Смок - боевой змей

"Ромей!" — покачал головой князь, но спорить не стал. Прав, епископ.

— Чего хочешь?

— Артемий мой Некраса в лицо ведает. Хочу в Белгород послать. Только Артемий в землях киевских не бывал, в путях несведущ, к тому же люд разный на путях встречается... Дай слуг сопроводить его до Белгорода и встретить на обратном пути.

— Не побоится вновь безбожника встретить?

— Не побоюсь! — сказал монах. Голос его стал другим: звонким от ненависти.

— Что будет, как встретишь?

— На все воля Божья, — монах склонил голову.

— Быть посему! — сказал Святослав, вставая...

— Может, следовало князю сказать? — спросил Артемий, когда они с епископом вышли от князя. Гостей сопровождали гридни, но Артемий говорил по-гречески.

— Если мертв Некрас, князю знать без нужды. Возгордится. Если жив ворог, скажем. Нам помощь нужна, — ответил епископ.

— Сам справлюсь! — злобно сказал Артемий.

— Раз пробовал! — нахмурился Дионисий.

— Смок помешал...

— Если жив Некрас, то и смок жив. Не дерзи, раб! Делай, что велено! Смирна овца перед пастырем своим...

Артемий молча поклонился.

А Святослав позвал Горыню и передал ему разговор с гостями.

— Убил Жегало Некраса! И смока спалил! — возразил воевода. — Весь Белгород об том гудел.

— Будь у Ростислава другой воевода, не усомнился бы, — сказал князь. — Но там Светояр. Хитер!

— Не он один! — обиделся Горыня.

— Подай грамоту! — велел князь.

Расправив пергамент, он долго читал, шевеля кустистыми бровями. Глаза Святослава, в молодости зоркие, с годами стали сдавать. Буквы расплывались, не желая складываться в слова.

"...Что послал сотника своего Жегало чинить разбой в Белгороде, нет за то тебе, князь, чести. Жегало аки хищный зверь напал на сотника моего Некраса и слуг его, злодейски их умертвив, а сам со злодеями своими паде от меча дружины моей. Того Жегало в Белгороде многие признали, послухов у меня несчетно..."

— Про смока не пишет! — сказал Святослав, прочитав вслух.

— Ростислав грамоту князьям разослал. Тебя, княже, в глазах их очернить.

— Не очернит. Скажем, Жегало самовольно в Белгород поехал, с головником своим, Некрасом, посчитаться. Де убил Некрас брата Жегало в сече, а сотник не стерпел обиды. Не для того письмо писано.

— Еще хотел Ростислав князей запугать, чтоб не шли в земли его. Про Некраса и змея слух далеко пошел, прочтут князья и побоятся: сотника нет, а смок остался.

— А ведь побоятся! — сказал Святослав.

— Пусть! Сами управимся. Достоверно знаю: на одного воя Ростислава у нас три.

— Воюют не только числом. Затворится Ростислав в Белгороде, постоит войско под стенами да уйдет, не солоно хлебавши. Не взять нам Белгорода, крепок город. Знает это Ростислав и дерзит. Сам войну себе кличет.

— Скажу тебе, княже, что удумал, — сказал Горыня, расстилая на столе принесенный с собой пергамент. — Велел ты мне, я сделал. Ранее близ Городца хотели в земли Ростислава войти, но Городец у нас переняли. Пойдем вкруг Ирпеня, мимо истока его, там к Белгороду повернем.

— Эти седмица пути! Пешие вои, обоз... Разъезды Ростислава заметят, князя упредят. Пока дойдем, Ростислав в Белгороде закроется, хлеб в житницы свезут. С хлебом под стенами месяц стоять, а без хлеба — три дня.

— Пойдут только конные. Без обоза. В Киеве слух пустим, что посылаем воев в помощь князю Галицкому. Просил де помощи от половцев. Люди Ростислава в Белгород так и донесут. Войско двинется по Галицкой дороге, а через день повернет. Заметят его Ростиславовичи поздно да и донесут: идут конные, числом невеликим. Не удержится князь, захочет рати. Молод, горяч. Тут ему и конец.

— Ростислав выведет в поле пеших с копьями, после чего конец нам.

