Дотянуться до престола

Справа виднелся рустованный фасад Грановитой палаты с Красным крыльцом, слева возвышались две колокольни: одна деревянная, с резным шатром наверху, вторая каменная, увенчанная золотым куполом с круговой надписью под ним − Иван Великий. Она была столь высокой, что Пьер чуть не свернул шею, пытаясь ее разглядеть.

Впереди открывался вид на два величественных белокаменных собора, а вдали маячила Тайницкая башня с набатным колоколом.

"Вот это да! Все как настоящее! Не иначе, как наши компьютерщики советовались с историками... И ведь как похоже на реальный мир! Видно, "Прорыв" и в самом деле суперкомпьютер..."

Сани остановились перед украшенным фресками входом в церковь Успения, Филимон взял Пьера на руки и поставил на снег. Притоптывая от мороза, они постояли немного, пока Василий давал указания вознице. Вокруг ходили разодетые бояре с женами, стрельцы, посадские, крестьяне. Тут и там слышался стук молотков: Кремль восстанавливали после недавней войны.

В этот раз церковь Успения показалась Пьеру огромной. Когда он так неожиданно появился здесь, было темно, и оценить размеры собора ему не удалось. И лишь теперь он понял, насколько величественным было это место. Пространство разделялось квадратными и круглыми колоннами, поддерживающими высокий сводчатый потолок. С него на цепях свисали громадные паникадила, освещающие все вокруг желтым, слегка мерцающим светом. Гранитные стены, усеянные фигурами святых в золоченых окладах, казались бесконечными. И потолок, и колонны были расписаны сценами из Евангелия. В целом собор производил впечатление строгого и в то же время роскошного величия.

Молящихся было немного, заутреня уже кончилась, человек двадцать стояли перед образами на коленях, и еще столько же служителей готовили церковь к предстоящему Крестному ходу и избранию царя.

Икону Владимирской Богоматери Пьер нашел не сразу. Лишь подойдя к алтарю, где от обилия позолоты слепило глаза, он увидел ее. Встал на колени, перекрестился и принялся ждать, пока отойдут Василий с Филимоном.

Те поначалу стояли за спиной, бормоча молитвы и осеняя себя крестным знамением. Но минут через двадцать начали переглядываться.

− Какой набожный малец-то, − прошептал писарь. − Пойду покамест погляжу, как церковь к Крестному хождению убирают.

− Ступай.

Василий остался приглядывать за малышом, но вскоре ему наскучило стоять без дела. В конце концов, что с Петрушей может случиться в храме, у всех на глазах? И страж отошел, чтобы поставить свечку.

Услышав удаляющиеся шаги, Пьер осторожно огляделся. Вроде бы никто на него не смотрит. Пора. Сердце застучало чаще. Он быстро достал из-за пазухи свернутый трубочкой свиток и, встав на цыпочки, сунул за икону. Оклад был позолоченный, тяжелый, и ему едва хватило сил сделать щель между ним и стеной. Закончив, он снова бухнулся на колени.

Ну, если и это не поможет... Нет, не может быть. Должны они клюнуть, зря, что ли, он этот манускрипт всю ночь рисовал. По крайней мере, толстяк Жюно будет видеть − Пьер сделал все, что мог.

Глава 15

Двумя днями позже из церкви Успения собирался Крестный ход. Заутреню отслужил сам митрополит Казанский Ефрем, местоблюститель Патриаршего престола. И теперь он, высокий, полный, с седой бородой ниже пояса, в ризе из золотой парчи, унизанной жемчугом, и шапке с вытканными ликами святых, стоял с кадилом в руке на специально изготовленном амвоне, покрытом ярко-красным сукном. С двух сторон от него расположились архимандрит Чудова монастыря Аврамий и архимандрит Троице-Сергиевой Лавры Дионисий.

