Вышивальщица - 2

Глава 4.

Ларна. Великий ящер юга

Берег южных земель ар-Рагов за проливом удалось вблизи рассмотреть лишь десять дней спустя. На людской лад край именовался Арагжа: древнее название забылось, а новое уважение к вырам ар-Раг накопилось и стало так велико, что их имя впиталось в название, стало неотъемлемой его частью. В порту Ронгу встретили радостно. Тут его чудачества не полагали обидными или нелепыми. Скорее находили в них повод для гордости: вот как силен младший ар семьи!

Тингали общего приветственного шума не слушала. Она с восторгом рассматривала деревья, высаженные у самого причала для создания тени. Ничего подобного в жизни не доводилось видеть! Крона круглая и плоская, ствол ровный, невероятного красного цвета. Веточки еще темнее, багровые. Плетутся тонким узором, так плотно — небо сквозь них едва видать! А листва-то зеленая, яркая и густая. Не дерево — а прямо гриб-беседка от солнышка. И красиво, и прохладно, и уютно. Хочется сделать вышивку на память, хоть так сохранить радость первого взгляда на плетение дивных ветвей. Но — увы... Для багрянца надобны те самые 'золотые' нитки из столичной лавки, сочтенные слишком крикливыми, негодными к делу. Север не ведает столь яростных цветов! Север приучил её глаза к тонким оттенкам, мягким, как теперь кажется, прелым и изрядно выцветшим... Ларна усмехнулся в усы. Вот уж на кого глянуть боязно! Все примечает и на все у него найдется слово. Пойди заранее угадай, насмешливое или сочувственное. Тингали несмело улыбнулась в ответ. Припомнила, как сказал ей однажды сероглазый: он вдвое старше. Тогда слова показались обидой, острым намеком на её невзрослость. Теперь, пройдя бок о бок с бывшим выродером непростой путь через пустоши, обиду удалось высушить и развеять по ветру... Да, вдвое старше. И потому за его спиной спокойно. Пусть себе насмехается, ведь не со зла, просто иначе не умеет. Привык к хищному миру и сам заранее клыки показывает — даже в улыбке.

Ларна ничего не сказал. Молча запустил руку в походный мешок, извлек тряпицу и сунул в ладони. Тингали жадно разворошила подарок. И рассмеялась. Те самые 'золотые' нитки!

— Откуда ты вызнал, что пригодятся мне? — поразилась она.

— Этот край порой зовут праздничным узором Ткущей, — отозвался Ларна, обнимая за плечо и толкая из тени дерева вперед, ведь все уже покинули причал. — Ты не видела здешних мест, я сам — тоже... Но наслышан. Мне рассказывал приятель. Мол, кто пристанет раз к берегу Арагжи и глянет на её прибрежные долины, особенно закатные или рассветные, тот или возненавидит край и утратит покой, стремясь покинуть его, или полюбит... и более не захочет отплыть никуда.

— Возненавидит? — не поняла Тингали.

— Моей душе в этом крике цвета нет родных звуков, — поморщился Ларна. — Видно, я и правда принадлежу северу. Точно, как было обещано: глянул и готов дать команду к отплытию. Мне видится кровь в плоских красных деревьях. Море тут яркое, незнакомого цвета, словно я и морю чужой. Нет, Тинка. Не моя это земля. Никогда не поворачивал назад, но теперь был бы рад. В предчувствия беды я не верю. Но — испытываю. От Клыка не отходи ни на шаг, обещаешь? Он получше меня охранник. И ему тоже не по сердцу этот край.

Подтверждая слова Ларны, вороной страф сам занял место рядом с рукой и двигался по широкой улице танцующим коротким шагом, высоко вскидывая лапы и демонстративно лязгая выбрасываемыми и втягиваемыми когтями. От урожденой масти, полуночной, за время пути по пескам мало что осталось: перо под безжалостным солнцем будто переплавилось, обрело тон закаленной стали, серо-перламутровый. Тингали положила руку на теплую чешую страфьей ноги, улыбнулась. Чего бояться ей при таких защитниках? Да и Кимочка вон — близко идет, с Марей беседу завел, улыбается. Им обоим нравится Арагжа. Глянцевые черные волосы Марницы так и летят над плечами: женщина оглядывается, крутит головой. Синие глаза горят ярко, южное небо их наполнило сиянием глубокого цвета, настоящего...

