Небесное Притяжение

Я запихал таблетки под язык и щеки, посмотрел на Димку. Он подмигнул.

— Отбойной ночи, бойцы, — сказал Мишаня, погасил свет и закрыл дверь.

— Сам козел, — шепотом отозвался Дылдин.

Я выплюнул таблетки в ладонь и запихал под матрац.

— Клево здесь, мужики, — Дылдин счастливо рассмеялся. — Все что хочешь: хавка, боевики, медсестра.

— Идиот, — вздохнул Димка.

— Про медсестру ты загнул, — заметил Хвостов, — но, хороша Маша, жаль что жена Наташа.

— Куда дел таблетки? — спросил я у Хвалея.

— В наволочку затолкал, а ты?

— Под матрац.

— Принц, на пилюлях, — хихикнул Димка. — Что думаешь делать?

— Думаем. Нам бежать надо, — напомнил я.

— Дезертировать?

— Бежать.

— Максим, а если мы облучены и у нас лучевая болезнь? Нас скоро вылечат и я все вспомню.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично.

— Тогда от чего тебя лечить? Нас не лечат, нас прячут, — я вздрогнул вспомнив лик в окне. — Ты не представляешь, что я видел, когда вы смотрели телевизор.

— Что?

— Одного прокаженного, это его крики слышали днем. Нет, Демьян, нам бежать надо.

— Хорошо, как осуществим? — спросил Димка с ехидцей.

— О чем шепчетесь? — окликнул Хвостов.

— О дне насущном, — отозвался Хвалей.

— Что день готовит нам насущный, — хмыкнул Хвостов. — У меня, между прочим, любовь была с одной дамой, женой начальника цеха.

— Ага, почему не с дочерью директора Завода, — кровать Дылдина затряслась от смеха.

— Я не вру, что было, то было. Я с ДОКа, — напомнил Хвостов. — У нас пустырь Калахари, начинается, та его прозвали, за просторную необъятность. Сами знаете, за ним лес и бетонный забор с вышками.

— Ты про, радиоактивный квартал? — спросил я.

— Да, про бетонное мусорохранилище. Охрану убрали год назад. Я когда малой был, бегал к колючке, менял у солдат патроны на сигареты.

— И что с патронами?

— Самострелы делали и на пустыре по банкам палили.

— Не страшно было на пустыре? Мутанты из зоны не приходили? — спросил Дылдин.

— Какие мутанты? — рассмеялся Хвостов. — Всех кто там жил и кого поймали, давно выселили в другие места. Говорили, что их по колхозам раскидали, поднимать агрикультуру.

— Нет, были там мутанты, — упрямо повторил Дылдин.

— Заткнись, мне лучше знать, — посоветовал Хвостов.

— Дурной район, — пробормотал Дылдин, — мне там один раз по зубам дали.

— Мало дали. Возле пустыря складов полно и навесов, под которыми древесина гниет, понятно, что там полно всяких ниш и схронов. Там мы обычно тусовались. — Хвостов вздохнул, — славное было времечко: вино пили, травку курили, в картишки перекидывались, мяч гоняли.

— Может спирт стырить из докторского кабинета. Я видел, у него стоят всякие скляночки с лягушками и ящерицами, — перебил Дылдин.

— Заткнись, Дылда, если еще раз меня перебьешь...

— Молчу.

— Играли в карты, кто проигрывал, бежал за вином. Как-то я проиграл и меня послали за вином, а в карманах ни копейки. Вышел на пустырь, думаю — знакомого какого увижу — одолжу. Как назло — никого. Смотрю, машина подъехала, из нее дамочка с собакой вышла. Решила на нашем пустыре собачку выгулять.

— Какую? — спросил Дылдин.

— Овчарку.

— Делать нечего, я к дамочке по культурному подъехал: так мол да так, ребята старшие, за вином послали, если не принесу на нож поставят. Спасите, помогите, благородная леди, потому что денег у меня нет.

— Дала?

— И не единожды, — Хвостов коротко рассмеялся. — Предложила сука отработать. Говорит: "Я тебе дам, не только на вино, на водку хватит, только хочу, чтоб ты мою собачку потренировал". Это как? — спрашиваю.