Перед ними в два ряда выстроилось все высшее духовенство с хоругвями. Впереди стояли дьяконы и священники, за ними архимандриты всех значимых монастырей, следом игумены, протопопы соборных и ружных церквей, иноки, певчие. Красные, золотые, серебряные ризы и епитрахили ослепляли своим великолепием.

Остальное пространство церкви занимали празднично одетые бояре, дворяне, посадские, гостинодворцы, стрельцы, казаки, крестьяне. Они стояли плотной толпой, страдая от духоты и с нетерпением ожидая, когда приготовления закончатся, и можно будет выйти на свежий воздух.

Напротив амвона расположился митрополит Крутицкий Иона, нестарый еще человек с жесткими и резкими, словно высеченными из камня, чертами лица. Он по одной принимал иконы, подносимые дьяками, и держал перед Местоблюстителем, пока тот окуривал их кадилом. Сначала шли менее чтимые образа, которые предполагалось нести в Крестном ходе, затем самые почитаемые, и, наконец, очередь дошла до Богоматери Владимирской.

И тут случилась заминка: иноки, снимавшие ее со стены, заметили выпавший из-под оклада свиток. Один из них развернул его, начал читать... и брови поползли вверх от удивления. Перекинувшись несколькими словами с товарищем, он с поклоном подошел к Ионе и что-то шепотом ему сказал, протягивая пергамент. Тот нахмурился, на лице отразилось раздражение.

− Почто чин нарушаешь? − прошипел он еле слышно. − Подавай икону!

Священник растерянно взглянул на него, потом перевел глаза на Ефрема.

− Что такое, братья? − степенно спросил местоблюститель.

− Диво дивное, Владыко, − прошептал священник и протянул ему свиток.

Слегка нахмурившись, − шутка ли, прервали чин каждения в такой момент! − Ефрем взял пергамент и пробежал написанное глазами. И тут же с усилием сглотнул, плечи его дернулись. Он повернулся к Аврамию и Дионисию и коротко приказал:

− Ступайте за мной.

И все трое под удивленными взглядами братии и прихожан скрылись за Царскими вратами алтаря.

Собравшиеся в церкви с недоумением смотрели им вслед. Отродясь такого не бывало! Какое невиданное дело должно случиться, чтоб местоблюститель прервал чин каждения икон? Но поскольку никто не мог ответить на этот вопрос, то все терпеливо ждали, растерянно переглядываясь, перешептываясь и пожимая плечами.

Прошло не менее четверти часа, прежде чем митрополит Ефрем вернулся в сопровождении Аврамия и Дионисия. Лица их были преисполнены благоговения и понимания святости момента. В церкви воцарилась такая тишина, что было слышно, как потрескивают свечи. Откашлявшись, святитель торжественно произнес:

− Братья! Множество чудес свершилось в последние дни вокруг чада, найденного тут, у царских врат. Слава Господу Вседержителю, и меня Он сподобил одно увидать. И теперича сию великую весть я несу вам! Нынче под окладом иконы Заступницы нашей небесной, Богоматери Владимирской нашли мы письмо, кое я полагаю прочесть немедля.

Он помолчал, собираясь с духом, и негромко начал:

− "За грехи великие, царем Иоанном учиненные, прервется семя Рюриковское его сыном. И станут венценосцами Московскими люди безродные, древностью рода не знаменитые, люди подданные и самозваные. И наступят лихие годины, и начнется на Руси смута великая, гибель душевная и телесная, и возжелают бояре самодержца иноземного, и будут ему крест целовать. А мысли иноземные лишь в том будут, чтоб на святой Руси православную веру истребить да латинство проклятое насадить. И в сей страшный час пошлет Богородица, своим покровом земле нашей предстательствующая, дитя невинное, судьбою назначенное умирить государство, и сотворит множество чудес вокруг него. И бысть ему на Руси самодержцем на многие годины, и радеть вседушно о благе земли нашей. А коли, вопреки воле Божественной, на престол злостно вступит иной, так бысть Москве паки в смуте и лихости на многие времена.

