— Я всегда его любила, — сказала Кору. — Я могу рассчитывать на тебя, когда понадобится защищать командира? Я страшно рада видеть тебя живым и рядом с нами, брат. Ты всегда был хорошим бойцом; лишний меч ещё никому не мешал.

— Ты так ведёшь себя, словно метаморфоза не понизила, а возвысила тебя, — сказал Мидоху озадаченно.

— Это так, брат, — кивнула Кору. — Теперь я больше, чем просто телохранитель. Теперь я — идеальный телохранитель, брат. Везде — и в спальне тоже.

— Бесстыдница, — пробормотал Мидоху, смущаясь вконец, даже краснея. — Похабничаешь, как северянка.

— Конечно, — кивнула Кору весело. — Поживёшь в хлеву — пропахнешь навозом. Ничего не поделаешь!

Кору думала, что этот разговор может настроить Мидоху против неё — но он странным образом напомнил её товарищу-бестелесному старую боевую дружбу и укрепил отношения. Кору сочла Мидоху "нашим человеком" и решила, что при случае ему можно будет довериться. Ещё, по её разумению, можно было доверять послам-северянам, особенно Барсёнку Ча, совсем уж "нашему", и кое-кому из лянчинских женщин с хорошими лицами людей, спокойно идущих на смерть. Ночь в приграничной северной деревушке, подслушанные обрывки разговоров и общий душевный подъём заставили Кору заподозрить, что многие волки догадываются об истинной цели Старших Львят.

Догадываются — и идут с ними. Значит, тоже готовы присягнуть Пятому Львёнку. Это внушало радость и надежду.

Но когда утром чудесного весеннего дня отряд, наконец, пересек границу, страх вдруг воткнулся в сердце Кору, как длинный стилет.

Она смотрела на деревенские постройки, закрытые наглухо, как женские тела — именно от взглядов волков, смотрела на лица соотечественников, напряжённые, привычно испуганные, смотрела на суровые лики Творца, вырезанные из дерева и камня, на звезду Элавиль на синих знамёнах Лянчина — и вдруг подумала...

Неожиданно. Творец, Отец Небесный, милостивый — никак, тут всё так же, как всегда?! Больше полугода прошло, столько всего произошло — и ничего не изменилось? Никто не радуется? Никто не встречает, не приносит воды и мёда, никто не улыбается "нашим" Львятам, которые вернулись, чтобы всех освободить?

Что же получается?

Нас ведь действительно могут проклясть, подумала Кору — и ужас окатил её жаркой волной. Война. С братьями, которые будут жесточе врагов. Это, наконец, осозналось в полной мере.

И с этого момента мучительный страх за Маленького Львёнка так её и преследовал. И Кору была каждый миг готова закрыть командира собой, потому что ждала удара с любой стороны.

Кору пришлось очень недолго гадать, сможет ли она убить брата по вере.

"Брат" попытался обнажить меч против её командира. И она убила. Без малейших колебаний, без угрызений совести, без жалости. И когда отвратительный труп выскользнул из седла на молодую траву, Кору поняла — при жизни он и не был её братом по вере. Она уже приняла другую веру. Более истинную.

Потому что вера в Творца, похоже, раскололась на части. На одной половине оказались рабы Наставников-отступников, готовые предать и быть преданными, на другой — "наши" Львята, верующие в истинную братскую любовь.

Кору не ожидала войны за веру в собственной стране — но так уж выстроились светила небесные. Волки — воины Творца, а ещё они — воины Прайда. Но в священных книгах сказано, что Прайд — священный братский союз — волей Отца Небесного уподоблен прайду истинных львов. "Угрызающий собственных собратьев — да сгинет в пустыне, скуля в одиночестве", — это Кору тоже помнила с детства.

В нынешние ужасные и нечестивые времена Львы и волки угрызали собственных собратьев. Чтобы пресечь это святотатство, прикрытое высокими статусами и громкими, якобы несущими истину словами, стоило сражаться.

С лжебратьями.