— Очень просто, — и смеется стерва, но красивая, честно скажу, ухоженная фифочка. — Я на тебя её натравлю. Простоишь три минуты — деньги дам. — Овчарка у нее черная, немецкая, на меня косится, рычит. Видно — злая, а на мне куртка — дутыш. Несколько лет назад они в моде были.

— Доисторическая эпоха, — отозвался Хвалей.

— Короче, я согласился, а она скомандовала: "Маузер, вперед!".

— Маузер?

— Так собаку звали, — пояснил Хвостов. — Этот Маузер как выстрелит, я едва успел руку выставить. — Хвостов сел на кровать, показал как он выставил руку. Темный силуэт резко выделялся на светлой стене. Локоть он держал на уровне горла. Рукав пижамы сполз — от локтя к кисти белело с десяток кривых, рваных шрамов.

— Вот так, еле горло спас.

— Да у тебя шрамы! — воскликнул Дылдин.

— А ты думал я лапшу на уши вешаю? Заткнись и не перебивай! Собака в рукав вцепилась, рычит, треплет его, только клочки по сторонам летят. А она, стерва, стоит в стороне: глаза вытаращила, как наркоманка, розовым язычком по губкам водит, кайф ловит. Я от собаки отбиваюсь, чувствую, до руки добирается и кричу стерве: "Зови собаку!". Она, как оглохла, вся в экстаз ушла. Я свободной рукой нож выхватываю, кричу: "Убью собаку!". Фифа очнулась, или за собаку испугалась, скомандовала: "Маузер, ко мне!". А псина в азарт вошла. Еле оттащила. Я уж убить был готов. Дамочка, с улыбкой денежки протягивает, глаза сияют, как огни новогодней елки — удовлетворенная. Говорит: " если хочешь заработать еще, приходи завтра, в это же время". Я послал её подальше, взял деньги и в магазин побежал. — Хвостов опрокинулся на кровать, пружины жалобно заскрипели. Над кроватью взметнулся серый язык простыни, накрывая тело.

— И как, пришел? — заинтересовался Дылдин.

— Пришел, — Хвостов рассмеялся. — Одел старый ватник, подготовился значит. Только сказал, что не надо денег и вообще, я пью мало. На неё, фифу эту, еще тогда глаз положил — симпатичная стерва. Роста среднего, фигурка подтянутая, шоппинговая. Грудь вперед смотрит, волосы коротко подстрижены, светлые, а глаза наглые и развратные. Она спрашивает: " Что ты хочешь?". Я отвечаю — натурой возьму.

— Серьезно? И она? — Дылдин захихикал.

— Согласилась. Посмотрела, улыбнулась, змея подколодная, и согласилась, — Хвостов ответно гыгыкнул. — Только сказала, что против собаки должен выстоять пять минут.

— Выстоял? — спросил Хвалей.

— Выстоял. Она два ватника и три куртки изорвала, за время, пока с дамочкой встречался.

— Любовь требует жертв, — сказал я.

— Какая любовь-морковь, — протянул Хвостов. — Аристократки, все с придурью: если не розовые, то мазохистки. Эта стерва, даже когда кайф ловила, в исступлении орала: "Маузер, фас!". А собака вокруг машины бегала, рычала, ревновала, пока я хозяйку трахал, ведь это кобель был. — Хвостов хихикнул.

— И как расстались? — спросил Димка.

— Просто, как в море корабли. Кобель и я друг друга ненавидели, словами не передать. Каждые схватки не на жизнь, а на смерть. Мне приходилось защищаться, а у пса только одно желание — добраться до моих гланд. Хозяйка тоже, только этого и ждала. Однажды я не выдержал и всадил псине нож в глаз. Кобель даже не тявкнуть не успел, брыкнулся к ногам с куском рукава и затих, а Эллочка, так звали любовницу, в крик.

— Разрядил Маузер, — трясся от смеха Дылдин.

— И Эллочка?

— Кричала в тюрьму отправит, за смерть бедного животного. Я показал ей руку, она у меня как у наркомана, вся в шрамах, от коренных зубок Маузера. Наши схватки никогда бескровно не проходили, нет-нет, но до мясца он добирался. С ума сходила псина, чувствуя кровь. У меня до сих пор шрамы остались.