Сию грамоту дрожащей рукою начертал я, митрополит Московский Антоний, года 7089, генваря в 20 день. Чаю смерть скорую, и было мне давеча явление Ангела Господнего, и вестно учинилось мне начертанное".

Присутствующие слушали, затаив дыхание. Местоблюститель закончил читать, но еще несколько минут в церкви стояла полная тишина. Люди, потрясенные неожиданной находкой, молчали, прикидывая, сколько же лет эта грамота скрывалась от глаз людских. Видимо, ее время настало лишь сейчас, вот она и показалась.

Потом все зашевелились, задвигались, с разных сторон послышался шепот. Он все нарастал, пока не перерос в уверенные крики:

− Петра на престол!

− Посланца Богородицы царем желаем!

− Уж знаков нам с лихвой дадено!

− Не хотим иных претендентов!

Поднялся оглушительный шум. И церковники, и бояре, и посадские что-то вопили, требовали, размахивая руками. Даже те, кто еще вчера сам мечтал о троне, сейчас выкрикивали имя Петра.

Ефрем поднял руку, призывая всех к молчанию. Потребовалось довольно много времени, чтобы шум стих. Наконец Местоблюститель провозгласил:

− Блаженной памяти митрополит Антоний, почивший многие годы назад, из глубины времен ясно узрел то, что ныне учинится. А мы с вами, аки слепые котята, не увидели, и чуть было не свершили ошибки великой. Мы радели о Крестном хождении, дабы Господь просветлил наш разум, и Он дал нам сведать свою волю. Так обойдем же в благодарствие Кремль-город, и будет же, яко писано, что изберет Земский собор самодержцем русским чадо именем Петр!

Множество радостных голосов стало ему ответом.

Забравшись на лавку, Пьер смотрел в оконце на Кремлевскую башню, когда услышал вдали колокольный звон. Немного позже послышался необычный заунывный гул, он делался все громче, словно волной накатывая на палаты Шереметева, и вскоре стало понятно, что это молебен, который поют множество голосов.

Такое было Пьеру в новинку, и он, неуклюже соскочив с лавки, бросился в сени: лишь оттуда через маленькое оконце можно было увидеть Житничную улицу и главные ворота двора.

Василий, Филимон и еще два охранника, приставленные несколько дней назад Шереметевым, уже толпились у окна, пытаясь хоть что-то разглядеть.

− Никак Крестное хождение, − предположил один из стражей.

− Не, − возразил писарь, − оно ж утрась было. Ноне уже, поди, царя-то выбрали.

Проскользнув за их спинами и толкнув тяжелую дверь, Пьер выскочил на крыльцо. И обомлел: по Житничной шел настоящий крестный ход с иконами и хоругвями. Возглавлял его седобородый старец в шапке, расшитой ликами святых, за ним шли другие церковники (Пьер узнал среди них архимандрита Аврамия), бояре, дворяне, купцы, посадские. Конца процессии видно не было, и все в едином порыве пели:

− Цари-ице моя Преблага-ая, надеждо моя Богороди-ице, прия-ятелище си-ирых и странных предста-ательнице, скорбя-ащих ра-адосте, обидимых покрови-ительнице...

− Батюшки, Петруша, куды ж ты в исподнем-то? − воскликнул Васька, сгреб Пьера и потащил обратно в комнату.

− Никак наше чадо самодержцем выбрали, − ахнул им вслед Филимон.

Страж посадил малыша на лавку и взмолился:

− Посиди здесь, Петрушенка, не балуйся. А я быстренько сведаю, что там учинилось.

Он метнулся было к двери, но в это время в сенях послышалась возня, и через мгновение в комнату ввалился Шереметев. Федор Иванович поклонился в пол и произнес:

− Государь...

Пьер открыл рот от неожиданности, а боярин между тем продолжал:

− Не изволишь ли одеться, государь? Вся земля русская ждет припасть к твоим стопам.

Он оглянулся, сделал кому-то знак, и в комнату сквозь собирающуюся толпу челяди протиснулась Варвара с парчовой одеждой в руках.