Кору не понравился Львёнок Хотуру. Она не доверила бы ему глиняного черепка — а он ведал большим куском пограничной земли. Лев Львов, значит, говорил, что "границу запирают их мечи"? Это тоже ложь. Границу держали не мечи, а слова "наших" Львят — и этот тип, Львёнок по рождению и облезлый деревенский кот по манерам, льстиво мяукал и оббивал ноги, думая, не разорвут ли его на части, случись ему выпустить когти.

Но, послушав разговор, Кору подумала, что когти, пожалуй, так и останутся скрыты мехом внутри мягких лап. У Хотуру один признанный сын, а иметь одного ребёнка — значит, жить в вечном страхе за его будущее. Хотуру думает о женщинах для Мингу — о внуках думает. Лев Львов дал ему землю, а дать внуков может только Творец... и новая истина, решила Кору, скрывая улыбку.

Волки Хотуру быстро поняли, какой запах несёт ветер с севера. Теперь им сложно будет приказать сражаться с "нашими", думала Кору — опасно. Их нынешнее веселье — всего лишь принятие очевидных священных истин, а вот если они не выполнят приказ, выйдет измена.

Возможно, Хотуру достаточно умён, чтобы не провоцировать бунт?

А Барсёнок Ча, вдохновлённый дружбой с "нашими" Львятами и истиной, говорил, как восьмой пророк — и Наставник-отступник взбесился и потерялся. Обращённый язычник победил его прилюдно в богословском поединке. Конечно, это всего-навсего деревенский Наставник — хорошо, если он знает буквы и может прочесть несколько первых страниц в священной книге — но этому терять нечего. Кроме власти.

"Запомни, Кору, — говорил дядя Ринту когда-то в далёком, но незабытом прошлом, — мужчину от подлости остановит честь и вера, женщину — любовь и жалость к детям, бесплотного не остановит ничто. Недаром телохранители Льва Львов — обрезанные бойцы. Они не любят ничего, кроме власти — опасайся их, как никого не опасаешься".

И Кору очень понравилось, что его командир поел бараньего сердца, зажаренного на углях специально для "наших" Львят, но едва притронулся к вину. Кору тоже чуть пригубила, только чтобы держать чашку в руке — несущим истину не годится пить вино, как воду.

Тем более, что Анну и Ча тоже почти не пили. Они вели с чужими волками благочестивые беседы — и это было так здорово, что Кору всю ночь бы слушала, но Наставник ударил в гонг, когда звезда Элавиль засияла над башней храма, над собственным медным изображением. По-хорошему, после молитвы надлежало бы лечь спать.

Чужие волки устроили "наших" в кордегардии, предназначенной для молодых бойцов, у которых ещё не было детей. Это помещение всегда строилось с большим запасом — именно для того, чтобы в случае необходимости вместить братьев, которых привели обстоятельства и война.

Кору позабавило, что чужим даже в голову не пришло заикнуться, что женщинам и мужчинам не пристало делить одно помещение и спать бок о бок, или даже просто намекнуть, что женщинам полагалось бы пойти в жилище рабынь. Видимо, уравнять в правах волчиц и рабынь показалось кощунственно, хоть и те, и другие — женщины.

Кору с удовольствием отметила, что истина есть истина, если ей внимают настоящие братья.

Тюфяков на всех не хватило, на утоптанный глиняный пол набросали в три слоя соломы, накрыли одеялами — "наши" кое-как устроились. Масляные светильники в нишах горели тускло, все устали, многие были изрядно пьяны — хотелось спать, но Анну сказал, когда вышли местные рабы:

— Закройте один глаз, вторым — смотрите, — а когда такой Львёнок не велит спать одним глазом, выставив караул в доме собственного брата, лучше не спать обоими глазами, чего там...

Тем более, что командир задрёмывал на ходу. Женщины-волки сложили стопкой несколько тюфяков, Кору и Мидоху постелили сверху свои плащи, Маленький Львёнок сказал: "Кору, останься со мной..." — лёг и заснул раньше, чем его голова коснулась ложа, не снимая сапог и оружия. Кору стащила его сапоги, расстегнула ремень — а командир так и не проснулся.