— Покажи, — кровать Дылдина заскрипела, голые пятки застучали по направлению, к кровати Хвостова.

— Ну и шрамы! — воскликнул Дылдин.

— Я за свой базар отвечаю.

— Так, что Эллочка? — спросил Хвалей.

— Ничего. Я сказал, что сам могу куда-нибудь обратиться и рассказать, как она натравила собачку на бедного, гуляющего по пустырю, парня. Обозвала меня странным именем — ублюдок, кинула Маузера в багажник и уехала. Больше я её не видел. Что такое ублюдок?

— Это насчет неполноценных родов твоей матушки, — ответил Хвалей.

— Я же говорю — сука.

— А я в учительницу рисования был влюблен, — признался Дылдин.

— Взаимно? — усмехнулся Хвалей.

— Нет, я еще маленький был...

Палату заполнил дружный смех.

— Тише, — призвал я, — еще Мишани не хватает.

Смех превратился в приглушенное рыдание.

— Дебилы, я в школе учился.

— Следи за языком, — посоветовал я.

— Извиняюсь, — буркнул Дылдин, — что вы понимаете в первой, юношеской, искренней и светлой любви? — Дылдин зевнул.

— Ребята, кто хочет отсюда удрать? — осторожно спросил я.

Никто не ответил. Я услышал тихое посвистывание Хвостова и легкий храп Дылдина.

— Отрубились, — прокомментировал Хвалей. — Наверное таблетки подействовали.

— Ты как, насчет побега?

— Согласен, сколько раз повторять? — Обиженно отозвался Димка. — Ты придумал, как?

— Нет, будем надеяться на счастливую импровизацию. Кажется завтра, к нам приедут академики.

— Страшно мне, Максим, от твоего рассказа. Честно, по мне лучше бы все, что ты рассказал, оказалось неправдой. Пусть будут гриппы мутанты и вызванный болезнью бред.

— И я не против. Но ты поверил мне?

— Да, — после долгой паузы ответил Хвалей.

Я извлек из-под подушки тетрадку, даже не ожидал от себя такой литературной прыти — столько исписал за день, словно граф Толстой.

— Дима?

— Что?

— Я тут кое-что в тетрадку записал.

— Что? — насторожился Хвалей. Думаю, он догадался.

— Про себя и про тебя. В общем, про последние события.

— Ты боишься, что если я проснусь завтра, могу опять ничего не вспомнить? — хриплым шепотом спросил Хвалей.

— И со мной может случиться. Я хочу подстраховаться, ведь я побывал под фиолетовым полем и видел Дракона.

— Да, ты говорил, что попал под глаз Дракона, в самом конце.

— Это ничего не значит. Ни ты ни я — не знаем, что с нами случится завтра. Думаешь я не боюсь?

— Ты боишься? — удивился Димка.

— Боюсь.

— И что ты хочешь? — Хвалей надел очки, посмотрел в мою сторону.

— На последней странице я расписался и поставил дату.

— А какое сегодня число?

— Заканчивается 24 июня.

Мы посмотрели в окно. За светлыми шторами проступали контуры соседнего блока с темными окнами, рыжие огни КПП и два черных силуэта.

— Невозможно удрать ночью?

— В коридоре сидит Мишаня, — напомнил я.

— Думаешь, просидит всю ночь?

— Думаю, что через несколько часов его сменит другой Мишаня. Да и куда денемся в пижамах и шлепанцах? Как перелезть через забор с проволокой, наверняка там сигнализация, а через КПП не пройдешь — двое вооруженных сержантов. Как убежать?

— Я почем знаю, ты предлагаешь побег.

— И ты шевели мозгами.

— Я шевелю, — Димка положил очки на тумбочку, откинулся на подушку. — Странно, думал: на дворе не июнь, а май.

— Не говори глупостей.

— Я не говорю, — прохрипел Димка, едва сдерживаясь чтоб не заплакать.

Я отвернулся и стал смотреть в окно.

— Ты хочешь, чтоб я расписался? — после небольшой паузы спросил Димка.

— Есть такое дело.

— Вдруг, проснусь завтра и ничего не вспомню?

