Босиком По Лужам

— Нет, ну тут особый случай, — уважительно протянул Билл. — Таких меньшинство. Но в основном все журналисты продажные шлюхи, готовые ради денег на все. И не надо их защищать! Вот допустим, что ты обычный журналист. Представь себе это.

Я на секунду задумалась, подняв глазки к небу и сделав умный вид.

— Готово! — хищный взгляд. Именно так должна смотреть настоящая акула пера на свою жертву! Билл засмеялся.

— А теперь представь, что сейчас у тебя есть уникальная возможность сделать эксклюзивный репортаж, ну, допустим, на тему 'Вся подноготная Билла Каулитца'.

Изобразила, что достаю ручку и блокнот, приготовилась 'записывать'.

— Готово! Билл, это вы разгромили ночной клуб в Москве? — я сунула ему под нос телефон, ставший на время 'диктофоном'.

— Нет, это не я.

— Отлично, так и запишем: 'Да, я так много выпил, что не помню, как его разгромил!' Следующий вопрос. Билл, это ваши наркотики?

— Нет, это не я! — хохотал он.

— Значит пишем: 'Нет, наркотики моего брата. Когда последний раз он ходил в моих штанах, то забыл их вынуть!' Билл, как вам понравилось в русской тюрьме?

— Великолепно! — согнувшись пополам и схватившись за живот, закатился парень.

— Отлично! 'Русская тюрьма отстой. Там воооот такие клопы и воняет тухлой рыбой!'

— Почему рыбой воняет? — вытирая слезы, спросил он.

— Не знаю. Не могу ж я написать, что там воняет пОтом и мочой. У меня как никак приличное издание. Эх, сюда бы еще фоток попикантнее. Например... Ты на нарах в компании урок. И тебе колют какую-то синюшную тутаху на всю руку! Вот это был бы репортаж!

— Ты бы обогатилась!

— Сомневаюсь. Мое приличное издание просто не будет печатать эту фигню. А еще мне шеф накостыляет по шее за то, что я использовала непроверенную информацию и притащила такой непрофессиональный фотомонтаж. Но и это не самое страшное. Самое страшное заключается в том, что я перестану себя уважать после написания такого материала.

— Зато как это поднимет тираж твоей газеты! Компания обогатится за наш счет! — с иронией произнес он, но в голосе слышалось надменное раздражение. — Самоуважение тут ни при чем. Деньги — всё для таких, как ты.

Я обиженно вытаращилась на парня. Он суетливо добавил:

— Ну я имею ввиду для журналистов. Ты же не журналист. Мы же просто играем, да? — посмотрел взглядом нашкодившего ребенка, которому безумно стыдно. Пришлось простить.

— Билл, скажи, а каково это быть на вершине?

— Там страшно, холодно и безумно одиноко, — не задумываясь ни на мгновение, произнес парень совершенно серьезно. — Я хочу быть свободным. Каково это быть свободной?

— Свободной... — хмыкнула я. — Это... Это страшно, холодно, пусто и безумно одиноко. Еще это ответственность.

— Почему?

— Потому что, когда ты любишь, ты теряешь свою свободу, стало быть, ты должен быть один и ни от кого не зависеть, а это натуральное одиночество. Там, где одиночество, там всегда страшно, холодно и пусто.

— А я не хочу ни от кого зависеть. Я хочу отвечать за свои дела и поступки.

— Отвечай. Билл, свобода — это состояние души. Можно сидеть в клетке, но быть внутренне свободным.

— О, мне это не грозит. Я связан контрактом по рукам и ногам. Мы все им связаны. Это хуже, чем клетка. Там через прутья хотя бы видно небо и есть шанс. У нас же даже неба не видно. К тому же за нами с Томом постоянно следит наблюдатель за соблюдениями прав несовершеннолетних из суда по делам семьи...

— Господи... Кто это?

