На практических занятиях группа Вита сотни раз отрабатывала подобные упражнения. Главным условием успешного выполнения задания было — не сбиться, не отвлечься и закончить чтение одновременно, не допустив разновременного перехода, ведь если один из пары уйдет, второй останется. Поэтому синхронности уделялось особенное внимание. Поначалу не получалось ни у кого, тем более, что хитрые инструктора намеренно вставляли в читаемые строки какие-нибудь смешные пассажи, способные вывести из равновесия любого. Только потом, гораздо позже, стало понятно зачем это делалось: звуки иногда сплетались в такие странные комбинации, в которых легко узнавались хитрозакрученные матерные выражения или детские стишки, что оставаться невозмутимым и продолжать чтение было очень затруднительно.

Но человек — тварь привыкающая ко всякому и постепенно все научились концентрации внимания на произносимых словах.

Краем глаза Карпухин отмечал, как начинают тускнеть лампы, как стены теряют четкость и размеры, как голоса товарищей, стоящих рядом, становятся глуше, а звонкий голос Коса, орущего напротив, наоборот — еще громче и яснее. Аскольд чувствовал, как само тело его становится зыбким, видел, как начинают двоиться контуры Коса, так, словно происходит расфокусировка зрения. Воздух становился плотнее, дыхание замедлилось. Стало теплеть внутри, но снаружи в потное лицо дохнула запредельная стужа, от которой на щеках и в уголках глаз образовалась ледяная шершавая корка, тотчас, впрочем, растаявшая.

Все словно погрузилось в тягучую медовую гущу, замедлилось, остановилось и начало растворяться в ней: исказились и расплылись черты лица Коса, нос потек, словно разогретая огнем свеча, затем весь он превратился в пылающий факел, сгорел и перемешался с янтарной жижей, что заволокла все пространство. Цвета окружающего пространства, в котором уже не осталось никакой формы — ни стен, ни потолков и полов — только лишь бескрайняя бесконечность трясущегося студня, стали насыщенными: зеленый превратился в ярко-зеленый, белый резал глаза, а от оранжевого становилось по-настоящему жарко.

Исчезли запахи, тактильные ощущения, окончательно пропало чувство материальности тела, зато видно вокруг стало неизмеримо четче, во все стороны разом, на расстояния, недоступные прежде. И непонятно было: стало ли далекое очень близким или же близкое обманывало сознание, притворяясь далеким — исчезла всякая способность масштабировать предметы и оценивать расстояния. А может быть, они просто исчезли — расстояния. Да и трудно определить размер того, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Как невозможно представить что такое парсек или что такое ангстрем — настолько далеки эти понятия от вещественного мира.

Все это Карп видел, отмечал, запоминал, но никак не мог изменить, и не имел ни единой возможности повлиять на происходящее с тех самых пор, когда с языка сорвался последний слог скороговорки.

Появилось стойкое ощущение, что он заполнил собою все достижимое пространство, объял вселенную, размылся в ней, слился с ее громадой и стал настолько незначительной частью чего-то великого, что стал терять себя в этом океане. Он присутствовал в каждой частице этого необъятного пространства и нигде конкретно.

— Мы на месте, — шелестнуло где-то глубоко внутри.

— Кос?

— Да, соберись в одной точке.

До сознания с трудом дошел приказ и Карп вспомнил, что самое важное сейчас — принять какой-то образ, чтобы не остаться размытым сознанием в мире информационных потоков.

И снова на помощь пришли упражнения, не единожды отработанные в земной реальности: Кос задержал и без того неспешное дыхание, оставшееся скорее по привычке, чем в силу необходимости, сосредоточился на центре того распределенного образа, которым стал и принялся стягиваться к этой точке. Поначалу дело шло трудно, словно был он сделан из жесткой резины и не желал растягиваться в нужном направлении, но потом как будто что-то лопнуло, сопротивление исчезло и возвращение в себя понеслось со световой скоростью.

