О Тех, Кто Всегда Рядом!

— Карел — человек?

— Человек, Хине-Нуи.

Она задумывается. Мне кажется, что она задумывается, но что происходит на самом деле — я не могу определить. Она изучающее смотрит на меня, и это продолжается долго, мне кажется, что миновала вечность.

— Ты знаешь, как человек убил Клиодну? — в ее голосе появляется какой-то едва различимый присвист, а морок, наведенный на меня, становится прозрачнее, я как будто освобождаюсь от связывающих меня пут, но все еще остаюсь полностью в ее воле.

— Серебряным клинком и солнцем, — говорю сущую правду, и произносить ее легко, каждое слово правды, сказанное перед Беернис, делает меня счастливым.

— Кто еще среди людей знает, как убить Туату?

Я вспоминаю, не сболтнул ли кому-нибудь нечаянно, но за последние дни мне не пришлось вести доверительные беседы ни с одним человеком.

— Никто, Хине-Нуи.

Она опять внимательно смотрит на меня, обходит вокруг, я слышу шуршание ее одеяния.

— Дай мне маску, человек, — и снова я не могу противиться, протягиваю ей кусочек странного материала, который так и не смог выбросить.

— Ты тоже убивал ее, — это не вопрос, это утверждение.

Она обо всем догадалась, почувствовала, увидела, наколдовала! Я едва не падаю наземь от сковавшего ноги и руки ужаса, и только внезапная догадка о том, что она почему-то не стремится отомстить, оставляет меня в сознании.

Она отходит, скользит, отплывает в сторону странного дерева — к таким же Туату, ждущим ее возвращения. В опущенной вдоль тела руке трепещет маска Клиодны.

Беспомощно озираюсь вокруг в поисках выхода, но его нет. Слезы готовы брызнуть из глаз от осознания собственной беспомощности, я понимаю, что по собственной воле мне из Сида не выбраться ни за что! И даже если Остроухие не станут меня жрать, я сам очень быстро здесь сдохну от голода.

Но Беернис быстро возвращается:

— Человек, ты поведешь одного из нас в свой мир, будешь служить и сделаешь то, что понадобится.

Вот это новости! Я уже несколько дней считаюсь самой искомой добычей во всем королевстве, я шарахаюсь от любой тени Анку или, не дайте Духи Святые, Сидов! И вдруг: "поведешь одного из нас!" Что-то не ладно в этом мире, как-то не складывается общая картинка. Разве не должны они, узнав, что я убивал одну из них, тут же меня и сожрать? И никто не требует от меня согласия. Но ведь и я не спрашивал благоволения дворовых собак, когда брал их с собою в лес за грибами?

К нам подбирается еще один представитель Сида. Он еще не так велик ростом как Хине-Нуи, но и не маленький ребенок, как та девчонка, что затащила меня сюда. Подросток, наверное, как и я. Черты лица имеют необыкновенную схожесть с Беернис, но как-то мягче, не столь явно выражены косточки над висками, и уши едва заострены. Волосы черные, как уголь, лицо светлое и прозрачные льдисто-голубые глаза на нем почему-то заставляют меня отвернуться и смотреть на нее искоса — невыносимо видеть перед собой это неожиданное сочетание. Не знай я, что за существо передо мною, принял бы его за уродливого человека, девушку. Странно: пока черты лица я связываю с Сидами — они прекрасны, но стоит вообразить их человеческими, как они становятся отталкивающими. Неожиданное открытие.

— Человек, это Хине-Тепу, она приведет тебя в Сид Динт и ты убьешь его главу Морриг. Потом ты будешь свободен.

— А вернее всего, мертв, — добавляю беззвучно.

— Или мертв, — говорит Беернис. Не знаю, услышала ли она мои слова, но ее поправка заставляет меня содрогнуться. — Ступайте!

Хине-Тепу тянет меня за руку и спустя мгновение мы оказываемся в полной темноте уже опустившейся на ущелье ночи. Где-то рядом фыркает Фея, вдалеке видны костры обоза, а я от неожиданности перехода громко вскрикиваю.

— Молчи, — впервые заговаривает со мной Хине-Тепу. — Молчи.