— ...без разрешения которого мы не имеем права сделать ни шагу. Даже наш контракт на визит в Москву был выверен органами юстиции, чтобы ни дай бог мы не перетрудились. Это такая штуковина в Германии, которая якобы отвечает за наши права. Но на самом деле я готов лезть на стену и жрать землю, лишь бы они от нас отвязались. Они нам дико мешают! Мы бы на год раньше начали выступать, если бы не они: пока все документы подготовили, все проверки прошли... Мы с ними график выступлений согласовываем... Я не могу спокойно посидеть в баре и выпить бокал шампанского, чтобы потом на родителей не наехали. Однажды мы с ребятами и Дэвидом пошли в клуб, там стриптиз был. Так в прессе разразился страшный скандал, маму чуть родительских прав не лишили. Такое раздули! Теперь ты понимаешь, почему я не люблю журналистов и почему я мечтаю о свободе?

— Понимаю. Но ты тоже пойми — дело не в этом наблюдателе из суда. Исполнится тебе 18, и ты его еще добрым словом вспоминать будешь. Дело в другом. Пока ты приносишь своей компании доход, ты будешь... — я запнулась. На языке крутилось всего одно слово. И это слово ему совершенно не понравится.

— Кем я буду? — потребовал он договорить.

— ...ты будешь... — я замялась.

Билл набычился.

— Говори!

— ...ты будешь вольным продюсерским рабом. Не важно, сколько тебе лет — семнадцать или тридцать пять, — пока ты приносишь доход, ты будешь рабом контракта. Вы все.

— Я буду свободным, — с вызовом.

— Я в тебя верю, — на полном серьезе.

— Ты... Ты... — шипел он.

И я поняла, что безумно его обидела.

— Я сказала тебе правду, — отозвалась спокойно. — Извини, если она тебе не понравилась.

Кау-младий недовольно засопел и зашагал вперед.

— Билл, — крикнула ему вслед. — Я тоже раба контракта. Только у меня свободы немного больше, чем у тебя, зато нет твоих возможностей.

Он резко обернулся и не менее стремительно вернулся ко мне. Подошел в самый притык и глянул сверху вниз. Поддался вперед, словно хотел что-то сказать, но внезапно передумал. Я стояла и смотрела на метания парня. Сильный порывистый ветер трепал его волосы. Они лезли в глаза и рот, закрывали лицо. Он их стряхивал недовольно, словно они мешали ему видеть совесть той, что сделала больно.

— Почему ты такая маленькая? — выдал удивленно. — Ты же выше была.

— Потому что вот уже полчаса я иду рядом с тобой босая. Мои сапоги пали смертью храбрых в битве за твою задницу.

Он расстроено вздохнул.

— Мой бог! И тут я должен!

— Не должен. Я наоборот мечтала выкинуть эти дурацкие сапоги, так что с твоей помощью их смерть стала не напрасной, — в очередной раз честно соврала я, стараясь не думать о том, с какой радостью совсем недавно таскала любимые сапожки и как их обожали мои ножки.

— Я понял... — буркнул хмуро. — Нам далеко еще?

— Не знаю... Я даже не знаю, где мы. Хорошо, если вообще в Москве.

Лицо Билла вытянулось. Он заозирался вокруг, словно ища кого-то, кто всенепременное ему поможет. Но кроме меня в обозримом пространстве никого не наблюдалось.

— Телефон?

— Там батарейка села еще в клубе. Мы с тобой без связи, денег, босые и голодные.

— А скоро будем мокрые. Знаешь, мне кажется, прогулка удалась. Я и не ожидал, что в Москве так весело по ночам. Том много потерял, что не пошел с нами. Одна полиция чего стоит! Н-да... — его перекосило от неприятных воспоминаний. — Том мне не поверит!

— А ты ему всё рассказываешь?

— Всё-всё, — радостно заявил он. Зашибись! — Том мой самый близкий друг. Самый родной человек. Ближе него у меня никого нет.

Мне почему-то стало неприятно, обидно и... завидно.

— Счастливый... У тебя есть Том... — голос подвел, дрогнул.

Билл секунду смотрел на меня, а потом рывком обнял. Прижал к себе крепко-крепко. Подбородок уперся в мою макушку. Я не знала, как реагировать, и не поняла, что это за внезапный приступ нежности на него вдруг напал. Просто робко обняла в ответ. Вообще необычные ощущения — как будто мы стали ближе после этого происшествия в милиции, роднее... Но самое главное, мы начали общаться как добрые старые друзья, которые безумно соскучились друг по другу. Мне удивительно хорошо рядом с ним и спокойно. Странно... Непривычно...