— Того и хочу, чтоб Ростислав так подумал. Знать не будет, что пешие и у нас есть. Мы их в насады посадим да по реке спустим. У Белгорода, — Горыня показал пальцем на пергаменте, — два войска соединятся.

— Насаду на реке не заметить тяжко. Три дня плыть!

— Как купцы поплывут, без стягов киевских.

— Переймут да проверят.

— На ночь берегу своему приставать станут. Днем большая часть войска на дно насад ляжет, с берега не видать. Увидят Ростиславичи десяток воев на насаде и поверят, что купцы. А что пятьдесят на дне лежит — разгляди!

— С высокого берега разглядят.

— Помосты в насадах сделаем.

— Можно посчитать, как на берег сойдут.

— Запретим до темна.

— Вои есть захотят, костры разожгут.

— Велим много не жечь. Три дня без горячего вытерпеть можно.

— А лазутчики?

— В каждой насаде — три коня и дружинники. День спят, на ночь — в разъезд!

— Не один Светояр хитер! — сказал Святослав. — Все продумал, воевода!

Горыня довольно усмехнулся. Князь построжел лицом.

— Выступим, как Артемий с Белгороду воротится. Коли Некрас жив, наши хитрости в туне. Дай гречину лучших людей и быстрых коней. Чтоб без Артемия в Киев ног не казали!

Горыня поклонился. Святослав, отпустив тысяцкого, направился в дальний покой. Остановился в дверях. Красивая, строго одетая дева сидела за столом и читала свиток. Князь некоторое время молча любовался ею, затем неслышно подошел. Увлеченная чтением, дева заметила князя, когда он стал рядом.

— Тато!

Святослав привлек вскочившую дочь, чмокнул в атласный лобик.

— Все чтешь, ладо? — Святослав заглянул в свиток. — Часослов? Опять?

— Влечет меня, тато, слово божье.

— Лучше б вышивала! — вздохнул Святослав. — Ты ж не монашка!

— Хочу ею быть!

— Такую красу да под схиму! — Князь укоризненно покачал головой. — Замуж тебе надо, Софьюшка! Заневестилась — семнадцатый годок.

— Не хочу! — потупилась дочь.

— Все девки замуж хотят! — не согласился Святослав. — Другой отец давно отдал бы, только мы с матерью не можем с кровиночкой, ненаглядной нашей, расстаться. Любим тебя, Софьюшка!

— И я вас люблю!

— Ишь, какая! — продолжил князь, гладя дочь по голове. — Ласковая! Не позволю зятю обижать! Никому не отдам!

Софья довольно засмеялась и чмокнула отца в бороду.

— Почитай мне псалом Давидов! — сказал князь, садясь на лавку. — Мой любимый.

Софья пошелестела свитком.

— Благословен Господь, твердыня моя, научающая руки мои битве и персты мои брани, — начала звонко, — милость моя и ограждение мое, прибежище мое и Избавитель мой, щит мой, — и я на Него уповаю...

Святослав слушал вдохновенное слово пророка, внимая каждому слову. А когда Софья дошла до "...блесни молниею, и рассей их; пусти стрелы Твои и расстрой их...", князь присоединился, вторя слегка осипшим, но крепким голосом...

13.

Повозка, управляемая смуглолицым монахом, подкатила к воротам Белгорода. Стражник в потертом куяке скользнул ленивым взором: мышастый мерин в ременной упряжи, несколько пустых корзин и бочек на повозке. Отец-келарь из ближнего монастыря послал служку за припасами. Стражник махнул рукой, и повозка вкатила в ворота.