Но я не согласен молчать — это перед Беернис я робел, но теперь понял, что зачем-то им нужен. Почему это я должен убивать какую-то Морриг? У меня на будущее были совершенно другие планы. И если они сами ее пристукнуть не в силах, то, значит, мне есть, чем их прижать. У меня, как говорит Корнелий, "сильная переговорная позиция"! И значит — придется поторговаться. Просто дохнуть по чьей-то прихоти что-то совсем расхотелось. Особенно после того, как узнал, что и сам могу убить любого Анку или даже Туату! Главное — было бы чем.

— Почему это я должен молчать? — спрашиваю.

Хине-Тепу изображает из себя особу королевской крови — краешком тощей задницы усаживается на камень, спина прямая, словно внутри девчонки оглобля, отвернулась, смотрит на далекие костры, и молчит, дрянь такая!

— Эй, Остроухая!

Никто не называет так Сидов в глаза, но ей это, похоже, безразлично.

— Послушай меня, кровососка! Я никуда с тобой не поеду! Мне есть чем заняться.

Она смотрит на меня безразлично, как я сам бы смотрел на старый пустой комод.

— Тогда ты умрешь, человек. Сейчас или завтра. Скоро. Тот, кто убил Туату, не сможет спокойно жить на этой земле, если на его защите не стоят другие Туату. Понимаешь?

Сказано таким тоном, точно перед ней тупая лягушка. Но я поспорю.

— Так это же замечательно! Если мне в любом случае не светит ничего, кроме смерти, то зачем напрягаться? Зачем искать смерть, если она придет сама?

С этими словами сажусь, опираясь на седло, и замираю. Вот как с ним, с потусторонним существом, быть? Как его понять?

Наверное, я произношу эти слова вслух, потому что она сразу же отвечает:

— С чего ты взял, что я — потустороннее существо?

— Ну как же? Мы ведь только что были в том мире! В твоем.

— С чего ты взял, человек, что это был другой мир? Ты видел границу между мирами?

— Да зачем мне граница, если там все иное? — Я даже подскакиваю от удивления. — Там люди не живут!

Хине-Тепу поворачивается ко мне всем телом:

— Живут.

Вот те раз, приехали! В том сумрачном краю живут люди? Хотел бы на них взглянуть!

— Обычные люди? Как я?

— Точно такие же дураки. Ничем не отличаетесь. Так же могут до утра свои пять пальцев пересчитывать и каждый раз один терять.

Странно мне такое слышать, но, допустим, так оно и есть.

— И все равно, это был другой мир, я же проходил между двумя камнями сквозь паутину — вот это и была граница.

Фыркает насмешливо:

— Это могло быть где угодно. Хоть между камнями, хоть на самой дороге. Просто так получилось. Это не граница. Граница разделяет что-то разное. А здесь ничего не меняется. И хоть кажется, что она есть, но ничего особенного, необъяснимого, за ней нет, а если все остается тем же самым, обыденным, то и нельзя сделать вывод о том, что это другой мир.

Ее размышления как-то хитро запутывают меня.

— Нет, — я трясу головой, — граница есть и за ней все необычное, потустороннее, удивительное.

— Конечно, обычное, — на ее губах играет хитрая усмешка. — Или для тебя все, что по ту сторону чего-то, все необычно?

— А как по-другому, непонятно же, неизвестно, что именно там, по ту сторону!

— То есть за лесом или порогом, там, где ты чего-то не видишь сейчас, для тебя тоже все непонятное и необычное?

Пожимаю плечами:

— Наверное, так и есть, разве это плохо?

— Разве не принято у людей называть дураками тех, для кого все вокруг "новое, удивительное и необычное"?

— Не вижу в этом ничего плохого!

Она усмехается, зачем-то показывает мне свои шестипалые руки и объясняет:

— Плохого в этом много. Это значит, что ты понятия не имеешь, что за реальность вокруг тебя и как на нее влиять. Потому что для тебя любое действие загадочно и необъяснимо, а его влияние на то, что и без того загадочно и необъяснимо возводит необъяснимость загадочности в кубическую степень.