Сверху начало капать. Мы подозрительно уставились на небо.

— Надо где-то спрятаться.

— Еще бы разобраться где... Черт! Я уже полчаса пытаюсь понять, что это за улица, но кроме номеров домов ничего не вижу! Промзона какая-то!

Капать стало интенсивнее. Первые капли — тяжелые, важные — кляксами разбивались об асфальт. Билл взял меня за руку, и мы бегом понеслись к огромному дереву метрах в ста от нас — не бог весть какое укрытие, но хоть немного спрятаться от начинающегося ливня.

Впрочем, могли и не бежать. К тому моменту, как мы прижались к корявому старому клену, лично я была мокрой насквозь. Кожаные вещи намокли, размокли и потяжелели, куртка неприятно давила на плечи. Выражение 'льет как из ведра' мало подходило к тому, что творилось на улице. Казалось, что лило из огромного шланга с сильным напором в конкретно заданном районе. Стена из воды. Настоящая стена из воды!

Мы смеялись. Смотрели друг на друга и хохотали, как малые дети. Я скинула куртку. Билл наоборот застегнулся. Можно подумать, что это хоть сколь-нибудь ему поможет. Капли стекали по лицу, задерживались на кончике носа и он их, смешно щурясь, стряхивал. То и дело передергивал плечами, когда тонкие нервные струйки затекали за воротник. Волосы висели черно-белыми сосульками. Такой забавный.

— А Родриго этот... — сквозь улыбку начал Билл и заткнулся, не договорив. Глаза вот точно не улыбались, скорее сверлили...

Я пыталась понять, как ему лучше ответить. У меня не было привычки рассказывать мужчинам о своих кавалерах. Но раз уж вопрос задан, то ответ должен быть получен. Решила сказать правду.

— Родриго мой первый мужчина. Мы встречались с ним полгода, когда я училась на первом курсе Университета. Потом разошлись, он меня бросил. Сказал, что я никакая в постели. А откуда мне быть 'какой', если я до него голых мужчин ни разу в жизни не видела. Я потом еще с год раны зализывала, мужчин боялась, казалось, что все похотливые самцы, одним сплошным комплексом была. Но на третьем курсе после какой-то знатной попойки мы решили, что вполне можем остаться друзьями. С тех пор мы дружим, Билл. Просто дружим. Очень тяжело иметь близкие отношения с человеком, который живет на другом конце света. Да и я в разъездах постоянно, тут московских-то друзей почти не вижу, не то что Родриго... — Мы, конечно, с Родриго во время моих редких наездов в Каракас не всегда 'просто дружили', но Биллу об этом знать совершенно не обязательно.

— Это хорошо, — удовлетворенно протянул он.

Над головой протяжно громыхнуло, как будто взорвалось что-то. Это было настолько неожиданно, что я испуганно дернулась, вжав голову в плечи и зажмурив глаза. Билл обнял меня, закрывая от грохота, дождя и ветра, как-то сгреб в охапку и спрятал.

— Глупенькая, это всего лишь гром. Гроза... — прошептал на ухо.

Я подняла лицо вверх. И... Нет! Это сумасшествие... Сильнее прижалась к противной холодной куртке. Показалось. Да, мне показалось... В его взгляде не может быть нежности ко мне. Он слишком закрыт, слишком отгорожен от мира. Нежность и покровительство. Не ко мне! Не хочу это видеть! Не хочу! Не ко мне! Не может быть! Черт! Что ты делаешь? На меня так давно никто не смотрел. С похотью — да. С презрением, с ненавистью, с отвращением, с завистью — да. Да и вообще я сама по себе далеко не сахар, и скорее раздражаю окружающих своим откровенно дурным характером. Но с нежностью... Я еще ниже опустила голову, лишь бы не видеть его глаз.