— С чего ты взял? Это лишь предположение, не гипотеза. Завтрашний день оставит все так, как было.

Хвалей забрал тетрадь и ручку, зашуршал страницами.

— Ну ты и расписал, — уважительно протянул он.

— Старался.

Димка поднялся, подошел с раскрытой тетрадью к окну.

— Что-то вроде дневника, — поспешил сказать я, — так что, на литературный слог не обращай внимая.

— Личного дневника?

— Точно, что не общественного, но тебе читать не возбраняется.

Димка хмыкнул, приблизил тетрадь близко к лицу, очки он оставил на тумбочке. Хвалей, без комментариев, простоял подле окна с полчаса, я почти заснул.

— Занятно, товарищ Клон.

— Что ты хочешь этим сказать?

Хвалей посмотрел в мою сторону, его глаза подозрительно блестели.

— Ничего, Максим, только повторить: что мы друзья. — Он расписался на листе, где заканчивалась первая, вступительная дневника, рассказывающая о нас и Пикете. Вернулся на кровать, отдал тетрадь и ручку.

— Пиши. Все пиши. У тебя неплохо получается. Губа...— он запнулся. Вытянулся на кровати, натянул простыню до подбородка. — Даже спать страшно, — Димка нервно рассмеялся. — Проснусь и ни черта не вспомню. Умеешь запугать.

— Димка, все будет хорошо.

— Дай Бог, по неволе задумаешься о жребии, который с тобой разыграл всевышний.

— Сами разыграли, — вступился я за Творца, хотя тому всегда было до лампочки, никакого участия в моем появлении на этот свет он не принимал.

— Знаешь, у меня никогда женщины не было, — неожиданно признался Хвалей.

— А Леся, у неё неплохой вкус? — я вспомнил трусы с китами.

— С ней я был знаком три месяца, — хмыкнул Хвалей вспоминая. — Поэтому, серьезно не переживал, когда получил письмо про свадьбу. Флаг в её ласковые руки. Сейчас понимаю, как все смешно и не серьезно. Простое юношеское влечение, а не любовь с первого взгляда. Всегда хочется, чтобы рядом была прекрасная половина.

— Ты не веришь в любовь с первого взгляда?

— Верю, но у меня ещё не было. Жду. У тебя были женщины?

— Не так, как у Хвоста. Разврат и беспорядочные половые связи.

— Я серьезно.

— Ну, кое какой опыт имеется, — смущенно пробормотал я, вспоминая эротические игры с одной девушкой со сборочного района. Она на шесть лет старше и зовут её Рита. У неё есть репродукции Моне, которого она очень любит. Обещала писать письма и не написала ни одного. Умница, я бы ей не ответил.

— Первый сексуальный опыт был в хабзарне, со старшекурсницей Аварией.

— Странное, для девушки имя, — рассмеялся Хвалей.

— Ей оно шло. Она росла как пацан, в обезьяннике побывала. Рассказывала, как её пытался изнасиловать один воспитатель. Авария не растерялась, схватила за член и пригрозила, что вырвет с мясом.

— Теперь понятно, почему у неё такое имя.

— Не поверишь, держа преподавателя за краник, привела к старшему завучу по воспитанию.

Мы рассмеялись.

— И что?

— Ничего, воспитатель месяц, с опухшим членом по коридорам ковылял, как неудавшийся балетмейстер. Так прославился, что пришлось уволиться. После этого, к Аварии больше никто не решался приставать.

— Красивая девушка?

— Красивая. У каждого своя красота. — Я представил Аварию: высокая, худая фигура подростка, не успевшая превратиться в женскую. Короткий, светлый ежик волос и всегда серьезные серые глаза. Над левой бровью едва заметный след шрама. Как и я — любительница пива, драк с пацанами. Она брезговала косметикой, но обожала джинсовые вещи. Еще одна белая ворона Черного Города. Сейчас, она должна была работать в общепите.

— Меня от случайных и неслучайных половых связей и соблазнений, защищали приемные. Гению, считали они, знакомство с девушками вредит. Только я не вундеркинд, — хмыкнул Димка. — Бежать надо, к черту.

— Убежим, — пообещал я.

— Как?

— Увидим. Не переживай Димка, будут у тебя девушки.