Малек закончил разгрузку галеры, убедился, что люди размещены удобно и догнал своего капитана. Отчитался, пошел рядом. Он тоже улыбается, захвачен в плен яркостью праздника здешних красок. Того и гляди, в танец пустится. Только хмурость капитана и мешает ему радоваться в полную силу. Ларна чуть усмехнулся.

— Не на тот хвост ты сел, воспитанник Шрома. Избрал бы родичами ар-Рагов, жил бы в их замке. Глядел бы со стены на плюшки древесных крон. Сверху они, пожалуй, поприятнее смотрятся. Зеленые, и всего-то. Без крови стволов.

— Какая кровь, брэми капитан? Это праздничный красный цвет, даже в Синге так украшают улицы перед боями выров на мелководье. У выров кровь бурая с зеленью, начни разбираться, всякое болото им мерзостно своим цветом, — обиделся Малек. Вздохнул. — Шром мне родня, этого нельзя изменить из-за здешней красоты. У него душа еще краше. Но саженцы я попрошу у Ронги: вдруг приживутся и у нас?

Ларна неопределенно повел бровью, но вслух не ответил. Догнал Кима, попросил по возможности не растягивать надолго очередное вежливое посещение замка. Года не хватит, если каждому ару хранителю рассказывать столичные новости! Между тем, сам Ронга упредил: через три недели, а то и раньше, может упасть большая песчаная буря. Никому не пережить такой ужас в сухих землях вне обжитого берега... Ронга согласно качнул усами и ответил за Кима: в замке подождут. Гости выйдут из песков и тогда будут нуждаться в отдыхе, это южные выры понимают, и потому держат свернутым парус любопытства.

Пока что надо спешить, гость прав... Уже собран в путь караван, это южное слово, и здесь оно еще живет, забытое на большой земле. Бочонки с водой, запас масла для панцирей, пологи, натянутые на седла четырех страфов, обученных бежать и стоять ровно, создавая тень — все подготовлено за городом. До жилья старого выродера два перехода. Ронга пристроился возле Ларны, прицелил в него глаза на стеблях.

— Говорят, летом на севере ночь коротка, а зимой длинна, — сообщил он. — Нелепо. Неудобно! Если бы мы так жили, прокляли бы лето. У нас время разделяется почти ровно меж тенью и светом. Это правильно и удобно.

— Ким изложил сказку, — усмехнулся Ларна. — Про древние времена. За Серыми туманами есть, по его уверениям, земля, где ночь длится всю зиму. От бессолнечной жизни люди с непривычки теряют ум. И летом не легче. Солнце торчит в небе без устали, не дает сна и вытравливает покой из души. Не знаю... Может, и правда. Но все же мне нравится разный по длине день. Зимой пасмурно, и мысли охотнее идут в голову. Летом жарко, и дела движутся споро. У вас же нет разницы в жизни. Течет она день за днем, и всяк похож на следующий и предыдущий. Утром ясно да празднично, после обеда над побережьем во влажный сезон дождь хлынет, духоту нагонит. К ночи все высохнет. Нет, не мой это край.

— Барта так же говорил, — развеселился Ронга. — Тот выродер, старый. Потом привык. Отбил себе подружку у местных. Дом выстроил. Личинок... то есть деток, у него двое. Теперь твердит иное: в одинаковости дней молодость ему видится более длинной. Не убегают в прошлое годы, как на севере, сезонами: приметно и даже досадно. Сам спроси у него. Хорошо в Арагже жить. Очень хорошо!

— Спрошу... — Ларна остановился и досадливо качнул головой, оглянувшись. — Тинка! И на кой я прикупил лишние нитки! Идем, вышивальщица. Отдыхай, пока можно. Неужто опять вся в шитье? Ну-ка, проверим. Ты сильно замерзла?

— Да...

— Тагги хочешь выпить?

— Да... ага, сейчас.

— Понятно. Плохо дело, — вздохнул Ларна и подозвал Ронгу. — Подставляй спину, пока она не споткнулась и не подвернула ногу.

