя это твое дело, играть или не играть в мужественного партизана.

— Однако на Земле фамилии регистрируются по отцовской линии. Фамилия отца?

— Прудников.

— А кого-нибудь не из элиты у тебя в предках не был?

— У моего дедушки фамилия Егоров.

— Во! Это вещь! Еще хорошо бы, если бы он не был ни доктором, ни учителем, и никаких хистрографов!

— Он механик, на оборотней стороне Луны.

— Так и запишем. Элита нам здесь не к чему. Без надобности. Такс-с-с... Егоров Алексей.

В спальном боксе было сыро и пахло грязью. Я тогда впервые почувствовал эту вонь, но теперь я это уже никогда не забуду.

— Во влипли, — с нижнего яруса койки раздался мальчишеский голос.

— Да...

— Это же надо, — кажется, он всхлипывал: я надеялся посидеть на Марсе, привинчивая болтики к кухонным столам. А теперь Земля, три года...

— Три? Это точно?

— Нет, если ты нарушишь закон, то больше.

Ледяной шпат холодил шею и напоминал том, что меня ждут на Луне, но 3 года!

— Тебя как звать то?

— Петей, — голос снизу выдал хриплую нотку.

— Алексей.

— Влипли мы с тобой, Алексей.

На утренней перекличке не досчитались одного стажера. Позже выяснится, что он сбежал, заплатив толстяку припрятанными за подкладкой ствара алменьями.

— Везе! — зашептали сзади, и про себя сказал я.

— А сегодня драить боксы, — офицер Штанько забрал у нас мед карты и удалился.

— Чего есть давали видели?

— А чего?

— Чего-чего, баланда такая, а в височке рядом кровь.

— Чего? А не заливаешь?

— Я потомственный Лунянин!

— Извини, так что мы все...

Мы никогда не видели бычьей крови, мы даже не знали, что ее можно пить, мы просто приняли ее за соус...

К концу дня желудки схватило практически у всех. Мой сосед по комнате, Игнатов Петр, еще два дня лежал в мед отсеке, мучаясь не столько физически, сколько психически. А Женьку Капустенко, он даже на Луне не ел так называемые мясные кубики (на самом деле состоящие из синтетического белка и злаковых добавок), так вот его не спасли. Организм просто отравился.

Нам ведь тогда ничего не говорили, мы вес больше слухами, да пересудами... но о смерти Капустенко я знаю наверняка. Очень жаль было парня, в школе у него было 90% по диалектике, собирался защищаться на кандидата наук...

— Егоров, — я даже сначала не понял, что это меня: Егоров, а вас я поздравляю. Тесты показывают, ваш организм принял кровь превосходно.

Наверное, это было от шока. Я даже не мог почувствовать отвращения.

— Каков ваш процент аномалий?

— 4, 2.

— Две десятых за что?

— Говорить поздно стал.

— Это хорошо, — станционный доктор выглядел довольным: стажер, который мало говорит и много делает, может пойти далеко.

На ужин давали водянистые белые комочки, и мне сказали, что это творог.

— Да ты не бойся, — офицер Митрович похлопал меня по плечу: творог делают из простокваши.

— Простоквашу прежде убивают?

— Е. ный случай! Парень не знает, что такое простокваша. Это типа воды, только вкуснее. И не спрашивай, откуда ее берут: замахаешься объяснять, кто такая корова.

Я молча ел творог, подсознательно отмечая, что он не так уж и плох, и водил глазами по сторонам.

На меня смотрели как... на монга. Опасливо, поджидая подвоха. Меня рассматривали, на меня показывали пальцем.

— говорят, все лунатики гомики.

Если бы меня не отделяла от землян сетка, я бы плюнул в их сторону.

За неделю нашего пребывания на Земле-29, нас называли только Лунатиками.

Драгана Миятовича, после его нападения на офицера (назвавшего его лунатиком), посадили в карцер. Многим позже я буду справляться о его судьбе, но единственное, что станет известно, так это тот факт, что Миятович так никогда и не покинул Землю-29.

У меня текла темная венозная кровь, но об этом я молчал. Пару раз меня тошнило, и шла темная жидкость с сине-красною кровью, полной углекислого газа. Двоих парней за это признали инфицированными и напичкали какими-то микстурами, после этого я видел лишь одного из них, но и у него сильно болел желудок и почки.

— Петь, ты как, отошел? — он лежал на койке, мокрый от пота и слез.

— Я больше не могу, Леха, больше нет сил.

— Можешь, все ты можешь, — я вытер ему лоб и накрыл одеялом.

— Это акклиматизация, пройдет. Потом будешь ухаживать за нюшными девчонками и смеяться.

— Нюшки — все шлю, среди них нет дам.

— Ну, такого не бывает. Не все же так крепко говорят на пен-а-нюш и не чистят зубы.

— Ты тоже заметил? От них так пахнет...

— Земляне по-другому пахнут, это факт. Но это не повод, для того чтобы кричать, я не могу.

— Говорят, они завтра притащат криг, — Петька еще больше потел и в открытую всхлипывал.

— В детстве через меня прошел луч — и ничего.

— Ты тестировался кригом?

— Так вышло, в общем, попался один гумн, а меня так, зацепило. Это даже не больно — просто не приятно что ль. Как будто внутри кто-то лазит.

На утро нас и вправду протащили строем через серый луч крига, неловко стоящего на своих ногах-трубках, и, хотя гумнов среди нас и не оказалось, но приятного в процедуре было мало.

Я потом ходил мокрый как мышь еще два дня, и кожа совсем побелела; у Андрея Чижа волосы выпали, и тело тоже потеряло пигмент; у кого-то рябило в глазах, кого-то тошнило, а Петька снова попал к врачам.