Грудная лихорадка. Всё ещё очень мало сил — хорошо, что не чахотка...

— Кору, — сказал Мидоху, — обними его и поспи рядом. Говорят, здоровое дыхание придаёт больному сил.

— Да, — сказала Кору и расстегнула командиру воротник. — Я так и сделаю. Чуть попозже. Мне надо выйти на минутку. Ты ведь не собирался спать?

Мидоху покачал головой и положил на колени меч.

— Я сейчас вернусь, охраняй командира, — сказала Кору и пошла к выходу.

Ей не надо было по нужде. Она толком не понимала, что ей надо. Просто почему-то очень хотелось выйти на воздух.

— Кору! — окликнул Анну. — Далеко?

Кору подошла. Анну пил холодный северный травник из чашки для вина. Барсёнок Ча смотрел на Кору спокойными, бесцветными, как у всех северян, глазами и улыбался.

— Ты очень хорошо говорил, брат, — сказала ему Кору. — Совсем как Наставник святой жизни.

— Мне хотелось бы почитать священные книги, дорогая сестра, — сказал Ча. — Мне хотелось бы проникнуть в самую суть истинной веры, понимаешь? Чтобы, если случай сведёт меня с умным и тонким собеседником, не пришлось уморительно и нелепо выходить из себя, как этот Наставник-неудачник.

Анну коротко рассмеялся. На Ча он смотрел, как на любимого брата — преданно.

— Я достану тебе книги, — сказал он. — Мы доберёмся до ближайшего города, и я куплю тебе Собрание Истин и Книгу Пути. Ты, Ар-Нель, опять меня удивил.

— Долго ждать, — вдруг вырвалось у Кору. — Знаешь, Барсёнок, у Хотуру ведь молодой сын, он на внуков надеется, а ещё есть дети волков... В храме должны быть и Собрание Истин, и Источники Завета, и Книга Пути, и не по одной, я думаю. Чтобы учить детей. Я попрошу у Наставника? Скажу, что нужно для язычников, которые пока сомневаются, а? Ты говоришь так хорошо — пусть эти книги помогут тебе говорить ещё лучше.

Ча покачал головой.

— Позволю себе усомниться, что этот Наставник станет разговаривать с женщиной, милая сестра. Но он глуп, а я признателен тебе за желание помочь.

— Я попробую, — сказала Кору. — Если не станет, значит, не станет.

— Хорошо, — сказал Анну, и Кору вышла из казармы мимо часовых — северянина из "наших" и трёх волков из свиты "наших" Львят.

Как это "не станет разговаривать с женщиной", думала Кору. Я ведь не простая женщина, не деревенская рабыня, я — волчица, меня послали Львята из Чанграна! Книги нужны для обращения неверных! Как Наставник может препятствовать священной миссии?

В одном случае, решила она. Если он — вправду отступник. Так это и можно проверить.

Кору вышла во двор.

Наступившая ночь была свежа, почти холодна; зеленоватая луна, ущербная с краю "в старость", сияла в чёрных прозрачных небесах чисто и ярко, но священная звезда Элавиль стояла прямо над луной, и лунный свет не застил всевидящего ока Творца. Факелы во дворе догорали и чадили, но небесный свет был так ярок, что от строений протянулись длинные тени.

Чужие волки разошлись по своим местам. Спать ушли. По двору бесшумно сновали тени рабов и рабынь — мели двор, сбрызгивали водой, подбирали разбросанную посуду, объедки, забытые платки и куртки. В конюшне теплился огонёк — там ещё кормили и чистили лошадей.

В жилых помещениях волков и покоях Львёнка огонь не горел, зато окно храма бросало на плиты плаца длинную жёлтую полосу света. У дверей храма, на ступенях, сидели волки, четверо, и переговаривались вполголоса.