Он провел рукой по спине, успокаивая меня. Коснулся горячей влажной кожи поясницы. Ладонь замерла. Пальцы подрагивают, словно прислушиваются к ощущениям. Я сама вся напряглась.

Опять страшно громыхнуло над головой. Он еще крепче прижал меня к себе. Губы касались макушки.

— Смотри, ливень и луна! Какая яркая луна прямо над нами!

Вскинула голову вверх. Действительно, яркая огромная луна болталась где-то в районе забора и смешно нам улыбалась. Казалось, протяни руку, и она мячиком скатится к тебе в ладонь. И ливень сшивает тонкими нитями такие разные плоскости — землю и небо, соединяя несоединимое. Я заметила, что он не смотрит на луну, а разглядывает мое лицо. Секунда... Нижнюю губу накрыл мягкий поцелуй. Осторожный, невесомый, ласковый... Короткий, как мгновение. Я так растерялась, что даже не ответила. Так и смотрела на него испуганными большими глазами. Билл улыбнулся. Притянул мою голову к своей груди, уткнулся носом в волосы. И я зажмурилась от переполняющей душу нежности.

Глава 7

О том, что мы не вписываемся в поворот, я поняла слишком поздно. Билл нас вполне сносно довез почти до дома (мне, босой, было неудобно, пришлось уступить бразды правления мужчине), и осталось только вырулить на мою улицу — две минуты и мы на месте. Он поступил так же, как я поступала в детстве с велосипедом: когда до него дошло, что мы вылетаем за пределы дороги, он просто-напросто завалил мотоцикл на бок, благо скорость была низкой. Всю левую сторону моего тела обжег мокрый асфальт. Я сгруппировалась, как смогла, но это мало помогло. Мир несколько раз перевернулся, и мой затылок с кошмарным треском встретился с бордюрным камнем. 'Пораскинуть мозгами' — вспыхнуло белым. И наступила полная темнота...

Удивительное ощущение полета. Невесомое тело взмывает вверх, преодолевая легкое сопротивление ветра. Руки-крылья раскинуты в сторону и без труда ловят поток воздуха. Я еще не умею маневрировать, лишь пытаюсь удержать тело. Несусь к зефиру облаков. Туда, где прячется солнце-леденец. Страха нет. Любопытство пропитало каждую клеточку организма. Мне интересно, смогу ли я достичь солнца, смогу ли вкусить сладость его лучей, прикоснуться к великой тайне. Я еще не знаю, что это за тайна. Тайна... Именно так, с большой буквы Т. Тайна... Она уже согревает мою душу, тревожит сердце. Я не знаю, как называется это состояние. Мне кажется, что еще никогда, да-да, никогда в жизни я не испытывала ничего похожего на это состояние.

Я дал тебе крылья. Разве я могу сделать тебе больно?

На лицо упало несколько тяжелых капель. Меня кто-то резко дернул вверх. Ощущение полета пропало. Стало больно и тяжело.

— Ты плачешь? — неожиданно спросил мой рот у темно-серого медузообразного пятна, постепенно превращающегося в Билла.

Парень вздрогнул, словно его поймали за занятием, которое он бы не хотел афишировать, торопливо вытерся рукавом и нервно произнес:

— Вот еще! Чего ради?

Спасибо, что не бросил мое обмякшее тело наземь со страху. Я слабо улыбнулась:

— Плачешь. Я же вижу.

Он помог мне сесть, продолжая поддерживать под спину. Я медленно и аккуратно проверила шею, руки и ноги на наличие повреждений. Сделала глубокий вдох — ребра, кажется, тоже целы. В принципе жжет только бок, на котором я проехала по асфальту. Все остальное вроде бы отделалось легким испугом, не считая затылка с огромной шишкой. Какое счастье, что скорость была низкой, а на мне была защита и шлем! Многострадальные бриджи и крутку можно выкинуть. Черт! Этот парень раздевает меня с маниакальным упрямством. Сначала из-за него я сломала каблук и осталась босой. Теперь из-за него же в хлам убиты кожаные штаны и куртка. Про мотоцикл думать не хотелось. Все-таки мужчины — это излишне дорогое удовольствие. Билл наблюдал за мной, не произнося ни слова.