Она меня забалтывает, кровососка бесова! Ничего не понимаю в ее словах — вроде бы все они знакомые, но все вместе они становятся изощренной шарадой! Такое разгадывать меня в школе не учили! И ведь так ловко делает это, мерзавка! Я даже про небо фиолетовое забыл!

— Небо, — кричу, — фиолетовое было!

— Не небо это, — спокойно отвечает. — Потолок Сида. У нас фиолетовый, у Баан-ва серый, у Динт — желтый. Мы так живем.

В общем, я понимаю, что мне ее не переговорить, решаю показать характер и жестко так заявляю:

— С места не сдвинусь, пока не расскажешь мне все! За какими демонами я вам понадобился, кто такая Морриг, зачем ее убивать, где мы возьмем серебряные клинки и почему ты не можешь убить ее сама или послать Анку сделать это? Ответишь на все мои вопросы и считай, что я сам захочу тебе помочь.

Она испытующе смотрит на меня своими пронзительно-голубыми гляделками, усмехается насмешливо:

— А ты не дурак, да?

— Да уж никто еще не называл, — отвечаю в тон, обманывая ее. От деда я частенько слышал обидное "Одошка-дурень", но ей об этом знать ни к чему. — Я слушаю тебя, Хине-Тепу. Скоро уже утро, еще нужно выспаться, если ты хочешь, чтобы я куда-то с тобой ехал. Рассказывай.

Она пожимает плечами:

— В этом большой тайны нет, — и по сверкнувшему льду в ее глазах я понимаю, что тайна как раз есть, но рассказать ее мне она не боится, потому что уже не числит меня среди живых. — Я не буду тебе петь наших баллад и не стану рассказывать длинные легенды, ты не поймешь и десятой части. Я расскажу тебе основное. И ты больше не станешь задавать вопросы. Только этой ночью спрашивай, потом — нет! Мы договорились?

— Начинай, — устраиваюсь поудобнее и превращаюсь в одно большое ухо. — Первый вопрос будет вот такой: вы нарочно меня поджидали? И как узнали, что я был там, в замке Клиодны?

— Нет, просто ты был первым путником, который шел оттуда один. А нам нельзя, опасно, появляться перед многими людьми.

Опасно появляться перед людьми, что за новости? Разве не Туату убивают людей? Разве дело обстоит наоборот?

— С каких это пор обитатели Сидов стали бояться людей? — спрашиваю, не особенно надеясь на исчерпывающий ответ.

Но она опять ломает мои ожидания.

— Ты много знаешь о Туату. Но не все. Среди нас тоже есть враждующие Сиды. Есть старшие и младшие Сиды, есть даже Великие. Старшие и Великие живут здесь, младшие — заперты в своих Сидах до того времени, когда кто-то из старших не окажется настолько слабым, что не сможет выполнять свой урок. Когда-то давно Сид Беернис был в числе Великих. Ничто не вечно и иногда даже Великий Сид может стать младшим — если вдруг истощаются его силы и уходят поколения Туату. Мы перестали быть Великими еще до появления вашего племени в этом мире, наше место заняли Динт, а Баан-ва стояли на нашем пути к возвращению. Мы стали младшими и были вынуждены сидеть в своем Сиде, выход из которого был дозволен Древним Договором только самым юным Туату. Как я или Хине-Нуира, которая привела тебя к Беернис. А маленького Туату, пока еще у нас нет полной силы, большая группа людей может и убить.

Значит, пока эти кровососы пребывают в детском возрасте — они не особо опасны? Интересные сведения.

— Ясно, Хине-Тепу, спасибо, ты хорошо ответила, я все понял. Теперь скажи мне, зачем вдруг понадобилось убивать эту вашу Морриг?

Ее лицо приобретает сосредоточенное, даже, пожалуй, злое выражение, если такое может быть у монстра:

— Ты не представляешь, что это такое — сидеть вечно взаперти. Знать, что вокруг огромный мир, но сидеть на одном месте и не сметь высунуть из него нос. Ведь нарушь мы Договор, мы стали бы виноваты перед всем народом Туату! Нас бы наказали и Сид Беернис мог бы исчезнуть. Такое уже было давно. Теперь, когда Клиодны нет, Сид Баан-ва ослаблен и не сможет нам помешать вернуться. Единственное, что держит нас — запрет Динт, но если ты одолеешь с моей помощью Морриг, мы сможем занять достойное нас место в этом мире!

