Степное солнце

Будет лежать здесь амфора с вином, мешок зерна и молодой барашек. Будет покоиться пробитый мечом мужа и отца большой бронзовый котел. И бронзовое зеркало с красивым узором, привезенное из далеких восточных стран. Украшения -подарки, что делал третьей жене Нур. Будет северянка облачена в лучший наряд. Расчесаны будут волосы ее. А у ног жены положит Нур длинный меч, который даровал бы сыну. Лук. Стрелы с белеющими костяными наконечниками. Копье. Пожертвует арад не рожденному наследнику и жене, заставлявшей сердце его пылать, пятнадцать лошадей. Их передадут богам посланники земли, и сами будут ездить на них там, где живут Великие, пока души снова ни обретут плоть. Но когда это будет, никто не знает, кроме богов. Но ведают ли они?

* * *

Манат спала долго. Очень долго. Снилось ей, что из темноты протягивала руки-сучья страшная женщина с изуродованным оскалом лицом, вцеплялась в шею Хельги, и не только ее, кажется, руки старухи были везде, даже на горле девочки, сдавливали, заставляли задыхаться, заходиться кашлем. Огонь, помещенный в святилище в глубокие каменные чаши, вдруг разрастался до невиданного пожара и жалил девочку, кусаясь языками — отростками. Оживал, становился спрутом...

Отбивалась, убегала Манат, и хоть думалось ей, что выздоровела нога, но бежала малышка все также медленно, не уйти от безжалостного пламени. И только руки мамы и ласковый голос ее изгоняли страх и боль.

Как много ужасного могут придумать боги, посылая людям сны. Но страшнее то, что запертая в них душа, ждет, как спасения, пробуждения, только вот мир настоящий может оказаться страшнее кошмаров. Поняла это Манат, пережила. Но позже.

Когда малышка открыла глаза в первый раз после отступившей лихорадки, сразу поняла — она в Большом Доме. В том самом месте, где спали все жены и дети арада. Большая комната, часть овального дома, с вымазанными глиной стенами увешанными шкурами для сохранения тепла. С крохотным очагом. Кусающимися обломкам битой посуды, вдавленных в глину пола, и с устилавшими его толстыми шкурами, которые перетрясали и высушивали на солнце летом и даже иногда мыли в реке. С корзинами и сундуками, в которых хранились вещи: нарядные и каждодневные одежды жен и детей, украшения. Один из них был мамин. Там под аккуратными кучками вещей, завернутая в теплый плащ, лежала восковая табличка с отколотым краем, на которой Манат училась рисовать и писать символы, показанные ей Имком.

Комната тонула во тьме, только лишь угли в очаге и тонкие лучины давали крошечные ореолы света.

Было пусто и тепло. По соломенной крыше стучал настоячиво дождь. Манат не раз слышала, как он плакал, просясь в жилье, как бездомный пес. Но кто же такого мокрого пустит?

Вскоре наступит зима. Съедутся с дальних окраин арада земледельцы, привезут в своих кибитках семьи и зерно, взращенное в этом году, пригонят скот пастухи.

Ветры принесут холодные белые хлопья, тающие на коже. И будут в Степи властвовать морозы и пустота.

Только жизнь арада не замрет: будут выделываться шкуры, шиться одежда и обувь, ладиться седла и сбруи, будет коваться оружие и плавиться металл. Будут празднества с песнями и плясками. Пришедшие охотники будут рассказывать удивительные истории. Как в прошлый раз про бога-оленя, который ушел от погони, но встретив на берегу прекрасную улянку, понял, что станет она добычей для враждебного племени охотников и отдал за нее жизнь, уведя преследователей от испуганной девушки. Будут хвастать и дети и взрослые, кто белке с пятидесяти шагов в глаз попал, кто рыбу выудил размером с козу, кто видел заморские города и страны. Будут печься лепешки, и прядильный станок будет работать без устали, потому что рук мастериц прибавиться, чтобы было что одеть, едва тепло весеннее разбудит уснувшую Степь.