Сердце Пьера скакнуло. "Государь?! Неужели меня наконец выбрали?! Сработало! Теперь я глава проекта! Ну что, мсье Ферре, сделал я вас?!"

Мамка между тем упала на колени и стукнулась лбом о половицу:

− Государь-батюшка!

Пьер бестолково смотрел на нее, а Варвара встала и подошла поближе. Шереметев тут же выгнал всех их комнаты, закрыл дверь, и из сеней послышался его голос:

− Государь облачаться изволят.

Пока нянька одевала Пьера, снова вошли какие-то люди и, предварительно бухнувшись на колени, положили на лавку детскую соболью шубейку, шапку на меху и сафьяновые сапожки.

И через десять минут Пьер, одетый по-царски, уже вышел на высокое крыльцо. Рядом, раздуваясь от важности, стоял Шереметев, а внизу, у лестницы, разлилось людское море.

Седой старец в вышитой шапке выступил вперед и произнес:

− Государь!

Все, и столпившиеся во дворе, и оставшиеся на улице, разом опустились на колени, не обращая внимания на грязь и снег.

− Митрополит Казанский Ефрем, − старец приложил руку к груди, показывая, что это он и есть, − и архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены, и честных монастырей старцы, и бояре, и окольничие, и чашники, и стольники, и стряпчие, и дворяне, и приказные люди, и дети боярские, и головы стрелецкие, и сотники, и атаманы, и казаки, и стрельцы, и всякие служилые люди, и гости московские, и торговые люди всех городов, и всякие жилецкие челом тебе, государь, бьют. Ибо ведомо, что на Руси царский корень пресекся, и по общему земскому греху учинилась в Московском государстве рознь. Иноземцы злым умыслом царствующий град разорили и святые церкви осквернили. Но по милости Божией боярин и воевода князь Трубецкой да стольник и воевода князь Пожарский со многими ратными людьми Москву от ляхов очистили, и ныне церкви православные в былую лепоту облеклись, и имя Божие в них славится по-прежнему. Но царский престол вдовеет. А без государя нам всем ни на малое время быть неможно.

Пьер слушал этот поток слов, пытаясь ничего не упустить. Он уже вполне освоил старорусский, и понимал почти все. Но только сейчас осознал, как это непросто − быть царем. Нужно выслушивать длинные речи, участвовать во всем этом официозе, прилежно исполнять правила.

− И из замосковских, из поморских, из северских и из украинных городов всяких чинов выборные люди съехались, − продолжал между тем Ефрем, − дабы на соборе Земском сведать о том, кому благоволит Бог на Московском государстве. И февраля в 21 день пришли мы в церковь к Пречистой Богородице честного и славного ее Успения и просили всей землей с великим молением и воплем, чтобы всемилостивый Бог объявил, кому быть на Руси государем царем. И даровала нам Заступница Небесная знак, явив из иконы своей Владимирской древнее пророчество. И аки в сем пророчестве писано, так и склоняемся мы пред самодержцем нашим, царем и великим князем и преславным посланцем Господним, Петром Федоровичем, дабы вечно Русь предо всеми государствами аки солнце сияла и на все стороны ширилась.

"Почему это я Федорович, − удивился про себя Пьер, − уж не усыновил ли меня Шереметев? Вот хитрец, никак в регенты метит!"

− И просим мы у всемилостивого Бога и Пречистой Богоматери за царево и великого князя Петра Федоровича многолетие. И поем молебны со звоном, дабы Господь отвратил от нас свой праведный гнев и подал бы тебе, государю нашему Петру Федоровичу всея Руси, здравье против недругов и на всех неприятелей победу и одоление, дабы христианскую нашу землю в мире, тишине и благоденствии устроил.

К этому моменту Пьер откровенно заскучал. Он ненавидел собрания и встречи, на которых не обсуждалось ничего нового, лишь повторялось уже известное. Вот и сейчас митрополит говорил только то, что Пьер уже знал.