Резкий переход в нужное состояние оказался сродни выходу из наркоза: полная дезориентация, желание что-то срочно сделать и невозможность любого действия вызвали в голове приступ неконтролируемого страха.

Карп упал на колени, повалился на бок, свернулся в позу эмбриона и закрыл голову руками.

— Вставай, гвардеец, — раздался сверху насмешливый голос Коса. — Оглядись.

Осторожно, боясь вызвать интерес какой-нибудь потусторонней твари, о которых был так много наслышан, Карп поднял голову и, стараясь быть как можно незаметнее, отрешившись от дум и чувств — ведь здесь сущности обращают внимание не на запахи, а на мысли — огляделся.

— Где мы? — спросил на всякий случай.

— Там, куда и направлялись. Не бойся, здесь мирное местечко.

— С чего бы ему быть мирным?

— Не скажу тебе точно, но у меня объяснение простое — здесь обитает какая-то настолько мерзкая дрянь, что на ее территорию не заходит никто.

— А мы?

— А мы люди — мы норовим во всякое дерьмо наступить. Не бойся, шучу. Мы ей неинтересны. Акулы не едят планктон.

— Так бывает?

— Здесь еще и не так бывает. Оп-а! — рядом с Карпом появились сапоги, потом в них наполненные ногами штаны, а над ними спустя короткий миг нарисовался и сам Кос. — Вот ты где. Пойдем, осмотримся.

Кос выглядел здесь иначе: лицо его стало смуглым, добавились какие-то застарелые шрамы, исчезло ухо.

— Что это с тобой? — спросил Карп.

— Со мной? — Кос ощупал себя. — Да вроде нормально все. А! Вот ты о чем! Это образ меня — каким я был и буду всегда. Ведь ты же помнишь, что здесь присутствует вся информация, какая есть, была или будет во вселенной? Вместо того, чтобы создавать миллиарды разных меня из разных времен и реальностей, Вселенная ментала формирует некий усредненный образ, в котором сочетается вся информация обо мне — от рождения до смерти. Кто-то другой увидел бы меня в пионерском детстве, а кто-то лежащим под капельницей на смертном одре. Что ты видишь?

— Ты загорелый, со шрамами, без уха... — перечислил приметы Карп.

— Ну вот, значит именно таким ты меня запомнишь, увидев в последний раз. Понимаешь?

— Я вижу не того, кто ты есть, а кем, по моей памяти, ты станешь?

— Вроде того. Просто когда в реале увидишь меня именно таким — будешь знать, что вскоре мы навсегда простимся.

— Странно.

— Здесь все странно. Пойдем, погуляем?

— Пойдем. А где остальные?

Кос повертел головой из стороны в сторону, выбрал направление и, сделав первый шаг, ответил вопросом:

— Вам же рассказывали все?

— Да, — согласился Карп. — Только все равно все выглядит не так. Так где они? Там? Или вон там?

Он показал руками в противоположные стороны.

— Это одно и то же, — сказал Кос, посмотрев в разные стороны. — Здесь, куда бы ты ни пошел, приходишь не туда, куда ведет дорога, потому что она никуда не ведет, а туда, куда хочешь. Или вообще никуда — если не знаешь, чего хочешь. Поэтому совершенно безразлично, в какую сторону идти — разница только в продолжительности похода. Незначительная. И в его тяжести. Кому-то дорога покажется легкой интересной прогулкой, а кто-то другой сломает на ней шею. Но это зависит не из-за трудности пути, а от способностей путника.

— Да, я знаю, — кивнул Карп. — Теоретически.

— Мы для того и родились, чтобы теорию воплотить в жизнь. Итак, куда ты желаешь попасть?

— На Кузю хочу посмотреть, поди обделалась от страха, — усмехнулся Карп.

— Пошли, — пожал плечами Кос. — Кстати, вон видишь, блестит какая-то хреновина?