Тингали говорила, но, как верно заметил Ларна, сама себя не слышала.

Она уже никого не слышала, с головой уйдя в работу. Юг казался ей особенным, достойным вышивания большого парадного узора. Ткань имелась: подходящий платок еще в порту ар-Шархов перед отплытием приглядел и подарил Ким. Один сестре, второй — Марнице. Южной выделки, легкий, прохладный на ощупь. Цвет в нем играл и шевелился, довольно чуть погладить ткань. Золото — основной тон одного края — то выцветало, то лоснилось темным загаром, то сухо сыпалось рыжим песком. А другой край наливался синевой, уходящей в ночной сумрак. Красота! Но и она без вышивки пустовата... Тингали на ощупь добралась туда, куда потянул за руку Ларна. Заползла на панцирь Ронги, продолжая кивать и соглашаться с любыми утверждениями. Рядом довольно скоро устроился Хол. Рассмотрел платок, последил немного за движениями иглы Тингали, пытаясь точнее понять её замысел. Добыл свою иглу и стал шить со стороны ночи, придирчиво подбирая нити.

— Вот разобрало обоих! — возмутилась Марница. — Ну, юг. Ну, небо тут взору в радость. Море теплое. Так в Горниве летом не хуже.

— У тебя глаз иначе устроен, — улыбнулся Ким. — Они вышивальщики. Им новое ложится в душу, узором и на канву просится. Они ощущают мир острее иных людей... и выров. Принимают свой дар и пробуют с нами поделиться хоть так — вышивкой. Простыми нитками ведь работают, а душу вкладывают без меры. Красиво будет, уже теперь вижу.

— В пустошах они шили узор скал и камней, в море им волны чем-то глянулись, — вздохнула Марница, поясняя происходящее Ронге. — Так что терпи. Это надолго.

— У меня широкая спина, я крупный выр, — гордо отозвался тот. — Я умею бегать ровно и быстро. Как вузиби.

— Кто?

Выр молча указал усом вперед. Там, у окончания улицы, на пыльной площади, плотно затененной кронами красных деревьев, гостей ждал их караван. Группой стояли смуглые до черноты люди с короткими кудрявыми волосами. При каждом движении позвякивали браслетами на руках и ногах. У некоторых кольца украшений были узкие, у других более широкие и со сложным узором. Укутаны до пят все в похожие светлые ткани, выглядящие опрятно и даже богато. Сперва Марнице показалось: пусть и одеты достойно, но все же это — рабы, на браслетах должен быть знак выров ар-Раг. Иначе зачем таскать на себе тяжеленные медные и деревянные кольца, да еще по такой жаре?

Но ближний из людей гибко поклонился Ронге. Улыбнулся, блеснув ярко-белыми зубами. Гордо поправил браслеты — на его руках и ногах были самые широкие, таких не носил более никто — и куда глубже и церемоннее склонился перед гостями. Рост смуглого южанина был немалым, сложение достойным воина, пусть и выглядел он сухим, пустыня свое дело сделала. В глазах, темных до черноты, крупных и озорных, то металось солнечными бликами, то пряталось под ресницами, веселое упрямство, невозможное для раба. Да и держался человек уверенно, а его указания прочими исполнялись мгновенно. По первому жесту, даже без слов.

— Приветствую, брэми. Я проводник. Зовусь Вагузи, я знаю пустыню. И что еще важнее, умею говорить на языке севера. Мы тут живем своим укладом, и язык у нас свой. Ары его учат, и мы их речь разумеем. Мы живем поодаль от замка юга, мы дети песка, даже в города побережья приходим редко. Для нас вы очень далеко... — Смуглый проводник широко раскрыл глаза и демонстративно глянул на север из-под руки. — Вас из пустыни и не видать. Меня всем племенем заставляли учить вашу речь. Я думал: зачем? Но теперь знаю ответ. Я старался для двух красивых молодых брэми с севера. Буду знакомиться. Может, вы поселитесь у нас? Буря пройдет, наступит сезон большого дождя. Праздник! Я стану танцевать, все станут. Как иначе выбрать себе жену? Надо тешить песчаного ящера, отца всех вузиби.