Глаза у малышки смежило, но на самом краю пропасти сна до девочки, уже обретшей крылья для полета в удивительные дали, донеслось пение. Полное горечи утраты и радости от встречи с богами двух чистых душ было оно.

Манат еще не слышала такого пения. При ней не умирали те, по кому плакал бы весь арад, а не отдельные семьи. Кому могилой становились места около святилища.

Радужные крылья увлекли вымотанную болезнью девочку в чудесные места и воспоминания. Манат незачем было пугаться, ведь мама гладила ее по щеке совсем недавно, и ее руки приподняли голову малышки, чтобы дать отпить теплого молока сдобренного медом, вкус его еще остался на губах Манат.

* * *

Боль сжимала сердце Самсары. Разрывало грудь от того, сколько там накопилось слез, ведь слезы, они от сердца.

'Будет у тебя четверо потомков'

Четверо...

Сколько раз обращалась она мыслями к пророчеству Божаны?! Сколько раз думала о нем, и то вспыхивала от радости, как луч солнца на рассвете, то затухала и умирала, как старая Луна.

Их и было четверо: двое сумели пройти к свету, а двое нет...

Но если...

Считала улянка сыном своим Заура. И Божана сказала 'будут', значит... Значит, есть у нее шанс еще родить, привести в этот мир сильную молодую душу!

Лелеяла эту надежду Самсара. Холила. Много умных трав пила, и жертвенный дым ее маленьких костров ни единожды возносился к небесам.

И, кажется, боги откликнулись на ее мольбы.

Еще до Большого арада прислушалась к себе улянка, затаила дыхание. Когда богиня Луна стала старой и скрылась, чтобы обновить свой лик, тело улянки не отдало ни капли крови.

Она не верила. Осторожной стала. Озиралась. Боялась.

И когда старуха, рванувшаяся в святилище к третьей жене Нура, оттолкнула женщину, заставив упасть на колени, испугалась улянка. Но еще больше испугалась она, когда пальцы ее окрасились кровью жертвенной. Не заметил того никто, все были заняты другим делом. Вытерла она пальцы о темный подол рубахи. Но каждую ночь снились ей руки в крови, и тем больше боялась Самсара за семью и за того, кто поселился в ее чреве.

Оттого и боялась, что за удачи арада попросят боги плату.

И вот первый удар... Заур.

Первая жена после Великого Выбора, бряцая ножнами и доспехом, вошла в шатер и увидела сгорбившуюся над пламенем очага Самсару. С ладони улянки тек тонкий ручеек зерна, падал в огонь, заполняя жилище запахом паленой каши.

— Что ты делаешь? — ринулась первая жена Искхара к женщине.

Рука воина перехватила ладонь второй жены и отдернула.

— Ты тризну справляешь? О ком? Разве кто-то умер? — в гневе была воительница.

— Мой сын, — проскрежетала Самсара, выдернув запястье из хватки первой жены.

Разозлилась Искхара, не любила она, когда не чтили божьего дара. Может в душе ее, как матери, которой она когда-то была, и жили горечь и боль, но сердце было полно счастья, ведь она дала Степи достойного защитника.

— Заур еще сядет на коня и не раз отразит натиск врагов, — прошипела воительница.

— Ты думаешь это долго? — горько усмехнулась Самсара. — Долго ли это — сменить зимою осень, весною зиму, летом весну... Ты не думаешь о смерти. Воин не должен о смерти думать, чтобы не бояться ее. Но как быть мне? Он крошкой играл на моих руках, он пил мое молоко, он рос и мужал на моих глазах. Он стал достойным, да... Неужели не понимаешь ты — это не награда и не признание его заслуг. Это кара Нуру!

Ударила наотмашь по щеке вторую жену Искхара. Завалилась Самсара на бок, сжалась, но заметила, какой болью наполнились вдруг глаза первой жены, как заходила грудь под доспехом.

Вылетела тогда из шатра первая жена. Но ни она, ни Самсара ни словом не обмолвились о произошедшем Нуру.

Арад глупцом и слепцом не был, видел, что изменилось что-то между женами, причем теми, кому нечего делить между собой, и между кем никогда не было ревности. Но причина тому была ясная. И он не стал говорить своего слова. Не имело это более смысла.