В стоящей вертикально луже — ни на что другое это было не похоже, мелькнул солнечный зайчик.

— Да, что это?

— Какая-то симпатичная мелкая идейка. Степень ценности — на уровне косметики для баб. Какой-нибудь несмываемой туши или туши, делающей ресницы особенно пушистыми. Или новый фасон кармана на брюках. Или шампунь, делающий волосы особо пышными. Лабуда, короче. Денег срубить можно, но работает очень недолго. Только руки пачкать — скоро кто-то сам до нее допрет.

Карп осмотрелся вокруг: над головой висела перевернутая вверх тормашками гора, из нее в обширное озеро лилась река, клубился пар; поверхность, по которой они шли с Косом была вогнутой — горизонт отыскался где-то вверху, в просветах облаков.

— Мы сейчас в моем ментале, — прокомментировал Кос потрясенный вид Карпа. — В заклинаниях, составленных нам для перехода, определено, кто ведущий, а кто ведомый в нашей паре. Поэтому ты в том ментале, который вижу я. У тебя он будет совершенно иным. Похожим, потому что нельзя отделаться от первого впечатления, но все равно другим.

— А как же мы найдем наших?

— Главное — не как найдем, потому что найдем обязательно, а как узнаем? — потому что над ними мне заклинание власти не давало и как они будут выглядеть в моей фантазии — не предскажет никто. Может, это будет стадо коней или какой-нибудь подземный заяц. Или камень. Или облако. Или гром. Посмотрим. Иногда это бывает занятно. Своих-то я узнаю, не впервой, а вот твои могут быть чем угодно. Но коль они будут вместе, то как-нибудь разберемся.

Шагов через двадцать Кос пнул какой-то трухлявый пень и тот вместо того, чтобы развалиться в труху, проворно побежал в сторону на корявых ножках-корнях.

— Что это? — засмеялся Карп, невольно заглядевшись на пень-скороход.

— Забей, это просто старое дерьмо, — отозвался Кос. — Так выглядят те идеи, которые однажды были придуманы, приняты, но оказались заблуждением: кубическая форма атома, возможность получать информацию и опыт, пожирая мозг обученной жертвы, полая или постоянно расширяющаяся Земля, планета Нибиру — земной антипод, ну или еще какая-нибудь подобная мура. Теперь они представляются мне такими пнями, протухшей рыбой на берегу, огромной кучей компоста. Впрочем, иногда они оживают и снова обретают золотой блеск. Редко, раз в тысячу лет. А в основном так и остаются — забавным мусором.

Карп огляделся на ходу, заметил неподалеку обгоревшее полено, показал пальцем:

— Как вот это?

— Да, верно, — кивнул Кос. — Все, что ты видишь вокруг — какая-то информация. Какую-то ты можешь оценить, какую-то нет, но все, включая поднятую с дороги пыль или камень на дне ключа, все это — информация.

— Прям киберпанк какой-то, — подытожил Карп.

— Не знаю, о чем ты, — пожал плечами Кос. — Смотри под ноги.

Карп не успел отреагировать на команду — он упал плашмя, едва успев вытянуть перед собой руки, потому что ноги его оказались оплетены и стянуты какой-то травой вроде вьюнка.

— Что за!

— Я ведь предупреждал, что идти можно в любую сторону, но у каждого дорога все равно будет своя. Не расслабляйся, Карп, — подмигнул ему Кос, протягивая руку. — То, что тебе мешает идти быстро — это твои страхи, обиды, ложные надежды, все то, что делает тебя индивидуальностью, но вместе с тем мешает жить успешно и заставляет раз от разу ошибаться и падать. Нам, вступившим в Клуб, вдвойне трудней, потому что этого добра у любого из нас с избытком. Но едва только ты научишься с ними расправляться здесь, сразу почувствуешь облегчение там.

— Я сам, — отмахнулся от предложенной помощи Карп.