Артемий, миновав стражу, усмехнулся. Дикие люди русы! Город готовится к войне, а чужого впускают за стены, даже не спросив. В представлении русов надеть рясу, если ты не монах, невозможно — грех! Самому монаху, ясное дело, в представлении русов стать лазутчиком Бог не велит. Удивительно, как славянам удавалось держать в страхе Византию? Разве что свирепостью в бою и презрением к смерти. Эти бы качества подданным Ромейской империи! Никто не смел бы покуситься на ее границы. Остальное в империи есть: золото, оружие, знания, искушенность в интригах и умение вести тайные войны... Артемий внезапно подумал, что у богатых да ученых не может быть свирепости в бою и презрения к смерти. Им есть что терять. К примеру, прикажи ему Дионисий убить Святослава... Княжеские гридни обыскали гостей, но тонкий стилет, скрытый в поясе Артемия, не заметили. Незаметно достать, прыжок — и хруст пробиваемого горла... Это был бы последний прыжок Артемия. Гридь следил в приоткрытую дверь — мигом подлетел бы и зарубил. Или, что того хуже, оглушил и оттащил в пыточную — мучить. Он пошел бы на верную смерть? Артемий подумал и решил: нет. Дионисий не единственный епископ на Руси. Многим нужны люди, умеющие выдать себя за монаха, слугу, воина, или купца из далекого Царьграда, как русы зовут родной Константинополь. В самом Константинополе такие люди тоже нужны. Но Артемию в столицу дороги нет. Одно знатное и богатое семейство до сих пор ищет убийцу сына. Юного Димитриса зарезали, когда он в сопровождении слуги направлялся на свидание к женщине, к которой, по мнению заказчика, Димитрису ходить не следовало. Обманутый муж хорошо заплатил, Артемий сделал свою работу, но кто знал, что слуга выживет?.. Хорош был удар — снизу в печень, но трусливый слуга надел под одежду кольчугу. Следовало добить, но к ним, привлеченная криками, бежала стража...

На Некрасе тоже была кольчуга. Артемий на такое не рассчитывал, поэтому вместо трехгранного стилета, разрывающего железные кольца, взял широкий нож. Хорош был нож, дамасской выделки, кольчугу пробил, но в глубь тела не пошел. Второй замах Артемий сделать не успел: мерзкая тварь прыгнула на круп коня. Прокусила руку, располосовала когтем лицо. Артемию удалось тварь стряхнуть, а испуганный конь понес так, что вои Некраса отстали. Дионисий не заплатил за работу, хотя следовало компенсировать увечье. На правой руке пальцы гнутся плохо, приходится все делать левой. Хорошо, что он одинаково владеет руками...

На торгу Артемий оставил повозку у коновязи, взял пустые корзины и пошел по рядам. Валил с возов репу, поздние, уже последние, огурцы, яблоки, хлеб... Не торговался — за все платил Дионисий. Вернее те, из Константинополя, которые велели сыскать и убить... Обрадованные торговки охотно заводили разговор с увечным слугой Божьим, скоро Артемий знал, что следовало. Красавицу в медовом ряду он разглядел сразу. Пшеничные волосы, голубые глаза, полная грудь... В маленьких ушках — золотые серьги местной работы. В Константинополе этой русской за одну ночь подарят десять номисм. Здесь поставили торговать. Не умеют русы ценить свое достояние! Некрас, впрочем, оценил...

Артемий степенным шагом подошел к торговке.

— Ты Улыба? — спросил строго.

— Я, отче! — ответила торговка, глядя с любопытством.

— Бают, варишь лучший мед в Белгороде?

— Спытай! — Улыба протянула кружку.

Артемий принял и глотнул. Медовая брага, сдобренная ароматной травой. Гадость! Сейчас бы глоток густого золотистого вина с Крита! Как можно пить это пойло? Но, что бы ни думал Артемий, свои мысли оставил себе. Осушил кружку до дна и вернул, причмокнув.

— Добрый мед! Много у тебя?

— Здесь корчага. Дома три бочки.

— Заберу все!

— В монастыре нет меда? — удивилась Улыба.

— Старый кончился, новый еще не поспел, — пояснил Артемий. — Игумен гостей ждет.

"Три бочки меда! — ахнула про себя Улыба. — Да это..."

— Две гривны! — выпалила она, ожидая, что странный монах начнет яростно торговаться.

— Две так две! — согласился монах. — Собирайся! Мне до темна наказали воротиться.

Улыба торопливо погрузила корчагу на повозку монаха (тот помог), и они поехали в посад. Свою повозку Улыба оставила на торгу. Хватит времени вернуться, тороватого покупателя упускать не след. Доехали скоро. Улыба заперла ворота и повела монаха в дом. Там покупатель аккуратно отсчитал серебро, подвинул сверкающую горку к хозяйке.

— Проверяй!

— Все верно! — замахала Улыба руками. — Я видела. Погоди, счас людей кликну! Служанку выгнала, совсем дерзкая стала, приходится самой.

— Зачем нам люди?

— Бочки на повозку закатить.

— Не нужно их катить!

— Не понимаю тебя! — удивленно сказала Улыба.