Проводник хитро подмигнул оглаживающему свой топор Ларне. Прищурился, пытаясь понять, которую из красивых северных брэми тот полагает своей, раз взгляд серых глаз блеснул холодной угрозой.

Вагузи улыбнулся напоследок и Киму, отвернулся. Гортанно крикнул, поднимая караван в путь. Цепочкой выстроилась дюжина тощих, словно высушенных заживо, серо-рыжих страфов с поклажей. А следом — и тут Ларна восторженно хмыкнул — поднялся из пыли десяток вузиби. Все сразу поняли: именно этих неведомых северу зверей и зовут столь странным именем. По виду — ящерицы, каких и в Горниве немало. Греются летом на камнях, а зимой спят, даже слабый холод делает их вялыми. Но те ящерицы малы, самое большее, в ладонь размером, да еще хвост той же длины или чуть поболее...

Вузиби совсем иные. Они широкоспинны, неторопливы, мастью так сливаются с песком, что пока лежали, казались холмами рыжей пыли. Поднялись на лапах, расставленных по бокам от тела. И стало возможно их рассмотреть. Всякий ящер длиной поболее сажени, да еще и хвост, мощный и тяжелый, оставляющий неровную полосу следа на песке. Морды плоские, пасти широкие, длинный язык то появляется, то пропадает в их зубастом зеве. За угощением на руке проводника ящеры дотягиваются издали — с расстояния в полную сажень!

Обладатель тяжелых браслетов уселся на спину самого крупного ящера, подогнув ноги. Махнул широкими, как крылья, рукавами. Четыре страфа с пологом ткани немедленно подбежали и заняли места, делая путь для Ронги тенистее, приятнее.

— Я много буду говорить, — снова улыбнулся проводник. — Мне надо учить ваш язык. Кто здесь его знает, в порту? Есть такие, не редкость. А там, в песках? Только Барта! Он хитрый. Отбил себе дочь вождя, очень красивую, выучил наше наречие, все четыре его звучания. И прежний свой язык не забыл, северный. Там, наверное, у него тоже была красивая жена. С синими глазами. — Проводник вздохнул, глядя снизу вверх на шипящую от его наглости Марницу, не пожелавшую покинуть седло Клыка. — Синие самые красивые. Как вода. У нас мало воды. Мы поем о ней, мы мечтаем о ней. Мы танцуем, когда приходит дождь.

Ларна выбрал из сопровождающих караван людей самого безобидного и хмурого на вид — авось, не станет трещать без умолку — и показал ему серебряный арх. Жестом испросил место на спине вузиби. Смуглый человек весело кивнул, очень похожим жестом достал серебро и изъявил желание забраться в седло вороного страфа. Угостил птицу лепешкой, дал воды, радуясь безвозмездному обмену, выгодному обоим седокам. Погладил пепельные перья, шепча нечто едва слышное и явно хвалебное. Ларна зевнул, улегся на широкой чешуйчатой спине, закрытой ковром. И заснул. Впрок: мало ли, что ждет впереди... При всей своей неприязни к югу от жары он не страдал и от бессонницы, обещанной приятелем, невзлюбившим пустынный край, — тоже.

Караван шел мерно и довольно быстро, без остановок до самого заката. Потом был короткий отдых, ужин — и снова проводник объявил: пора в путь. Вузиби сменили на свежих. Рыжих страфов тоже взяли новых, благо, выры ар-Раг и их люди все подготовили заранее: воду и пищу в пути, тень, верховых и вьючных животных. Ларна мрачно глянул на проводника. Тот, кажется, не смолкал ни на миг всю дорогу. Навязчивое желание укоротить язык любителю танцев и чужих синеглазых невест росло. Оно заставляло поглаживать широкий нож и щуриться. Хотя... Марница и ему, Ларне, — чужая невеста. Пусть её защищает Ким. Давно пора всерьез этим заняться, пока сама она кое-кому не вырезала язык, — прикинул бывший выродер, наблюдая, как гордо восседает на страфе утомленная болтовней синеглазая ар-клари севера. Кажется, Ким и сам пришел к тому же выводу.