Он перевернулся на спину, сложил ладонь в кулак, так, чтобы большой палец накрывал сверху указательный, представил, как растет его ноготь алмазной крепости и обсидиановой остроты, полоснул появившимся лезвием по сплетению стеблей и легко поднялся на ноги.

— Молодец, — сдержанно похвалил его Кос. — Неожиданно для новичка.

— Как учили, — Аскольд уже шагал вперед. — Что это там такое?

Кос перевел взгляд в указанном направлении, скривил лицо, плюнул сквозь зубы:

— Не заморачивайся, это просто блестящая ерунда. Слышал, наверное, американцы говорят, что у каждого есть право на пятнадцать минут славы — это оно. Подбери и при возвращении твое интервью о какой-нибудь ерунде с удовольствием выслушает любой телеканал. Набор забавных банальностей, остроумных объяснений ничего не значащих вещей — всякая ерунда. И больше никакой ценности эта стекляшка не имеет.

— А если их будет много?

— Кое-кто так и делает. Если кто-то из наших решает стать депутатом, ему приносят целый ворох этого добра — только успевай пользоваться, временный успех на время избирательной компании обеспечен. Или же можно написать книгу, поражающую читателей свежими штампами, цветистой вязью слов и псевдоценными мыслями, стоимость которым — пятачок за пучок. Но людям нравится.

— Песни, танцы?

— Тыщами! И завтра никто не вспомнит.

— Нужно будет набрать на безбедную старость, — заметил Карп.

— Ну-ну.

Они снова шли вперед и каждый искал в окружающем что-то новое. Но если для одного большая часть пейзажа была знакома, то для новичка все было необычным, хотя и не таким, каким он привык себе это представлять.

Аскольд шел трудно — то порыв ветра швырял его на колени, то нога подворачивалась на некстати выскочившем камне, то упругая ветка, выросшая прямо из воздуха, норовила выколоть ему глаз, но всякий раз он успевал среагировать на опасность и принять нужные для самосохранения меры.

Целых полгода Карпухину внушали, что в ментале возможно все, что это очень опасное место, откуда возвращается не каждый сюда вошедший. Но действительность выглядела иначе — почти спокойное тихое местечко, в котором все трудности сводились к соблюдению некоторой осторожности, вдолбленной в голову во время учебы. К сожалению, однако, золотых россыпей важных идей и образов тоже не наблюдалось в больших количествах. Пару раз встретились блестяшки, но ничего стоящего не нашлось.

— Небогато здесь, — прокомментировал он свои наблюдения.

— Так ты еще ничего и не видел, — сказал Кос. — Иной раз приходится пройти много сотен километров, прежде чем обнаружишь что-то важное.

— Для этого нас мурыжили в тренажерке?

— И для этого тоже. Вот, кстати, Миа показалась.

В указанном направлении Карп увидел спокойно бредущую рыжую кобылу, вокруг которой бегал кругами большой лохматый пес неопределенной породы, размером чуть меньше, чем лошадь.

— При случае ты можешь ее оседлать? — спросил он спутника. — На лошади путешествие было бы быстрее?

— Не думаю, что это хорошая идея, — громко расхохотался Кос. — Хотя, если есть стремление остаться здесь навсегда — намекни ей о своих тайных желаниях. Добрый удар копытом в лоб тебе обеспечен.

После секундного раздумья Карп покачал головой:

— Поостерегусь. Но если Миа — кобыла, то веселый пес рядом с ней...

— Твой друг Вит, — подтвердил догадку Кос.

Они пошли навстречу печальной лошади в красивой попоне с узором из турецких огурцов.

— Не вздумай хлопать ее по морде ладошкой, — предупредил Кос. — И не трепли псу загривок. Могут обидеться. И вот еще что: мы с тобой понятия не имеем, какими они видят нас, вернее, я-то знаю, но вот твой приятель Вит, распознав в тебе прямоходящего октопуса, вряд ли оценит проявленную фамильярность. Не каждому нравится ощущать на холке щупальце с присосками.