Прибытие в арад стало новым ударом.

Мало того, что не увидит Нур больше старшего сына рядом с собой и во главе его войска, так смерть Хельги и малыша затронула сердце вождя, сделало его старым и уставшим. Таким, что морщины ринулись от углов глаз и рта к щекам и вискам. Потухли глаза. Ссутулилась спина.

Лишь в обществе брата находил вождь покой. Оттого часто покидали они Большой дом, ездили на охоту, и больше молчали, им достаточно было и того.

Но был еще один человек, которому больше не было места в доме вождя.

Манат.

Осиротевшая девочка, лишенная богами и отца, и матери, и брата, и семьи, будет отдана на воспитание тому роду, который согласиться ее принять. А, как правило, берут самые бедные, те, кому не хватает рук, чтобы кормиться и следить за меньшими отпрысками.

Вернулась уже красная накидка с тамгой Логов жениху, потому как породниться хотел арад с другим арадом пусть и названной дочерью, да пятым сыном, а не с простым общинником.

Знала об этом Самсара, но тревожило ее иное. Когда вошла она к заболевшей северянке, рисковала не только своей жизнью, но и жизнью своего ребенка. Была сломлена она тем, что выбрали боги Заура. Не думала ни о чем. Но выжила, не заболела.

Может, права Божана, и будет четвертый. Плоть от ее плоти, кровь от ее крови. Значит, защищают ее боги.

Трудно будет уговорить Нура оставить девочку в доме в чернавках, уж больно напоминает она мать. Но справится Самсара, если он узнает о ее ребенке — все дозволит. Будет Манат жить так же, как и раньше.

Только саму себя обманула улянка.

Когда очнулась девочка, обряд погребения уже состоялся. Не увидела она матери в красивом наряде, не видела как лично перерубал головы коням арад Нур мощным взмахом топора.

Но разве детское сердце способно не чувствовать без того, чтобы не видеть?

В первую ночь нашла Самсара Манат возле кургана, отрезавшего от малышки самое дорогое существо на земле.

Дождь все лил, и едва оклемавшаяся северянка сидела на холодной земле в одной рубашке, раскачиваясь взад вперед, и тихонечко пела песню на чужом языке, песню, которую ей не раз пела мать.

Самсара и не заметила бы ребенка, если бы ни волосы, которые тронул свет Лунной Богини, лишь на мгновение проникший сквозь крохотную трещину между тучами. Подойдя ближе, кутающаяся в плащ женщина посветила факелом, почти погасшим под дождевыми струями, тусклый свет озарил девочку и небольшую ямку, засыпанную превратившейся в грязь землей, проглядывала оттуда табличка, что сын подарил маленькой подруге.

Скинула плащ вторая жена, завернула крохотное тельце и понесла его в сторону арада. Не сопротивлялась малышка, просто обхватила ручками шею улянки. Уложила Самсара девочку на ее лежак, укрыла тремя плащами да шкурами, а та так и лежала с открытыми глазами, глядя в потолок.

Больше не радовало ничего Манат. Приносила ей Самсара лепешки в масле, вымазанные в пахучим летнем меду. Крутился Имк рядом с подружкой с рассказами и сказками о далеких странах и чудесах. Звала играть — помогать Сати, чувствовавшая себя виноватой в случившемся, ведь оставили ее хозяйкой, хотя вины в том девушки не было.

Будто холодный камень стала северянка. Будто умерла и только тело ее на лежаке и осталось.

Спустя несколько оборотов солнца, ночью, когда бушевал за стенами осенний ливень и дул сильный ветер, услыхала Самсара горький плач, тихий и оттого еще больше было в нем горечи.

На лежаке, который принадлежал Хельге, сжалась в комочек Манат, прижав к груди рубаху, в которой ходила часто третья жена.

Сердце у всех есть, только живут на земле те, кто им слышит, а есть глухие. Сердце Самсары умело слышать. Звала крошечка мать. И улянка откликнулась. Встала она со своего ложа, подняла на руки плачущую девочку и уложила ее рядом с собой, укрыв толстой шкурой. Пальцы сами заскользили по шелковым ниточкам волос, еще по-детски тонких, а рука сама прижала, обнимая и согревая.