У меня челюсть отвисла: значит, я должен помочь одним кровососкам влезть на место других кровососок? А мне что за это? Жизнь? Да зачем она нужна такая жизнь? Одних кровососов сменят другие — в чем смысл подвига?

Так и спрашиваю:

— А мне-то это зачем?

— Ты получишь жизнь. Для себя и своих потомков, — отвечает так, будто речь идет о чем-то бесконечно важном.

Не знаю, может быть, для тех, кто живет вечно, жизнь и есть что-то драгоценное, а по мне, которому и в лучшем-то случае, если не до того высосут бешеные Анку, еще осталось лет пятьдесят всего — невеликий подарок. А на потомков, пока их нет, мне вообще наплевать, ведь они могут и не появиться. Мало ли в мире бездетных людей? Так чего жалеть? В общем, ее обещание едва-едва тянет на пару оловяшек. Но надо взвесить все тщательнее и я выуживаю из торбы ведро для воды и топаю к обозу, который и в самом деле остановился около ручья.

Кто-то от костра вяло машет мне рукой — уже начали привыкать к моему постоянному присутствию рядом, я поднимаю ладонь в приветственном жесте и спешу к воде.

Обратно дорога дается мне тяжелее — кожаное ведро булькает и плещет на ноги холоднющую воду.

Фея, почуяв питье, дергает ушами и тянется ко мне своей красивой мордой. Я держу перед ней ведро и оглядываюсь на Остроухую.

— Нет, — говорю, — не пойдет. Это не сделка, это грабеж среди белого дня. Мне нужно еще и золото. Десяток стоунов.

Она смотрит на меня странно так, будто на голове моей рога пробились.

— Я не знаю, сколько это — десять стоунов.

— Думаю, для Великого Сида это будет не разорительно.

— Тогда я согласна.

Я-то думал, что мы сейчас торговаться начнем!

— Ты совсем дура? — спрашиваю. — Не отвечай, это я просто разволновался. Будем считать, что мы договорились. Теперь расскажи мне: какого черта ты не можешь сама пристукнуть эту вашу Морриг?

Она склоняет голову сначала к левому плечу, потом к правому, рисует в воздухе непонятные значки своим необыкновенно длинным пальцем и я готов поклясться, что вслед за движением ногтя несется слабый светляк! Очень похоже на то как если взять ночью тлеющую палку и помахать ею вокруг себя — уголек на ее конце начертит красивый узор в темноте.

И глаза этой Хине-Тепу вроде как делаются светлее, губы растягиваются, обнажая невообразимо белые зубы и два длиннющих клыка:

— Я думаю, — произносит отстраненно, — что тебе не нужно это знание.

— Тогда я остаюсь здесь. Высплюсь, потом веток нарублю, костер сложу, буду суп варить из кровяной колбасы и просяных лепешек. Можешь...

— Ни один Туату не может сам убить другого Туату, — обрывает она меня, решившись, — Если это случится — проклятие падет на все Сиды! И не выжить никому! Будет разбужен Вечный! Но не спрашивай меня, что тогда произойдет — это знание мне пока недоступно.

Никогда я не слышал ни о каких Вечных. Но вроде бы не врет.

— А чем я буду убивать вашу Морриг? — задаю самый приземленный, но и самый сложный вопрос. — Серебра у меня нет.

— Я покажу тебе, где можно взять три фунта этого металла, — обещает кровососка.

— Ладно, хорошо. А если нам встретятся Анку? И захотят меня выпить? Что тогда?

— Я успокою Анку.

— Чужих?

— И чужих. Если не будут послушны — сделаю Анку из тебя. И ты станешь им неинтересен.

— Не-не-не-не-не-не! — Я даже вскакиваю со своей лежанки. — Так мы не договаривались! Я не хочу становиться твоим Анку!