— Присядь, хозяюшка! — сказал монах, улыбаясь. Тонкие губы раздвинулись, показав острые белые зубы. Искалеченная шрамом щека пошла складками, лицо гостя стало жутким. Горло Улыбы перехватил страх. Какой чудный монах! Что ему надобно? Она сама не заметила, как ноги ее подогнулись, и тело безвольно опустилось на скамью.

— Бают, жила с княжьим сотником? Некрасом?

Улыба помедлила и кивнула.

— Вот это, — гость кивнул на кучку серебра, — а также мед твой останутся тебе, если поведаешь.

"Господи, кто он? — лихорадочно думала Улыба. — От кого пришел?" Она хорошо запомнила ту ночь, когда прогнала Некраса, и за воротами закричали люди. Она выбежала, увидела мертвую кобылку, убитого половца, лужи крови... Улыбе стало муторно, служанка увела ее в дом. Под утро к ней приехал сам Светояр, долго расспрашивал о Некрасе, а после велел молчать. Наказал, буде кто выведывать о Некрасе, не медля, доносить лично ему. Дождалась, выведывают. Закричать, побежать из избы? Можно успеть. А ежели нет? Такой зарежет и глазом не моргнет...

— Что хочешь знать? — хриплым голосом спросила Улыба.

— Как он выглядел?

"Знает! — поняла Улыба. — Сказал: "выглядел", а не "выглядит". За мертвого убивать не будут".

— Высокий, стройный, жилистый, — стала перечислять Улыба. — Волосы русые, глаза большие, синие...

— Шрамы у него были? — перебил гость.

— Несколько. На руках и груди.

— На груди? — заинтересовался гость.

— Как раз напротив сердца. Свежий шрам, розовый.

— Это он!

Гость встал и перегнулся через стол:

— Где Некрас? Говори?

— Господи! — отшатнулась Улыба. — Нет его! Сгорел!

— Где?

— В конюшне, со смоком своим. Колпаки Великого на них напали.

— Сама видела?

— Не пустили. Никого близко дружинники не подпустили, — Улыба заплакала. Больше от страха, чем от горя. — Не дали косточки милые самой похоронить. Дружинники землей пепелище забросали, до сих пор запрещают ходить туда. Сторожа там. Мне велели молчать.

— Не велика беда, что рассказала! — усмехнулся Артемий. — Серебро заслужила.

"Светояру расскажу, еще даст!" — злорадно подумала Улыба.

— Ладно, хозяюшка! — сказал Артемий, расстегивая пояс. — Поговорили и хватит. Разбери постель, отдохни с гостем. Приласкай убогого!

— Ты!..

Улыба не закончила. Все так же хищно скалясь, гость вытащил из-за пазухи и положил на стол длинный нож. Затем сдернул ее с лавки и бесцеремонно толкнул к постели. Улыба, онемев, шла чуть живая. Видя это, Артемий сам стащил с нее поневу, рубаху, сунул лицом в матрац и навалился сзади. Пока хищник насыщался, Улыба тихо плакала. Насильник не обращал внимания. Когда ряженый монахом тать со стоном отвалился в сторону, Улыба попыталась встать. Артемий сжал ей горло железными пальцами.

— Куда?

— Подтереться.

— На! — Артемий подобрал и кинул ей рубаху. — Лежи!

Когда сила вернулась, Артемий перевернул Улыбу на спину и задрал ей ноги. В этот раз он не спешил, утолял страсть с толком. Проклятая баба лежала колодой и продолжала всхлипывать. "С Некрасом, небось, было не так!" — зло подумал Артемий. Эта мысль привела его в ярость. Артемий охватил пальцами белое горлышко женщины, сдавил. Улыба захрипела и задергалась, пытаясь сбросить насильника. От ее судорожных метаний, волна наслаждения пробежала по телу Артемия, он не разжимал пальцев, пока Улыба не затихла. К тому времени насильник получил свое. Подернув плечами от последней судороги, Артемий вытащил золотые серьги из ушей мертвой женщины, бросил их в кучку серебра, затем аккуратно пересыпал добро в кожаную калиту. "Дионисию, скажу, что подкупил княжих слуг, — подумал, привязывая кошель к поясу. — За добрую весть еще серебра отсыплет. И серьги у бабы дорогие..."