— Я здесь, солнышко мое, я рядом.

Долго бил дождь по крыше, пока смолкли рыдания, высохли щеки. Заснула Манат. Задремала и Самсара. А когда проснулась, детская ручка, доверчиво обхватив ее ладонь, согревала крохотным дыханием.

— Мама...

Будто пронзило Самсару.

Если права Божана, то...

Утром вместе с солнцем, разогнавшим тучи и удивительным для осени теплом пришла к Самсаре кровь.

Нельзя сожалеть о жертве. Она сама на это решилась, и теперь поздно отступать. Четыре потомка...

Четыре отпрыска... Сати, Имк, Заур и Манат. За каждого она отдаст все, что есть. Каждому будет отстаивать жизнь, какую бы цену не пришлось заплатить.

Божана предрекла давным-давно, что дети Самсары будут великой жертвой во имя выживания Великой Степи. Сказала, тогда это жрица, а сама вдруг заплакала, прошептала, что за такое надо просить прощения и не вымолить его.

Самсара была удивлена такому пророчеству и прониклась тогда гордостью за себя, как за спасителя народа.

Но она была девчонкой, не знавшей горечи утраты. Теперь же Самсара была не готова терять тех, ради кого жила. И в гневе и ярости кинула небесам вторая жена арада свое слово, что не получат Боги ее детей в жертву никогда. Вряд ли поверили слабой женщине Великие, лишь Лунная Богиня, которая каждый день теряла своих детей-звезд, стала красной, как кровь. Она-то знала, что такое клятва матери.

* * *

'Почему ты медлишь, Лукий! Времени прошло более чем достаточно, чтобы уверились варвары в твоей верности! Твоя жена уже понесла от тебя дитя. Почему не откроешь ворота города?! Мне нужно оно! И быстрее! Как можно быстрее! Я достаточно ждал!'

'Мой Император, я долго искал слова, чтобы донести до вас весть! Надеялся на оплошность, на слухи и козни. И при других обстоятельствах, она была бы блистательна, и уверен, пришлась бы вам по сердцу. Но сейчас... Я не знаю, что произошло. Божественный мир скрыт от нас завесами неба. Но ... Копья больше нет. Мне доложили об этом доверенные лица. После того, как последний его носитель, отбыв положенный срок, вернул Копье Богу, оно больше не было дано никому. Почти два месяца стоял Большой Арад, погрязнув в болоте, ждал, и лишь холода погнали вождей по своим племенами и землям. Сила Степи теперь только ее дети. И если пожелаете, они, я уверен, падут к вашим ногам. Ибо сила Темных при Империи, как и сила ее солдат. Но я знаю, мой повелитель, чего вы ожидали от сего оружия, и мое сердце скорбит вместе с вами'

Часть 2

Чужие и свои

Глава 1

— Хей-я!

Пятки наездницы легко тронули горячие бока Ракушки. Конь-баловник радостно всхрапнул и, игриво перебирая ногами да выгибая шею, побежал по тропе.

— Вина испроси у Самсары! — крикнула с порога удаляющейся всаднице Макута.

Старая отшельница с седыми косами стряхнула с подола крошки и зыркнула на усевшуюся на суку ворону. Умные черные птичьи глазки весело блеснули.

— Ох, хитра ты, вестница! — ухмыльнулась женщина. — Хорошее что принеси, нужны нам добрые вести!

Конь уже стал крохотным, едва мелькая меж голых стволов деревьев. Быстр и могуч жеребец. Слава богам, арад не жаден.

Морщинистая, но все еще сильная рука вытянулась в сторону всадницы, благословляя путь, отгоняя опасность, защищая от зла. Жалко, сил маловато у ведуньи, чтобы исправить судьбу девки. По чужим желаниям и решениям живет северянка, и конца тому не видно. Даже Самсара не со зла, но делает пособницей своей её искреннюю, чистую душу. Вот она любовь какая!