Что за дикость, подумала Кору, оставлять караульных у храмовых дверей! Зачем?! Хорошо, Хотуру не доверяет Львятам из Чанграна, но, если не веришь — поставь телохранителей у дверей и окон собственной спальни! Не думает же Хотуру, что "наши" могут ограбить Творца? Правоверные в доме у правоверных — ради власти и дележа полномочий может случиться всякое, но уж не осквернение общих святынь!

Единственное логичное объяснение, которое Кору придумала — у Хотуру в храме важный разговор, и он не хочет, чтобы этот разговор слышали "наши". Но раз он не хочет — то просто необходимо услышать.

Входить в храм через охраняемую дверь Кору передумала. Зачем сообщать о себе?

Она нырнула в тень, как в воду, и прижимаясь к стене, неслышно ступая и почти не дыша, пригнувшись, прокралась мимо освещённого окна. Обошла храм вокруг.

Жильё для рабов и рабынь тоже стояло тёмное. А дверца для храмовых служек, похоже, не была заперта: на ступеньках сидел волчонок лет шестнадцати и спал, прислонившись головой к дверному косяку. Его меч в ножнах лежал рядом с ним. От волчонка пахло вином шагов с шести.

Кору усмехнулась. Горе-караульщик, видимо, был трезвым, когда его ставили на этот пост, а набрался потом — флягу с остатками вина он прижал во сне ладонью к бедру. Этот мальчик, наверное, не верил, что Львята Льва и их люди способны на какой-то подлый поступок, или просто, как все нормальные люди, не мог представить себе злодеяния в храме.

Кору осторожно толкнула дверь — и та отворилась без скрипа: уж в храме-то богоугодно тщательно смазывать петли! Кору перешагнула через ногу волчонка, вошла в узкий коридор, по которому в храм носят светильное масло и прочие мирские вещи для освящения, и прикрыла дверь за собой.

Коридор был тёмен и пуст, зато из храмового придела на маленький алтарь, где освящались масло, мёд и листки для священных знаков, падал узкий луч света. Кору услышала голоса, которые даже не пытались приглушить — разговаривали у Большого алтаря, рядом с Солнечным Диском. Оттуда любое слово доносится гулко и чётко — не посекретничаешь — но беседующие понадеялись на охрану, а может, и не думали о возможных шпионах, хоть и приняли меры предосторожности.

Кору прошла по коридору на цыпочках, присела за маленьким алтарём и прислушалась.

— Я не стану, — сказал Хотуру. — Ты слышишь? Я не стану, потому что МНЕ это не выгодно. Прости, сейчас не о мистических откровениях речь идёт.

— Творца предаёшь? — спросил Наставник. В ярости, но сдерживается. — Кому предпочёл, кому?! И Льва Львов тоже предаёшь?!

— В толк не возьму, о чём это ты толкуешь, — в голосе Хотуру тоже послышалось явственное раздражение. — О девчонках?

— Да, о них тоже! — с отвращением сказал Наставник. — Свет не видел такого позора — за одним столом с женщинами, из одной чашки с женщинами — чуть ли не обнимались с женщинами прилюдно! Забыли, забыли себя твои волки...

— Знаешь, что? — голос Хотуру вдруг стал очень приятен на слух. Голос правильного боевого командира, который наступил на трусливую мышь, не видавшую настоящих сражений. — Я не хочу, пойми, не хочу и не намерен слушать все твои бредни о разврате, пороке и прочем — я уже наслушался. И имей в виду: я за любую из этих девчонок отдам тебя и ни минуты не пожалею об обмене.

— Ты хоть понимаешь, что сказал?! — задохнулся Наставник.

— Понимаю, — сказал Хотуру медленно и мрачно. — Я не знаю, что с моим старшим сыном, Ному. Может, он — такая же девчонка, если ему не повезло умереть. Зато я знаю, что мне полагается о нём не думать. Все вы говорите, всегда: плен — это несмываемый позор, а уж... А ты знаешь, что такое ребёнок, твой собственный сын, а, Ному? А что такое бой, знаешь?